Страница 53 из 93
Я угадал: Имельда была дома.
— Боже мой, Фрэнсис! — воскликнула она, открыв дверь квартиры. В голосе слышались сразу удивление, облегчение и ужас.
Двадцать два года не пошли на пользу Имельде. Она никогда не считалась сногсшибательной, но высокий рост, отличные ножки и классная походка были при ней; всего этого могло хватить надолго. Таких, какой она стала теперь, ребята из отдела называют «спаскрик»: тело из «Спасателей», рожа из «Криминальных хроник». Фигуру она сохранила, но под глазами набухли мешки, а морщины на лице напоминали шрамы от ножа. Белый спортивный костюм усеивали кофейные пятна, а корни осветленных волос отросли дюйма на три. При виде меня Имельда кокетливо поправила прическу, словно этого было достаточно, чтобы мы снова превратились в беззаботных подростков, упивающихся субботним вечером. От этого жеста защемило сердце.
— Приветики, Мельда! — Я одарил ее своей лучшей улыбкой, напоминая о былой крепкой дружбе. Имельда мне всегда нравилась. Разумная, неугомонная девчонка, едкая и нервная — и неудивительно: постоянного отца сменила череда временных, зачастую женатых — и не на матери Имельды; в те времена это имело значение. В детстве Имельде постоянно приходилось заступаться за мать. Большинство из нас, так или иначе, жили в стеклянных домах, но безработный алкоголик в качестве отца считался куда меньшим злом, чем мать-потаскуха.
— Я слышала про Кевина, упокой Господи. Горе-то какое, Фрэнсис!
— Упокой Господи, — согласился я. — Вот, подумал, раз уж оказался в этих местах, навещу старых друзей.
Я замер на пороге. Имельда бросила беспокойный взгляд через плечо, но я не пошевелился, и деваться ей было некуда.
— У меня не прибрано… — предупредила она.
— Думаешь, меня это волнует? Посмотрела бы на мою берлогу. Я так рад тебя увидеть! — произнес я, скользнув в дверь.
Квартира не выглядела как загаженный хлев, но я понял, на что Имельда намекала. У Мэнди мне хватило одного взгляда, чтобы понять: вот довольная женщина; ее жизнь хоть и не вечный праздник, но такая, какая ей нравится. С Имельдой все иначе. Гостиная казалась даже меньше, чем была на самом деле, потому что повсюду валялось барахло: на полу у дивана — грязные пластиковые стаканы и картонки от китайской еды навынос, на батареях какие-то женские причиндалы разных размеров, запылившиеся стопки коробок от пиратских дисков по углам. Отопление работало на полную мощность, а окна давно не открывались; в воздухе стоял густой запах сигарет, еды и женщин. Все, кроме телика-переростка, следовало бы заменить.
— Замечательная квартирка, — сказал я.
— Дерьмо, — отрезала Имельда.
— Я рос в худшей.
— И что? — Имельда пожала плечами. — Эта все равно дерьмовая. Чаю хочешь?
— С удовольствием. Как поживаешь?
— Сам погляди, — бросила она, уходя на кухню. — Садись там.
Я нашел на диване непродавленный участок и уселся.
— Я слышал, у тебя дочки?
Имельда замерла с чайником в руках.
— А я слышала, ты теперь в полиции.
Я уже привык к беспричинным приступам гнева, накатывающим, когда мне сообщают, что я превратился в легавого; они бывают даже полезны.
— Имельда! — обиженно воскликнул я. — Ты серьезно? Ты решила, я пришел насчет твоих девчонок?
— Мало ли… — неопределенно заявила Имельда. — Они ни в чем не виноваты.
— Я не знаю даже, как их зовут. Я спросил без всякой задней мысли. Да вырасти ты хоть целый клан Сопрано! Надо же, я просто заглянул по старой памяти, приветики и все такое… А ты меня гнобишь, мол, я не тем на жизнь зарабатываю. Так бы сразу и сказала, я б свалил. Честно.
Губы Имельды неохотно дернулись, и она включила чайник.
— Фрэнсис, а ты все такой же, вспыльчивый, как порох! Трое у меня: Изабель, Шанья и Женевьева. Все три — кошмарный ужас, подростки… А у тебя? — Что характерно, ни слова про отца — или отцов.
— Девочка, — ответил я. — Девять лет.
— Ой, у тебя все еще впереди, спаси тебя Господь. Знаешь присказку: сыновья рушат дом, а дочки рушат голову? Чистая правда, скажу я тебе.
Имельда положила чайные пакетики в кружки. Глядя, как она двигается, я почувствовал себя старым.
