Две невесты

Отец снова нетерпеливо зашагал из угла в угол:

— Я очень не хочу с тобой ссориться, девочка моя. Давай забудем этот разговор и пойдем спать.

— Давай. Ты сегодня спишь на нашей половине?

— Я же сказал: мы решили отдохнуть.

— Ну вот, прошло так мало времени, а вам уже хочется отдохнуть друг от друга.

Он заносчиво вздернул подбородок, остановившись возле дочери:

— Что ты хочешь этим сказать?

— Это просто наблюдение. Ничего особенного.

— Значит, так. Либо ты сейчас мне выкладываешь все как на духу, либо я завтра собираю чемоданы и уезжаю с Люсьеной в Париж или в Нью-Йорк… К черту подальше! А ты можешь делать что хочешь.

— Это ультиматум?

— Да.

— Хорошо. Тогда так. Либо ты сейчас собираешь чемоданы и уходишь жить вместе со своей Люсьеной в третий свободный домик, либо туда ухожу я.

— Все ясно. Договорились.

— Что тебе ясно?

— Ты не хочешь, чтобы я с ней жил, на ней женился и вообще.

— Насчет «и вообще» — не уверена. А насчет всего остального я уже говорила: ты свободный человек. Делай что хочешь. Но только не под одной крышей со мной.

— Ах, вот как? Быстро же ты все расставила по своим местам, как тебе надо.

— Папа, когда я возила сюда мальчиков, это все равно была одна семья. Это мои мальчики, понимаешь? Я — ваша дочка, я выросла, у меня появились мальчики. Все равно — семья. А сейчас у мадам Сиси, которая вырастила маму и вынянчила меня с пеленок, вот в этом самом домике, где мы втроем проводили все лето каждый год…

— Достаточно, я понял.

— Ни черта ты не понял! Ты можешь приводить кучу женщин к себе домой, в Штатах, ты можешь приводить их хоть миллион в нашу парижскую квартиру… между прочим, мамину квартиру!., но оставь хотя бы что-нибудь в память! Не таскай сюда своих многочисленных…

— Сильвия, ты напрашиваешься на пощечину.

— Ты не имеешь права!

— Люсьена не такая, как все.

— Абсолютно такая! Ей нужны только наши деньги!

— Я еще и отшлепать могу. Как в детстве.

— Ты не имеешь права так поступать с мамой! Ты словно… словно осквернил ее память!

Отец устало отвернулся. В его голосе была обреченность:

— Сильвия, спасибо.

— Не надо обижаться на правду.

— Спасибо за откровенность. Я же сразу видел: здесь что-то не то. Тебя волнует вовсе не Людвиг.

— Почему? И Людвиг тоже. Он ко мне лезет. Он мне противен. А ты еще и смеешься, что ситуация вполне в духе Франции. Я бы могла с ним спать, и даже выйти за него замуж, если бы он был мне приятен! И мне было бы наплевать на то, как вы с Люсьеной выкручивались бы из такой ситуации. Но он мне противен!

— Все, все, успокойся. Нас слышит уже вся округа, не говоря уже о мадам Сиси. Вон ее окно, оно открыто.

— На самом деле ты боишься, что тебя услышит Люсьена и обидится.

— А ты бы не обиделась?

— Не знаю. — Сильвия с досадой вздохнула и отвернулась.

Должно быть, они, правда, своими криками разбудили старушку, потому, что в одном из окон вдруг загорелся свет. Домик мадам Сиси стоял очень близко, как раз напротив их террасы.

— Мне кажется, твоя мама… то есть… Жозефина, она сейчас посмеялась бы над тобой от души.

— Почему?

— Твоя мама была настоящая француженка. Француженка до мозга костей. Она очень легко относилась к изменам. Она сама изменяла мне постоянно, и ты это знаешь. Я ее сильно любил, поэтому прощал все на свете. А сейчас… прошло двенадцать лет. Двенадцать лет, дочка! Это очень много. И я впервые решился снова влюбиться.

— Нет, я ничего тебе не говорю, я не против Люсьены в принципе. Но я против нее именно в этом домике.

— Ты начиталась глупых сентиментальных романов?

— Папа, я уже поняла, мы никогда не договоримся. Давай лучше пойдем спать.

— Да, дочка. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

— Завтра все-таки схожу на рыбалку.

— Да, конечно. Удачи тебе.

