Страница 83 из 93
Шай вздрогнул, как загнанный зверь.
— Да ты и понятия не имеешь! — воскликнул он. — И никто никогда не имел.
— Ну так просвети меня, растолкуй. Для начала, как ты заставил его высунуться из окна? Классный фокус; хотелось бы узнать, как тебе удалось.
— А кто сказал, что это я?
— Расскажи, Шай. Я сгораю от любопытства. Когда ты услышал, как треснул его череп, ты еще оставался наверху или сразу побежал вниз, сунуть записку ему в карман? Он еще шевелился, когда ты пришел? Стонал? Узнал тебя? Просил о помощи? Ты стоял во дворе и смотрел, как умирает твой младший братишка?
Шай навис над столом, подняв плечи и опустив голову, словно противостоял сильному ветру.
— После твоего отъезда я двадцать два года ждал своего шанса… Двадцать два проклятых года! Ты не представляешь, каково это. Вы четверо жили своей жизнью, женились, заводили детей как нормальные люди, довольные, как поросята в луже. А я — здесь, безвылазно, в этой дыре… — Шай, стиснув зубы, тыкал пальцем в стол. — У меня тоже все могло быть. Я мог бы… — Он взял себя в руки, шумно перевел дыхание и глубоко затянулся. Его руки дрожали. — Теперь у меня снова появился шанс. Еще не поздно. Я еще молод, магазин раскручу, куплю квартиру, заведу семью — женщины меня любят. И никто не отнимет у меня этот шанс. Никто!
— А Кевин мог отнять, — заметил я.
Снова вздох, словно шипение хищника.
— Каждый раз, черт подери, как только я почую вкус свободы, один из моих родных братьев меня тормозит! Я пытался объяснить Кевину, только он не хотел понимать. Тупой придурок, избалованный ребенок, привыкший, что все само падает в руки… — Шай оборвал фразу, тряхнул головой и яростно смял сигарету.
— Ну да, так случилось. Снова. Надо же, какая невезуха!
— Бывает.
— Наверное. Знаешь, я бы на это купился, если бы не записка… Кевин выпал из окна, а тебе в голову внезапно пришло: «Господи, вот сейчас пригодится та бумажка, которую я таскаю с собой двадцать два года!» И что, ты бросился за ней домой, рискуя быть замеченным на выходе или на входе? Нет, записка была с тобой. Ты все спланировал.
Шай взглянул на меня — его глаза горели голубым огнем, пылали горячей ненавистью, почти вдавившей меня в спинку стула.
— А ты, сволочь, совсем обнаглел! И как у тебя совести хватает мне такое говорить?! По-твоему, я все забыл?
Тени в углах постепенно превращались в темные глыбы.
— О чем ты? — недоуменно спросил я.
— О чем? Да как ты смеешь меня называть убийцей, если…
— Послушай, если не хочешь, чтобы тебя называли убийцей, не надо убивать.
— Ты сам такой же. Большой человек, вернулся со своим жетоном, с полицейскими разговорами, с полицейскими приятелями… Другим морочь голову сколько хочешь, но меня не одурачишь. Ты такой же, как я. Точно такой же.
— Нет, не такой. Я никого не убивал. Это для тебя слишком сложно?
— Потому что ты такой хороший, ты святой, да? Что за хрень, тошнит просто… Дело не в морали, дело не в святости. Ты никого не убил только потому, что тебе девки яйца отдавили. Если бы ты не был подкаблучником, то стал бы убийцей.
В наступившей тишине тени копошились и росли по углам; снизу раздавалось бессмысленное бормотание телевизора. На губах Шая судорогой возникла ужасная улыбка. Впервые в жизни мне нечего было возразить.
Мне стукнуло восемнадцать, ему — девятнадцать. Вечером в пятницу я просаживал свое пособие в «Блэкберде»: к тому времени Мэтт Дейли уже запретил дочери появляться поблизости от сына Джимми Мэки, и я любил Рози тайно, чувствуя, что с каждой неделей все труднее хранить этот секрет, бился головой о стену как загнанный зверь, пытаясь найти способ хоть что-то изменить. По вечерам, когда терпеть становилось невмоготу, я заливал глаза и нарывался на драку с парнями крупнее себя.
Все шло по плану, я подобрался к стойке бара за шестой или седьмой кружкой и потянулся за табуретом, пока бармен на другом конце вел серьезный разговор о гонках; и тут чья-то рука отодвинула стул от меня.