— Ты все еще шьешь?
— Господи, да когда это было! — насмешливо фыркнула она. — Я ушла с фабрики двадцать лет назад. Сейчас перебиваюсь по мелочам. В основном уборкой подрабатываю.
Имельда искоса взглянула на меня — в боевой готовности, если я вдруг припас комментарии.
— Иммигрантки из Восточной Европы берут дешевле, но кое-где еще требуют, чтобы английский знали. Я в этом смысле подхожу.
Чайник закипел.
— Про Рози, наверное, слышала? — спросил я.
— Да, слышала. Кошмар какой! Все это время… — Имельда разлила чай и мотнула головой, словно пытаясь что-то отогнать. — Все это время я думала, что Рози в Англии. Когда узнала, поверить не могла. Никак. Честное слово, целый день ходила как зомби.
— И я тоже. В общем, неделя не задалась.
Имельда принесла пакет молока и сахар, освободила для них место на кофейном столике.
— А Кевин… Такой парень замечательный! Какое несчастье! Я так расстроилась, хотела зайти к вашим, но… — Она пожала плечами. Хлое с ее мамашей и за миллион лет не разобраться в тонкой, но отчетливой классовой пропасти, из-за которой Имельда считала (возможно, справедливо), что ей не будут рады в доме моей матери.
— Жаль, я так хотел тебя увидеть. Но погоди-ка, теперь мы правильно беседуем, да?
— Надо же, Фрэнсис, ты нисколько не изменился! — улыбнулась Имельда. — Всегда умел убалтывать!
— Зато теперь у меня прическа лучше.
— О Господи! Ирокез помнишь?
— Могло быть хуже — рыбий хвост, как у Живчика.
— Фу, прекрати. Вот голова была…
Имельда пошла в кухню за кружками. Даже будь у меня в запасе уйма времени, в дальнейших разговорах смысла не было: Имельда куда сообразительнее Мэнди и уже поняла, что у меня есть цель, хотя и не знала какая.
— Послушай, Мельда, я, конечно, лезу куда не надо, но на то есть свои причины… — начал я.
Имельда сунула заляпанную кружку мне в руку и села в кресло, хотя на спинку не откинулась и глядела по-прежнему настороженно.
— Говори.
— Когда ты отнесла чемоданчик Рози в номер шестнадцатый, где ты его оставила?
Совершенно пустой ответный взгляд — взгляд тупого мула — ясно напомнил мне, где я очутился. Врожденные инстинкты взяли свое: Имельда прекрасно помнила, что беседует с копом.
— Какой чемоданчик? — недоуменно спросила она.
— Да брось, Имельда, — сказал я ласково и с улыбкой — одна неудачная интонация, и вся поездка сюда коту под хвост. — Мы с Рози планировали все месяцами. Думаешь, она не рассказала, что делает?
Бессмысленная мина постепенно сползла с лица Имельды; впрочем, не до конца.
— Ты меня в это дело не впутывай. Если кто спросит, не видела я никакого чемоданчика.
— Не вопрос, цыпочка. Я тебя когда-нибудь подставлял? Ты сделала нам с Рози одолжение, за что огромное тебе спасибо. Понимаешь, мне нужно знать, трогал ли кто-нибудь чемоданчик после того, как ты его принесла. Помнишь, где ты его оставила? И когда?
Имельда пристально посмотрела на меня из-под тонких век, пытаясь понять, что к чему, и полезла в карман за сигаретами.
— За три дня до того как вы собирались уехать, Рози мне во всем призналась. До того она ни словечка не проронила; мы с Мэнди догадывались, что дело нечисто, но ничего определенно не знали. Ты Мэнди видел?
— Ага. Она в хорошей форме.
— Надутая корова, — пробормотала Имельда, щелкая зажигалкой. — Куришь?
— Да, спасибо. Я думал, вы с Мэнди подруги.
Имельда коротко прыснула и вручила мне зажигалку.
— Нет, она от меня нос воротит. Да мы никогда особо и не дружили, просто привыкли обе гулять с Рози, а стоило ей уехать…
— Ты для Рози всегда была ближе всех.
Имельда одарила меня взглядом, пояснившим, что мужчины получше меня пытались ее умаслить — и не смогли.
— Если бы мы и вправду дружили, она бы сразу призналась, что вы затеяли, а так рассказала только потому, что папаша за ней следил и в одиночку было не справиться. Мы вместе на фабрику ходили, говорили обо всем, ну, как обычно. А в тот день Рози попросила меня об одолжении…