Страница 75 из 77
«Борис и Ирина,- нахмурился я,- Ну точно. Это ж знаменитый Годунов. И отчество совпадает, Федорович он».
– А ныне они как? По-прежнему у него живут? – осторожно осведомился я.
– Зачем? Вырос уже Борис-то. Его Ванька Чермный к государю в рынды пристроил. О прошлом лете его уже к царскому саадаку приставили. А сестра его вроде бы маленькая еще, так что по-прежнему там, у Дмитрия Ивановича. Да она ему не в тягость. Самому-то господь детишек не дал, вот он и нянькается с племяшами…
Теперь по всему выходило, что для юного Вани Висковатого самое подходящее место – это Кострома, где в своих убогих вотчинах сидит «светлой души человек» Дмитрий Иванович Годунов, который вдобавок еще и бездетен.
Однако в любом случае для начала предстояло нанести визит среднему Висковатому – Ивану Меньшому. Как-никак родной дядя своего тезки, так что, может, подскажет местечко получше или вообще решит взять к себе.
Официальная версия визита – возврат сторублевого долга купца Ицхака. Деньги большие, а потому можно было смело требовать разговора с самим хозяином. Для наглядности я держал в руках тяжеленный кошель. Весил он как раз на сотню рублей. На самом деле денег там было немного – в основном свинцовая дробь. Только сверху я насыпал пару сотен серебряных новгородок, которые накануне взял у Ицхака.
Иван Меньшой поначалу растерялся. Еще бы, он-то ни о каком долге не имеет ни малейшего понятия. Только потом, после моего усердного длительного подмигивания до него дошло, что явился я совсем не за этим. Вообще-то, пообщавшись с ним, я понял, почему царь оставил в покое именно среднего из братьев Висковатых. Третьяка мне – тот как-то раз приезжал к брату на воскресную трапезу – повидать довелось. Впечатление он оставил о себе не в пример этому Меньшому – энергичный, ухватистый, да и за словом в карман не лез. Этот же – ни рыба ни мясо. Да и вообще всем в тереме, как я понял, заправляла исключительно его супруга Анастасия Ивановна, урожденная Годунова.
Едва узнав, что сын Ивана Михайловича спасен и находится в безопасном месте, она тут же без лишних слов осенила меня крестом, заявив, что меня не иначе как послал сам господь, вняв ее молитвам. Я засмущался, польщенный, хотя и не совсем убежденный в том, что именно всевышний выписал мою командировку, но, как оказалось, ловкая женщина не зря осыпала меня комплиментами, поскольку, по ее раскладу, везти мальчика к ее брату Дмитрию Ивановичу было больше некому – не супругу же этим заниматься?
Впрочем, по моему раскладу выходило то же самое. Куда уж ему. Опять-таки и должность у этого Меньшого та еще. Дьяк Разбойной избы – это все равно что генерал МВД, так что желающих подсидеть своего шефа из числа тех же подьячих – хоть завались. Плюс начальник, дьяк Василий Щелкалов. Тот тоже смотрит волком, перенеся свою неприязнь со старшего Висковатого на среднего. Вдобавок хоть брательник царского печатника и был мямлей, но все равно за ним и за его дворовыми людьми сейчас присматривали зорко. Иной раз и кроткого человека можно так достать, что он встанет на дыбки, а тут сгинули на плахе сразу два брата. Ну как чего-нибудь отчубучит?
Это по меркам двадцать первого века понятиям «род», «отечество», «предки» особого значения не придают. Разве что родству с каким-нибудь славным именем. А я – троюродная внучка Толстого, а мой троюродный прадед приходился племянником Тургеневу… Тут да, бывает, но все равно не то. Здесь же, в году тысяча пятьсот семидесятом от Рождества Христова, или в лето семь тысяч семьдесят восьмое от Сотворения мира, совсем иначе. Иной боярин на плаху готов лечь за непослушание, но за царским столом дальше другого боярина (подсчет мест велся от государева кресла), род которого, по его мнению, ниже, ни за что не сядет. И это в присутствии самого Иоанна Грозного. Вешай, руби, казни, царь-батюшка, а умаления «отечеству» своему не допущу.
