Лисица на чердаке

Гитлер уперся взглядом в какую-то точку впереди, но краем глаза отчетливо видит девочку-школьницу на велосипеде — опрятную, холеную девочку, которая крутит педалями бок о бок с ним. «Как она изо всех сил старается ехать со мной в ногу…» А ее удивительно глубокое контральто в то же время легко и точно сливается с хором мужских голосов, поющих песню.

Пятнадцать шагов… десять… И вот уже зияющий провал Перузаштрассе неотвратимо открывается вправо от них, словно разверстая пасть…

«Господи, клянусь тебе, я брошу политику! Никогда, никогда больше…»

Подобно тому как во время спиритического сеанса неожиданно, необъяснимо блюдечко срывается с места и начинает двигаться куда-то в сторону, так в едином, целеустремленном порыве вся группа вожаков вдруг свернула вправо и ринулась в открывшийся проход — прочь от винтовок, в спасительное укрытие поперечной улицы! Это произошло так внезапно, что ехавшая рядом девушка от неожиданности свалилась с велосипеда и разорвала чулки, но никто этого уже не заметил.

И вся поющая, ликующая, дерущая глотку колонна, ни о чем не подозревая, ничего не опасаясь, естественно последовала за своими вожаками, продолжая горланить песню в честь солдат, чьи винтовки были в упор нацелены на беззащитные спины свернувших от них на поперечную улицу людей. Но даже и теперь никто из этих людей не имел ни малейшего представления о том, на краю какой опасности они находились.

Для вожаков же это было лишь небольшой передышкой: еще несколько шагов — и короткая Перузаштрассе выведет их на Макс-Йозефсплац. И тогда слева откроется узкий каньон Резиденцштрассе — другой, быть может не столь зорко охраняемый, путь к Одеонсплац… Тот путь, который им надлежало теперь избрать… Но, собственно, почему? Ведь отсюда вниз к реке, в прямо противоположном направлении, спускался еще широкий-преширокий бульвар, где их не подстерегали никакие опасности — манящая дорога отступления.

Там, возле памятника, стоял желтый, манящий к отступлению автомобиль. Когда они приблизились к перекрестку, молодой фон Шойбнер-Рихтер (правая рука Людендорфа) сразу узнал автомобиль Гитлера и присвистнул про себя. Не медля ни секунды, он крепко взял Гитлера под локоть. Уж он-то, Шойбнер-Рихтер, позаботится о том, чтобы старый генерал не был покинут в беде.

Но тут откуда-то снова поступил приказ остановиться — еще одна проверка оружия.

По маняще-желтому автомобилю пробегала едва заметная дрожь. Значит, мотор работает, все приведено в готовность! Макс Эрвин фон Шойбнер-Рихтер, неподвижно стоя рядом с Гитлером, крепче, по-приятельски прижал к себе его локоть. А в это время позади них, в задних рядах, у Вилли сводило скулы от холода, и окоченевшие пальцы едва справлялись с затвором винтовки. Когда же будет конец этим проверкам? Ему уже все осточертело. А Фриц дул на пальцы и чертыхался — он сломал ноготь. Неужто все революции такая тоска зеленая? Наконец колонна двинулась дальше, и рядовые участники похода вздохнули с облегчением.

Когда сотни винтовок были предъявлены для осмотра и до напряженного слуха полицейских, выстроившихся между статуями под аркадами Фельдхеррнхалле, долетело громыхание затворов, они поняли эти звуки по-своему. А, эти бунтовщики заряжают винтовки! Хотят, пользуясь своим численным перевесом, смести нас! Отряд полицейских был совсем не многочислен… Но эти последние сто ярдов Резиденцштрассе могли стать Фермопилами — пятьдесят человек, если они будут исполнены решимости, могли противостоять здесь целой тысяче.

Вилли показалось, что на углу сквера он приметил молодого Шейдемана возле тихо урчащего желтого автомобиля. Шейдеман вроде бы делал им какие-то знаки, и Вилли даже пихнул Фрица локтем в бок». Но конечно, это был не Лотар — больно уж унылый у этого малого вид!

