Мстительница

К тому времени, когда Джеффри вернулся с ее пальто, Розмари и Майлс уже ушли, но Пеппер все еще не могла забыть о теплых руках Майлса на своем теле.

Глава четвертая

Пеппер плохо спала ночью. Ее преследовал старый кошмар, который всегда возвращался, стоило ей слишком сильно понервничать. Постоянно подавляемые воспоминания обретали свободу и проникали в ее мысли, когда она лежала на своих шелковых простынях, положив руку на сердце, чтобы хоть как-то успокоить его, и старалась забыть непроницаемую тьму, чьи-то руки, голоса, шепот. В своем кошмаре она не понимала, о чем шепчутся кругом, но в реальности она слышала все. И знала, что с ней делают.

Насилие. Это слово оставляло горький зловонный привкус у нее во рту. Она печально скривила полные чувственные губы, притягивавшие к себе взгляды мужчин, которые воображали, каким возбуждающим может быть их теплое влажное прикосновение.

Пеппер проснулась и боялась опять заснуть. Она знала, что ее ждет. Темная комната в Оксфорде, возле дверей мужчины, которые привели ее туда, а тем временем…

Она вздрогнула и вся покрылась потом. Вновь она ощутила завладевший ею тогда страх и постаралась взять себя в руки, отвергая воспоминание о невидимых руках, щупавших ее тело, и о шепоте, недоступном ее ушам.

Пеппер включила лампу, стараясь привести в порядок дыхание и вновь взять под контроль свои чувства. Ей было жарко, И она дрожала, как в лихорадке, преследуемая демонами, не имеющими человеческого облика. Та майская ночь была жаркой, но внутри Пеппер ощущала могильный холод.

— Ты можешь получить от жизни все, что хочешь, — однажды сказал ей Филип, — но за все придется платить.

Пеппер встала и пошла вниз. В кухне она облазила все шкафы, пока не нашла банку с шоколадом, которая провалялась у нее два года с тех пор, как Мэри в последний раз приезжала в Лондон за рождественскими подарками. Мэри и Филип никогда не чувствовали себя уютно в ее лондонском доме. Счастье, внутренний покой — вот мерки, которыми они мерили свою жизнь, и Пеппер не сомневалась, что оба они, каждый по-своему, беспокоятся за нее. И у них были для этого основания, хотя они не подозревали об этом.

Пеппер скривилась и с кружкой шоколада с молоком отправилась обратно в спальню. Свернувшись калачиком на роскошной постели из шелка и старинных кружев, она выглядела со своими красными волосами и не накрашенным лицом не больше, чем на семнадцать лет, и была похожа на девчонку, забравшуюся в кровать к старшей сестре. Однако ей уже не семнадцать…

А в семнадцать…

Пеппер вздохнула и вся сжалась, сопротивляясь напору воспоминаний… Слишком поздно. Они уже накатили на нее, вновь погружая ее в прошлое, в котором были боль и страх… Пеппер расслабилась и позволила им завладеть ею.

Возможно, так оно и должно быть. Возможно, после всего происшедшего сегодня ей надо вспомнить, устало подумала она, и запастись терпением, присущим народу ее матери, в отношении неожиданных ударов судьбы.

Что ж, если воспоминаний не избежать, то надо начинать с начала. Она все вспомнит… Все!

В январе 1960 года цыганский табор, к которому принадлежала мать Пеппер, остановился в Шотландии на земле лорда Макгрегора. Зима была холодной и снежной… Отчаянно завывал ветер, налетавший с Русских морей. Сэр Иэн Макгрегор был человеком мягким и воспитанным в старых традициях. Он считал себя, вождя клана, ответственным за все живое на его земле так же, как он был ответственен за свою собственную семью.

Макгрегоры никогда не были особенно богаты, хотя у них хватало земель, правда, годившихся, в основном, для пастбищ да еще для охоты на куропаток, любимой богатыми американцами. Когда его управляющий сообщил ему о прибытии цыган, которые по обычаю стали табором в долине, он первым делом вздохнул с облегчением, радуясь, что они живые. Эти цыгане приходили сюда уже больше двухсот лет, но на сей раз они задержались из-за снегопада. Вторая его мысль была об их здоровье в столь суровые морозы, и он приказал управляющему послать им сено для лошадей и мясо, оставшееся от оленя, которого охотники убили под Рождество.