— Ступай, — сказал Шай, положив ногу на стул. — Отправляйся домой.
— Отвали. Я вчера там был.
— И что? Иди снова. Я в прошлые выходные два раза ходил.
— Твоя очередь.
— Он будет дома с минуты на минуту. Иди.
— А ты меня заставь.
Драка кончилась бы тем, что выкинули бы обоих. Шай еще какое-то время ел меня глазами, соображая, насколько я серьезен; потом наградил меня взглядом, полным отвращения, сполз с табурета и отпил из кружки.
— Если бы у нас двоих духу хватило, мы покончили бы с этим дерьмом… — сказал он еле слышно, зло, ни к кому не обращаясь.
— Надо от него избавиться, — произнес я.
Шай замер, поднимая воротник, и уставился на меня.
— Типа, выгнать?
— Нет. Ма пустит его обратно. Святость брака, все такое.
— А тогда как?
— А вот так. Избавиться.
— Ты шутишь…
Я и сам еще этого не понял, пока не увидел выражение лица Шая.
— Нет. Не шучу.
Вокруг нас гудел паб, забитый доверху звуками, теплыми запахами и мужским смехом. Мы двое оставались немы и неподвижны. Я был трезв как стеклышко.
— Ты уже думал об этом?
— Как будто ты не думал.
Шай подтянул к себе табурет и снова уселся, не спуская с меня глаз.
— Как?
Я не моргал: стоит только дрогнуть, и Шай отмахнется, как от детского лепета, уйдет и унесет с собой наш шанс.
— Он приходит домой на бровях — сколько раз в неделю? Ступени хлипкие, ковер драный… Рано или поздно он упадет и пролетит четыре пролета, головой вперед. — У меня горло перехватило оттого, что я произнес это вслух.
Шай, задумавшись, припал к кружке, потом вытер губы кулаком.
— Одного падения не хватит, чтобы наверняка…
— Кто знает. Зато подходящее объяснение, почему у него череп раскроен.
Во взгляде Шая смешались подозрение и — впервые в нашей жизни — уважение.
— Зачем ты мне это говоришь?
— Так дело же для двоих.
— То есть сам не справишься.
— Вдруг он начнет сопротивляться? Вдруг его нужно будет перетащить? Кто-то может проснуться, нам понадобится алиби… Если браться одному, больше вероятности, что все пойдет наперекосяк. Если вдвоем…
Шай зацепил лодыжкой ножку другого табурета и подтянул к нам.
— Садись. Дома десять минут подождут.
Я взял свою кружку, мы уперли локти в стойку и пили, не глядя друг на друга.
— Я много лет пытался придумать, как выбраться, — сказал Шай.
— Знаю. Я тоже.
— Иногда, мне кажется, если не найду выхода, то свихнусь.
Это взаправду походило на разговор родных братьев, и я поразился, как это приятно.
— Я уже почти свихнулся, — заметил я. — Нутром чувствую.
Шай кивнул, ничуть не удивившись:
— Ага. И Кармела тоже.
— Джеки как-то нехорошо выглядит в последнее время. Она какая-то рассеянная стала.
— С Кевином все в порядке.
— Пока. Насколько нам известно… — Шай помолчал и добавил: — Это лучшее, что мы можем сделать не только для себя, но и для них тоже.
— Если я чего-то не пропустил, это единственное. Не лучшее. Единственное.
Мы наконец взглянули друг другу в глаза. В пабе становилось шумнее; чей-то голос произнес концовку анекдота, и угол взорвался крепким, грязным смехом. Мы двое не моргали.
— Я об этом думал. Пару раз, — сказал Шай.
— Я годами об этом думал. Думать легко. А вот сделать…
— Да. Это совсем другое. Это…
Шай потряс головой, раздувая ноздри в такт дыханию.
— А потянем? — спросил я.
— Не знаю…
Мы замолкли, прокручивая в голове лучшие моменты отцовской любви.
— Да, — сказали мы одновременно.
Шай протянул мне руку. Его белое лицо покрылось красными пятнами.
— Ладно, — сказал он, тяжело дыша. — Я «за». А ты?
— И я тоже. — Я хлопнул его по ладони. — Заметано.
Мы до боли сцепили руки. Мгновение набухало, ширилось, заползало в каждый угол. Меня охватило головокружительное, сладко-болезненное чувство, как будто ширяешься зельем, от которого станешь калекой, но кайф таков, что только и думаешь, как добавить глубже в вену.