Странно, однако, как вдруг опустели улицы — куда подевались все эти возбужденные зеваки, запрудившие Мариенплац? Когда голова колонны свернула влево на Резиденцштрассе, уже ни единого человека не последовало за ней — только исполненная сознания собственной важности чудная маленькая собачка в зимней попонке из клетчатого шотландского пледа.

Когда русская приятельница Мици княжна Наташа (упавшая с велосипеда девушка) поднялась на ноги, голова колонны уже скрылась из виду и вся Перузаштрассе была заполнена марширующими рядами. Однако Наташа тотчас сообразила, что колонна должна снова свернуть налево — на Резиденцштрассе. Если она хочет что-нибудь увидеть, надо добраться до Одеонсплац раньше них. Наташа была исполнена решимости ничего не упустить, ибо этой молодой изгнаннице холод был нипочем, к тому же всеобщее возбуждение передалось и ей, и она упивалась этим пением, чувством единства, мельканием марширующих ног! Наташа вскочила на велосипед и промчалась несколько оставшихся ярдов вверх по Театинерштрассе — так, словно там, впереди, не было никаких солдат (а их, в сущности, и было-то совсем немного).

— Черт бы ее побрал! — выругался командир. — Она же у меня прямо на линии огня! — И он дал ей проехать.

Таким образом Наташа оказалась единственным гражданским лицом в центре пустой Одеонсплац — наедине со множеством смотревших на нее окон. Впрочем, она не растерялась — это было не в ее характере. На хорошей скорости она обогнула стоявший на площади броневик, но из броневика никак на это не реагировали. Чудесно! Верхняя часть спускавшейся от площади вниз Резиденцштрассе была еще пустынна, и Наташа решила: она поедет им навстречу. До нее уже доносился топот приближающейся колонны, а доехав до угла улицы, она различила блеск штыков. Но в эту минуту из Фельдхеррнхалле появился вооруженный отряд полиции и рассыпался впереди, поперек улицы. Это была совсем жиденькая, смехотворно жиденькая цепочка, но Наташе все-таки пришлось нажать на тормоз и соскочить с велосипеда. Топот, топот сапог… Выглядывая из-за спин полицейских, Наташа видела приближающуюся колонну: нацисты шли с винтовками наперевес, с примкнутыми штыками, оберландовцы — без оружия; они шагали бок о бок, по шесть человек в ряд — целое полчище! Эта жалкая цепочка полицейских была для них не большим препятствием, чем финишная ленточка на пути бегунов: полицейских затопчут в одну секунду, если они не уберутся с дороги подобру-поздорову. Топот, топот сапог… Наташа, стоя, тоже притоптывала ногой в такт. Какая несокрушимая сила!

Теперь уже они шли молча, без песен, и Наташа слышала, как один из идущих впереди вожаков вдруг крикнул полицейским:

— Не стреляйте, это Людендорф! — и какой-то полицейский тут же выстрелил.

Они казались несокрушимой силой, но, когда прогремел нестройный ружейный залп, их как ветром сдуло.

26

При звуке этого первого выстрела Гитлер так стремительно бросился на землю (падение было еще ускорено весом тела сраженного пулей Ульриха Графа, повалившегося на него), что вывихнул себе в плече руку, слишком крепко прижатую к боку Шойбнер-Рихтера. Впрочем, это спасло ему жизнь, так как секундой позже молодой Шойбнер-Рихтер, шагнувший на его место, упал мертвым с зияющей раной в груди. Почти все вожаки, чьи нервы были взвинчены до предела, тоже бросились на землю столь же молниеносно, как Гитлер, инстинктивно отдавая древнюю солдатскую дань уважения летящей пуле. Это на какой-то миг подставило под пули шагавших позади них ошеломленных людей, которые, быстро опомнившись, тоже распластались на земле, но как раз среди них-то оказалось больше пострадавших, чем среди вожаков.

Полицейские, стрелявшие не очень охотно, почти все старались направить дула своих карабинов вниз, в мостовую, но это мало кого спасло, так как отскакивавшие рикошетом от брусчатки расплющенные пули наносили еще более тяжелые раны. После нескольких секунд беспорядочной стрельбы многие уже были ранены, а шестнадцать человек либо убиты наповал, либо агонизировали, глядя незрячими глазами в сгущающийся над ними мрак.