Мстительница

— Проснись! Это всего лишь сон…

Не надо было разрешать Майе экспериментировать с травами. Наверняка из-за них у Пеппер кошмар. Она повернула голову и внимательно посмотрела на него, постепенно сбрасывая с себя остатки сна. Едва Пеппер очнулась, как задрожала всем телом и руки у нее стали ледяные, отчего Майлс принялся тереть их, не успев подумать о том, как бы ее не напугать.

— Все хорошо… Это всего лишь сон…

Он утешал ее, как утешал бы испуганного ребенка, и вскоре Пеппер перестала дрожать. Тогда Майлс сел рядом с ней на кровать и обнял, испугавшись безразличия, с каким она приняла это.

У Пеппер не было сил противостоять ему так как наполовину она все еще была в том мире, где ее бабушка пришла к ней живая и здоровая. Кровь предков — и цыган и кельтов — не позволила ей усомниться в том, что дух бабушки явился предостеречь ее насчет Симона Герриса.

Наоми назвала Майлса «ее мужчиной», и, глядя ему в глаза, поражаясь самой себе, она проговорила:

— Люби меня, Майлс… Сейчас люби меня…

Майлс не верил собственным ушам. Знает ли она, что говорит, или это всего лишь Майино колдовство? И, вообще, что все это значит? Майя не имела права лечить ее своими ведьминскими методами… Не навредила ли она ей? Однако Пеппер как будто осознавала, что говорит и о чем просит.

Он протянул руку, чтобы убрать волосы с ее лица, и она, как ни странно, не отшатнулась от него.

Атласная рубашка не скрывала очертаний ее груди, и Майлс ощутил такое яростное желание соединиться с этой женщиной, что решил не бороться с ним. Он уложил ее на подушки, стараясь держаться на весу, словно она могла рассыпаться под его тяжестью.

Сердце у него громко стучало… Вдруг она передумает? Он наклонился и прижался губами к ее губам, как бы испытывая, и Пеппер с легким вздохом раздвинула губы.

Его охватила неведомая прежде радость. Не имея ни малейшего представления, как это могло произойти, он подумал, что случилось чудо. Пеппер желала его. Майлс поглядел на ее мирное прекрасное лицо, и в нем взыграла ревность. О чем она думает? Какие мысли бродят у нее в голове и туманят глаза? И почти тотчас он услышал незнакомый низкий голос, словно в комнате был еще кто-то, кроме него и Пеппер:

— Возьми ее. Она твоя, и ты ее заслужил Удар ножа причиняет боль и отнимает мужество, но, когда с этим покончено, рана заживает.

Пеппер вида не показала, будто что-то слышит, однако, когда Майлс заглянул ей в глаза, она смотрела мимо него в темноту. По спине у него побежали мурашки, когда она тихонько прошептала:

— Наоми…

Майлс не верил в духов и призраков, и все же… Это невозможно, убеждал он себя, но он слышал…

— Пеппер.

Он позвал ее, и она, поглядев на него, вся напряглась.

— Ты хотела, чтобы я любил тебя, — напомнил он ей, правильно поняв ее страх.

— Нет! Нет!.. Не хочу!

Она выкрикивала свои привычные «нет», но не шевелилась, понимая, что на самом деле ей хочется сказать «да».

Не шевелилась она, и пока Майлс снимал с нее рубашку и раздевался сам. Ее тело оставалось безразличным, не принимая, но и не отвергая его, а разум все еще восставал против него, ибо в ней оставалась память о пережитом кошмаре. Пеппер ждала, когда он начнет ласкать ее, в уверенности, что ответит на его прикосновения так же, как отвечала всем и всегда. Физически Майлс был на редкость привлекательным мужчиной, но она не желала его, не могла желать.

Он раздвинул ей ноги. Движения Майлса были такими сильными и уверенными, словно он хотел посмеяться над ее ледяной неподвижностью. Растянув губы в улыбке, словно ему предстояло нечто забавное, он глядел на нее потемневшими глазами, а Пеппер ждала, когда он начнет гладить ее в расчете пробудить чувственность, но вдруг поняла, что у него совсем другие намерения.

— Нет, — услыхала она его шепот. — Сначала не это.

И Майлс уверенно вошел в нее, не причиняя боли, медленно, очень медленно, заполняя ее собой.

