Мстительница

С одной стороны, она не сомневалась, что Дункан женится на ней, но, с другой… ей придется расстаться с матерью… с табором… Мысли у нее путались. Она никак не могла ни на что решиться. Видимо, еще и поэтому ей изменил слух, и шаги Рейфа, все-таки нарушавшие привычную тишину в горах, не привлекли ее внимания.

Возле сарая Лайла помедлила, огляделась, но никого не заметила. Она вбежала внутрь, и Дункан, бросившись навстречу, обнял ее и принялся страстно целовать.

Когда он отпустил Лайлу, она рассказала ему о решении Рейфа.

— Останься, — попросил Дункан. — Останься со мной.

— Останусь.

Они не знали, что их подслушивают. Проскользнув в сарай, пока они целовались, Рейф стоял в темном углу и не сводил с них глаз.

Его сжигала ярость. Лайла, предназначенная ему, опозорила его, отдалась чужаку, нарушила священный цыганский закон. Табор отвергнет ее, когда узнает. Отныне ей не быть его женой, но он все равно возьмет ее, накажет за то, что она пренебрегла им ради своего смазливого шотландца. Но сначала…

Ни Лайла, ни Дункан не подозревали о его присутствии, пока он не встал рядом с ними, не оторвал Лайлу от возлюбленного и не всадил ему острый длинный нож между ребер.

Дункан вскрикнул, кровь хлынула у него изо рта, и он упал. Рейф поразил его в самое сердце. А Лайла в ужасе, не веря самой себе, смотрела, как умирает ее любовник, который даже в смерти тянулся к ней и смотрел на нее растерянными испуганными глазами.

Когда Рейф наклонился, чтобы взять нож, Лайла убежала. Как лань, мчалась она по горам, не смея не только остановиться, но даже обернуться.

Рейф ее не преследовал. Куда она денется? Он вытер нож и равнодушно посмотрел на мертвое тело соперника. Шотландец украл у него женщину и заплатил за это своей жизнью. Но Лайлу он накажет по-другому. На его лице появилась злобная усмешка. Жена? Ну, нет! Но в его постели она все равно побывает.

У Рейфа была редкая для цыгана черта. Ему нравилось причинять боль. Еще мальчишкой он с удовольствием ставил капканы на кроликов и других мелких зверюшек, но не потому что голодал. Мучительный страх в глазах умирающих животных доставлял ему радость.

Его отец, узнав об этом, попытался воздействовать на сына силой, но добился только того, что Рейф научился скрытничать. Обыкновенно, когда ему становилось невмочь и были деньги, он покупал женщин и делал с ними, что ему заблагорассудится, а теперь Лайла давала ему возможность в полной мере удовлетворить долго сдерживаемую, порочную страсть. Она сама поставила себя вне закона, и никто не посмеет защитить ее.

Зачем спешить? Да и куда ей бежать? Шотландец мертв, а табор не позволит матери ее спрятать.

Одного взгляда на лицо дочери хватило Наоми, чтобы понять самое страшное. Она помнила, как легли карты Таро, и видела злобную усмешку смерти.

Лайла была не в себе и не могла скрыть правду, а когда она все рассказала, то Наоми в ужасе и отчаянии отшатнулась от нее.

— Рейф убил его, — сказала Лайла.

Мозг Наоми заработал в поисках спасения. Главным в ее жизни всегда был табор. Из-за Лайлы и мести Рейфа пострадают все… Табору нужен вожак, нужен Рейф. Из долины придется бежать, и чем быстрее, тем лучше. Если они уберутся, пока Дункана не найдут, то, может быть, правда не выйдет наружу. Наверняка полицейские их допросят, но, возможно, все и обойдется…

— Сиди в кибитке и не выходи, пока я сама не приду за тобой, — резко бросила она Лайле.

Что же делать?.. И Рейфа нет. Она шла от кибитки к кибитке, приказывая собирать пожитки и готовиться к отъезду. Костры потушили. Дети и животные сразу стали беспокойными, учуяв перемены.

Через час вернулся Рейф и по лицу Наоми понял, что ей все известно.

— Она сказала?

Наоми кивнула, не в силах смотреть ему в глаза, так велик был ее позор. Лайла… Дочь опозорила ее. Хорошо еще, что Леон не дожил до этого дня!

— Мы должны ехать. Явятся полицейские, будут спрашивать…

— Нам нечего ответить, — твердо сказал Рейф, не сводя с нее глаз. — Сегодня ты пришлешь ко мне свою дочь.