Сильвия ушла к себе в комнату и долго сидела в кресле у окна, глядя, как звезды все ярче и ярче проступают сквозь облака. Ветер постепенно стихал и почти перестал терзать легкую занавеску, свисавшую до самого пола. В комнате отца тоже было тихо. А вот через стенку на половине Людвига и Люсьены слышались голоса и звук работающего телевизора. Мама с сыном явно что-то бурно обсуждали. Может быть — то же самое, что и мы с отцом, подумала вдруг Сильвия.

Толстые стены хорошо глушили звук, но раскрытые окна выдавали все тайны. Она не стала прислушиваться к разговору, стараясь сосредоточиться на своем. Не получалось. Люсьена раздражала ее самим фактом своего присутствия за стеной. Самим фактом своего существования.

Сильвия подошла к окну, выходящему на другую сторону, и оперлась на подоконник обеими локтями, вдыхая аромат июльских диких цветов. Старые, рассохшиеся ставни хранили запах солнца и детства. Сильвия вздохнула, подавив в горле неожиданный спазм: она любила эти места больше всего на свете! Она выросла здесь, у старушки Сиси, которая приходилась маме какой-то дальней родственницей и всегда берегла для их семьи именно этот домик, именно эту половинку, эти три комнатки.

Сама старушка испокон веку сдавала домики внаем, чем, собственно, и зарабатывала на жизнь. Всего на участке было три строения, не считая хозяйственных. В домике поменьше жила сама хозяйка частного пансионата, а остальные два делились на «номера», каждый домик — пополам.

Сейчас вокруг было тихо и пусто, сезон только начался, следующих гостей Сиси ожидала лишь через месяц. Но через месяц Сильвия, ее отец, Людвиг и Люсьена уедут отсюда. Кто в Нью-Йорк, кто в Париж…

Сильвия вздохнула. Ей не хотелось никуда уезжать. Хотелось, как в детстве, просидеть тут все каникулы, а в конце августа вернуться в город, чтобы готовиться к школе. И не возвращаться в Нью-Йорк. Она вообще не любила Нью-Йорк.

Внизу плескалось море. Оно успокоилось вместе с ветром и теперь тихо перекатывало волны, разворачивая их на песке, словно ладони. Может, сбегать искупаться? Нет, вода еще не прогрелась — всю неделю стояли холода…

Сильвия вдруг почувствовала себя ужасно одинокой без мамы и несправедливо, просто чудовищно обделенной жизнью. Она злилась на Люсьену (хотя честно не понимала за что), она злилась на себя, она злилась на Людвига, и даже на отца. Нужно спать. Нужно просто лечь и уснуть. Только почему так тошно от мысли, что за стенкой что-то весело рассказывает эта посторонняя женщина?

Неужели это и, правда, ревность? Неужели отец прав? В сущности, зачем она ему ломает жизнь? Маму не вернешь, а эта традиция семейного отдыха, которую они в последние годы соблюдали скорее для проформы, чем по искреннему желанию, скоро отойдет в прошлое, как и все воспоминания. Может, отцу так будет лучше, может, он будет счастлив с Люсьеной.

Да. Нужно извиниться.

Сильвия решительно вышла из своей комнаты, пересекла холл и остановилась под дверью отца. Несколько секунд подумала, прежде чем робко постучать.

— Входи, я не сплю.

Она вошла. Шумно вздохнула и с размаху села на кресло.

— Вот.

— Я понял.

— Я пришла, чтобы вот.

— Ну, хорошо, что пришла.

— Ты, в общем, меня прости. Это, правда, не мое дело, к тому же…

— Да я уже простил.

— Хорошо.

Ее душили слезы. Хотелось разрыдаться у отца на плече, таком родном, пахнущем детством и… таком чужом, потому что теперь к нему имеет право прислоняться и Люсьена… Снова Люсьена! Сильвия проглотила слезы и заговорила сдавленным голосом:

— Ты можешь делать что хочешь, не слушай юную дурочку. Все это, конечно, бред. Вы можете жить где угодно и делать все, что угодно.

— Спасибо, дочка.

— Папа, я тебя очень люблю. И я хочу тебе добра. — Она тяжело вздохнула. — И уж если тебе лучше с Люсьеной… Значит, тому быть.

— Спасибо. Ты тоже на меня не обижайся. На самом деле про этих мальчиков… я зря сказал.

Она махнула рукой и натянуто рассмеялась:

— А! Мальчики — чепуха! Я завтра хоть дюжину привезу из Сета, чтобы было не скучно.