В его глазах не было страсти, но он медленно и уверенно двигался внутри нее, словно они оба участвовали в каком-то древнем ритуале, который необходимо было исполнить. Только почувствовав, что Пеппер не отвергает его, Майлс остановился.

— Теперь, — сказал он, — ты не сможешь выбросить меня из своих мыслей или сбежать, потому что я уже часть тебя. Не будет никаких ласк, которые могут закончиться насилием, потому что я уже в тебе. — И он счастливо улыбнулся ей. — Твое тело приняло меня. И теперь я буду учить твой разум принимать меня и желать.

Невозможно, кричал ее мозг, но инстинкт подсказывал Пеппер, что этот мужчина владеет искусством невозможное превращать в возможное. Словно заколдованная им, она не сводила с него глаз, но хотела сказать, что он ошибается и ему случайно удалось взять ее. Откуда он знает о других мужчинах, которые пытались и были отвергнуты, которые теряли желание и интерес к ней, едва видели ее замершее от страха тело? Она вооружила себя против издевательства над ее чувствами, но оказалась в полной власти мужчины, который не совершил над ней насилия, хоть и не пытался бурными ласками пробудить ее чувственность.

Каждое движение Майлса, каждое его прикосновение, каждая его ласка, каждый поцелуй повергали ее в жар, и Пеппер растворялась в его нежности, не в силах определить свои ощущения. Он был частью ее, он был принят ее плотью. Кончиком языка он касался ее шеи там, где билась тоненькая жилка, а она чувствовала удары пульса на его руке, ласкавшей ее грудь. Неожиданно Пеппер выгнула спину, желая быть еще ближе к нему, но сумела подавить рвавшийся с губ стон, хотя Майлс как бы все равно слышал его, потому что нежно тронул зубами ее кожу, и ее соски затвердели под его ладонями. Она сделала движение ему навстречу, отзываясь на его ласки, которых он не жалел, дабы доставить ей удовольствие. Себя ему приходилось сдерживать, потому что иначе он мог не добиться того, чего хотел сильнее всего в жизни.

Мысли, одна другой стремительней, проносились у него в голове. Его женщина. Часть его. Он понял это, едва увидел ее. Теперь он в ней. Ее груди в его ладонях. Ее запах возбуждает его. В ней есть все, о чем он когда-либо мечтал, и он научит ее желать его не менее страстно, чем он желает ее. Он не отпустит ее от себя. Никогда и ни за что.

Пеппер вскрикнула, но он знал, что не причинил ей боль, и ласково тронул языком ее твердый сосок.

Ни о чем не думая и ничего не понимая, Пеппер инстинктивно отвечала на требования своей крови и своей плоти, полностью отдаваясь во власть первого в ее жизни оргазма. А Майлс радовался, глядя на нее, словно она, да и он сам, сдали самый важный в своей жизни экзамен.

Потом они еще раз любили друг друга, и Майлс научил ее давать наслаждение, а не только получать его. И Пеппер спокойно заснула, положив голову ему на грудь.

Правильно он делал, что боялся ее, устало думал Майлс. Отныне его жизнь будет совсем другой, потому что он любит ее и хочет быть рядом с ней до самой смерти.

Проснувшись и обнаружив рядом Майлса, Пеппер перепугалась, но не слишком, ибо почти сразу вспомнила, как они любили друг друга. Слишком быстро она отказалась от принятой на себя роли и стала обычной женщиной, подобной всем женщинам из племени ее матери. И это не давало ей покоя. Даже ясным солнечным утром она не разуверилась в том, что Наоми приходила к ней. Но Майлсу об этом не сказала. Не посмела. Они жили, не зная времени и забот, однако реальность оставалась реальностью и рано или поздно им придется вернуться в нее. А теперь она грелась на жарком солнце и впитывала в себя его чувственность, чтобы отдать ее Майлсу в своей прохладной спальне. От ненависти и отвращения к сексу Пеппер пришла к такой чувственности, что Майлс одновременно горевал о потерянном ею времени и гордился собой, сумевшим освободить страстную женщину от пут страха.

Они не говорили о любви. Пеппер еще не была уверена в его искренности, и Майлс не хотел пугать ее излишней поспешностью. Иногда он даже боялся, что забудет, зачем привез ее в Гоа, поэтому то и дело предостерегал насчет Симона. Однако безуспешно. И еще они не говорили об Оливере. Но вот наступила их последняя ночь в Гоа, и Майлс решил, что не должен больше молчать.