Только пребывая тут, в этом времени, я и понял истинный смысл фразы: «За Веру, Царя и Отечество», особенно последнего слова в нем. Отсюда оно идет и означает отнюдь не абсолютное бескорыстие в самопожертвовании на поле брани. Фигушки. Помимо согласия пострадать за православие и власть, тут еще имеется и третье – за свой род. И когда представителей твоего рода тащат на плаху, а ты молчишь в тряпочку, значит, ты, в глазах Иоанна, прошел последнюю контрольную проверку. Если уж и эту обиду – не простую, смертную – сглотнул, в угоду царю наплевав на свой род, то, стало быть, можно смело ставить штамп: «К дальнейшей службе годен».
К тому же поездка, и желательно куда-нибудь подальше, как оказалось всего днем раньше, входила и в мои собственные планы. Теперь, после разговора с Ицхаком, состоявшимся накануне, точнее с его приказчиком, вернувшимся из-под Новгорода и сообщившим мне ошеломляющую новость, я сам жаждал отправиться хоть к черту на рога. Кострома так Кострома. Отлично. Лучше нее может быть только какой-нибудь Великий Устюг, потому что тот еще дальше, и намного.
Нет, ненаглядная, которую я давно в мыслях называл своею, не погибла от мора, да и в ближайшей перспективе смерть от чумы ей тоже не грозила, потому что в Новгороде ее не было, так что мой вояж туда отпадал. Где-то здесь она жила, в Москве, будучи… супругой боярина Никиты Семеновича Яковли.
Потому приказчики Ицхака и не сумели ее отыскать, когда бродили по подворьям. Розыск-то был объявлен на Долгорукую, а не на, прости господи, какую-то Яковлю. Ну и фамилию она себе подобрала. Пузатую и бесформенную, как квашня. Хотя постой-постой…
– А это не сын того, что…- повернулся я к Ицхаку.
– Сын,- кивнул он, угадав мой вопрос.
Я с тоской вспомнил поседевшего прежде времени старика, которого царь простил в день казни Висковатого, и горько усмехнулся. Как знать, может, та девушка в лазоревом сарафане, что метнулась подхватить еле стоявшего на ногах боярина Семена Яковлю, как раз и была моей мечтой, теперь уже бывшей? А я-то, дурак, даже не разглядел ее со спины. Да и не до того мне было – смотрел в другую сторону.
– Но это точно она? – попытался я усомниться, еще лелея безумную надежду, что произошла какая-то чудовищная ошибка, которая сейчас выяснится, и все встанет на свои места.
– Да точно, боярин,- обиженным тоном заявил приказчик и вновь принялся перечислять то, что ему удалось выяснить: – Княжна Марья Андревна Долгорукая, осьмнадцати годков от роду. Замуж князь ее выдал о прошлой осени. Батюшка жениха уделил им свои поместья, кои получил от государя-батюшки, так я не поленился и заехал туда на обратном пути, дескать, поклон передать – авось от Твери до Старицы по воде крюк не велик. Так что все как есть выведал и самолично оную княжну повидал.
«Точно,- вздохнул я.- Под Старицей я ее и встретил. Все сходится».
А приказчик все расписывал Машины прелести:
– Краса и впрямь неописуемая,- Он мечтательно закатил глаза,- Ходит, ровно пава выступает, засмеется, яко дукатом одарит. И сама вся сдобная да пышная…
– Коса русая? – перебил я, вопреки всему на что-то еще надеясь.
– Не разглядел под кикой мужниной,- развел тот руками.
– А лицо? Веснушек на лице не приметил? – вспомнил я увиденную пигалицу.
– Да что ты, боярин. Ликом она белым-бела, яко снег первый. Ни единого изъяна,- твердо заверил тот, и моя последняя надежда приказала долго жить.
Вместе с веснушками.
Расчет, который со мною произвел в тот же день Ицхак – я, собственно, приходил за ним,- был честен, но все мои, даже самые мелкие, расходы купец тщательно учел. Не забыл он ни мои нарядные одежды, ни коней, добавив стоимость комнаты на гостином дворе, где мы с ним поначалу проживали, и сминусовав еще триста пятьдесят рублей в счет выплаты процентов по тем распискам, которые отыскали у некоторых приказных людей при аресте. По ним мы оказались в должниках у приказа Большого прихода, а с его шустрыми подьячими лучше не связываться – себе дороже.
Словом, на руки мне причиталось не так уж много – тысяча семьсот десять рублей шесть алтын и три деньги.