Наоми хотела было что-то сказать, но посмотрела на него и молча пошла к своей кибитке. Лайла совершила непоправимое и должна быть наказана, однако у нее кровь стыла в жилах, стоило ей вспомнить выражение лица Рейфа.

Лайла сидела на своей подстилке, невидящим взглядом уставясь прямо перед собой. Когда Наоми передала ей решение Рейфа, она покачала головой.

— Нет!

Печаль и любовь разрывали сердце Наоми, не сводившей глаз со своей свободолюбивой дочери. Даже теперь она гордо держала головку, слишком гордо, наверно. Позор словно не коснулся ее.

— Нет!

— Дитя мое, у нас нет выбора.

Нет выбора. Эти слова бились у Лайлы в мозгу, лишая сил. Она ненавидела Рейфа… Если бы она могла его убить, она бы это сделала, но, во-первых, ее не учили обращаться с ножом, а, во-вторых, сил у нее меньше, чем у Рейфа.

Даже теперь она не до конца осознавала, какую понесла потерю. Шок заслонял от нее реальность, и она не понимала, что некому защитить ее от злой судьбы.

Явились полицейские, но цыгане все отрицали, с горячностью доказывая свою непричастность к убийству. Рейф стоял поодаль и холодно наблюдал за происходящим.

Сэр Иэн тоже приехал. Он сразу осунулся и постарел, и Наоми от души жалела его, ведь он потерял единственного сына, а теперь потерял племянника, заменившего ему сына. По его лицу она видела, что ему недолго осталось жить.

Под конец полицейские допросили Рейфа, но он сказал им, что охотился, выставив двух цыган в качестве свидетелей.

Как полицейские ни старались, им не удалось пробить стену отчуждения, воздвигнутую цыганами, хотя они не сомневались, что убийцу надо искать среди пришлых людей. Слишком опытной была рука, управлявшаяся с ножом.

— Держатся друг за друга, как черти. Уж простите меня, сэр Иэн, — сказал сержант, когда они шли к «лендроверу». — Мы ничего от них не добьемся.

— Почему?.. Почему?.. Не понимаю. Дункан был добрый мальчик…

— Чего-то мы не знаем.

Позднее, докладывая начальству о случившемся, сержант сказал:

— Наверняка убил кто-то из цыган, но не думаю, что нам удастся его найти. Они отлично защищаются.

В сумерках, когда цыгане принялись за еду, в лагере воцарились страх и недоверие. Никто не сказал Лайле ни единого слова. Она ела одна в материнской кибитке, а время неумолимо бежало, лишая ее последней надежды.

Когда до Лайлы наконец дошло, что он собирается с ней сделать, она содрогнулась от страха. Дункан пробудил в ней любовь, и она с радостью открывалась ему, словно цветок открывается солнцу. Но Рейф? Страх и ненависть испытывала она, думая о человеке, который убил ее возлюбленного. Она боялась его, как только женщина может бояться мужчины, собирающегося — в этом она не сомневалась — причинить ей боль.

— Пора идти, — тихо сказала Наоми. — Если ты не пойдешь сама, тебя отведут к нему силой. Прими неизбежное.

— Он убьет меня! — истерически закричала Лайла.

В свои пятнадцать лет она жаждала прижаться к матери и выплакаться у нее на груди, но Наоми не могла защитить дочь.

Эту ночь Лайла не забыла до конца своей короткой жизни. Дрожа от страха, она отправилась в кибитку Рейфа, а когда через несколько часов, едва он заснул, выползла из нее, все ее тело было в синяках и кровоподтеках.

С трудом сдерживая слезы, Наоми вымыла ее, но ничего не сказала. Лайла тоже молчала, лишь смотрела на нее, как загнанный зверь. Гордый дух дочери был сломлен.

Однако стоически стерпеть насилие Лайла не смогла. Ненависть к Рейфу затмила в ней все остальные чувства. Даже матери она не рассказала, что Рейф вытворял, как издевался над ней, словно извращенное животное, насилуя ее. Едва она начинала говорить, как дрожь охватывала ее, и Наоми подала дочери отвар известных ей трав, чтобы она заснула и отрешилась от реальности. Однако Лайла, когда мать отвернулась, вылила питье.

Еще одной такой ночи ей не вытерпеть, да она и не собиралась терпеть.