Управляющим у Макгрегора с недавних времен служил его племянник и наследник Дункан Рэндалл. Высокий восемнадцатилетний юноша с черными волосами и узким костистым лицом был мечтателем и идеалистом. Он любил своего дядю, любил места, на которых жил и охотился, и его душа переполнялась поэзией кельтских предков.

Ночью выпал снег, который отрезал цыган от всего живого, и Дункан представлял себе темные лица и усталые глаза, когда сидел за рулем «лендровера». На горизонте он видел ниточки дыма и думал только о голодных детях, пытавшихся согреться возле костров.

Год выдался для цыган нелегкий. Осенью умер их вожак, и они остались, словно корабль без капитана. Все племя пошло за его вдовой Наоми.

Единственная дочь вождя — пятнадцатилетняя Лайла — по обычаю должна была стать женой мужчины, которого племя выбрало новым вожаком.

Ее будущему мужу Рейфу, младшему сыну вожака другого племени, уже исполнилось тридцать, и он казался Лайле старым и страшным. Конечно, отец избаловал свою дочь, ставшую утешением его старости, и Лайла выросла диковатой и переменчивой, как апрельское солнышко. Понимая, что легкой жизни для дочери не приходится ждать, Наоми боялась за нее.

Ей удалось уговорить Рейфа подождать со свадьбой, пока Лайле не исполнится шестнадцать лет. Ее день рождения приходился на весну. Рейф с неохотой, но согласился. Все племя видело, каким ревнивым становился его взгляд, когда он следил за своей будущей женой.

Лайла так отличалась от всех остальных девушек, что Наоми впадала в отчаяние. Любая из них была бы счастлива назвать Рейфа своим мужем, а Лайла, заметив его взгляд, опускала голову или улыбалась мальчишкам, с которыми вместе выросла.

Рейф первый год кочевал со своим новым табором. Он никогда прежде не бывал в этой долине и недоверчиво смотрел на медленно приближающийся «лендровер».

— Кто это? — спросил он Наоми по-цыгански.

— Племянник Макгрегора, — ответила Наоми, кладя руку на плечо Рейфу. — Он — наш друг.

— Но он не цыган, — злобно возразил Рейф.

— Правильно. Однако мы живем тут уже несколько столетий. Смотри, он привез сено для наших животных, — сказала Наоми, глядя, как Дункан остановил «лендровер» и полез наверх за сеном.

Ребятишки бросились помогать ему. И Лайла с ними, отметила про себя Наоми, мрачнея при виде того, как мелькают на бегу ее голые коленки.

По цыганскому обычаю женщина может показывать свои ноги только одному мужчине — своему мужу, и хотя Лайла отлично это знала, временами, словно нарочно, нарушала запрет.

Она не желала быть женой Рейфа. Но другого выхода не было. Они — ровня. И Лайла, и Рейф были потомками одного из самых могущественных вождей. В их жилах текла одна кровь, и Лайла нарушила бы неписаный закон, если бы вышла замуж за кого-то другого. И все равно сердце матери болело, стоило ей задуматься о печальной участи дочери.

Сено было тяжелым, и перетаскивать его считалось работой не для слабаков, однако Дункан уже год трудился на земле своего дяди и сильно окреп за это время. Ощущая на себе недоверчивые взгляды цыган, он старался не обращать на них внимания, но все же ему было неловко.

Он видел на другой стороне поляны, на которой горело несколько костров, наблюдавших за ним старую женщину и мужчину и даже чувствовал неприязнь мужчины, которая мешала ему и сковывала его движения. Бедняги, думал он, ничего удивительного, что они ненавидят меня. Сам бы он ни за что не согласился жить, как они, то и дело голодая и переезжая с места на место. Отведя взгляд от сурового мужчины, Дункан посмотрел на ребятишек, сгрудившихся вокруг него. Все они были тощие, у многих на лицах краснели язвы. Дядя послал им крупы и мяса, и Дункан опять полез в «лендровер», как вдруг на глаза ему попалась стоявшая поодаль девушка, в лице и осанке которой он прочел такую гордость, что у него не возникло желания ее жалеть. Если ребятишки показались ему тощими, то она была стройной и хрупкой, как тростинка. Длинные черные волосы сверкали на солнце, и такой гладкой золотистой кожи ему еще не приходилось видеть. Ее золотистые, под цвет кожи, глаза метали злые молнии. Дункан подумал, что такие красавицы встречаются, наверно, раз в жизни. Мешок выскользнул у него из рук, но он подхватил его, чувствуя, как лицо, шею, все тело заливает жаркая волна.