Страница 32 из 45
Многие, кто не сделал этого до сих пор, опускались на колени, но вдруг волнение прошло по толпе. Люди оборачивались, слышались изумленные возгласы.
Вдалеке, справа и выше от меня, на склоне появилась большая группа солдат, и среди них — всем известная фигура, повергавшая людей в молчание по мере приближения к берегу. Солдаты приминали траву перед этим человеком и поддерживали края его длинного багрового одеяния.
То был Ирод Антипа. Вряд ли я когда-нибудь видел его так близко: высокий человек внушительной наружности, с мягким взглядом, удивленно смотрел на человека, крестившего других посреди реки.
— Иоанн бар Захария, — крикнул царь.
И неловкая тишина внезапно опустилась на всех, кто видел его и слышал его голос.
Иоанн поднял голову. Он снова сощурился и поднял руку, чтобы прикрыть глаза от света.
— А что должен делать я? — спросил царь. — Скажи мне. Как я должен покаяться?
Лицо у царя было узкое и серьезное, и в нем не было насмешки, лишь сосредоточенное внимание.
— Оставь жену своего брата, — ответил Иоанн звучным голосом. — Она не твоя жена. Ты же знаешь Закон! Или ты не иудей?
Толпа была потрясена. Солдаты придвинулись ближе к царю, словно в ожидании приказа, однако царь был неподвижен, он смотрел, как Иоанн протянул руки к Иосифу и помог ему подняться из воды.
Сборщик податей двинулся было к моей матери и Иакову, чтобы помочь им. Он сбросил дорогую накидку и оставил ее лежать на земле, словно обычное шерстяное платье, и вдруг опустился на колени перед Иоанном, как делали до него другие.
Иосиф смотрел, как мытарь погрузился в воду с головой и поднялся, вытирая лицо. Капли катились по его умащенным блестящим волосам.
Царь с бесстрастным видом стоял на высоком берегу, а затем, не произнося ни слова, развернулся и исчез за рядами своих солдат. Вся процессия, сверкая наконечниками копий и круглыми щитами, исчезла из виду и растворилась в приближающейся новой толпе паломников.
Десятки мужчин и женщин устремлялись к реке.
Я видел, что Иосиф смотрит на меня, глаза у него были ясные и выражение лица такое же, как всегда.
Я вошел в реку. Миновал Иосифа и мою мать, мытаря, который стоял у локтя Иосифа, поддерживая его из уважения к возрасту, хотя Иаков был рядом.
Я встал перед Иоанном бар Захарией.
Я привык опускать глаза. Почти всю жизнь, под постоянные перешептывания и оскорбления, я редко смотрел людям в глаза, чаще отворачивался и сосредоточивался на работе. Я всегда старался быть незаметным.
Но сейчас другое дело. Это больше не мой обычай. Это в прошлом.
Он стоял, окаменев, и пристально смотрел на меня. Я окинул его взглядом: потрепанное одеяние, спутанные волосы на груди, потемневшая верблюжья шкура, едва прикрывавшая наготу. Я чувствовал, как он впивается в меня глазами.
Он смотрел отстраненно: лучший способ защититься от множества людей, множества взглядов, множества ожиданий.
Но пока мы смотрели друг другу в лицо — он был немного выше, — его взгляд смягчился. Глаза перестали напряженно гореть и смотреть отстраненно. Он тяжело вздохнул.
Послышался звук, похожий на хлопанье крыльев, нежных, но широких, словно голубь встрепенулся в голубятне, силясь взлететь к Небесам.
Иоанн посмотрел вверх, направо, налево, потом снова на меня.
Он не нашел источника звука.
Я обратился к нему на иудейском.
— Иоанн бар Захария, — сказал я.
Его глаза широко открылись.
— Иешуа бар Иосиф, — сказал он.
Сборщик податей весь обратился в зрение и слух. Краем глаза я видел нечеткие силуэты матери и Иосифа. Чувствовал, как все медленно поворачиваются к нам и неловко ковыляют в нашу сторону.
— Это Ты! — прошептал Иоанн. — Ты… Крести меня!
Он протянул раковину, из которой капала вода.
Его ученики, и справа и слева, замерли, бросив свои дела. Те, что поднимались из воды, так и застывали на месте, глядя на нас. В святом человеке произошла какая-то перемена. Что же изменилось?
Я ощущал толпу как живое существо, чье дыхание совпадает с моим.
Я вскинул руки.
— Мы созданы по Его образу и подобию, ты и я. Ведь это плоть? Разве я не человек? Крести меня, как крестил других, сделай это во имя праведности.
Я погрузился в воду. Я ощущал его руку на левом плече. Его пальцы рядом с шеей. Я ничего не видел, ничего не чувствовал, ничего не слышал, кроме прохладной воды, а потом медленно поднялся из нее и встал, ослепленный потоком солнечного света.
Тучи над головой задвигались. Шум хлопающих крыльев заполнил мой слух. Я посмотрел перед собой и увидел на лице Иоанна тень от голубя, взмывающего в небо, а затем и саму птицу, которая поднималась в бескрайнее темно-голубое небо. И услышал шепот громче хлопанья крыльев, словно чьи-то губы коснулись обоих моих ушей. И каким бы тихим и таинственным ни был этот шепот, он показался мне лишь отголоском чего-то.
«Ты Сын Мой Возлюбленный!»
На берегах реки установилась тишина.
Затем послышался шум. Обычный шум. Крики и плач, и еще восклицания — для меня эти звуки были связаны с побиванием камнями Йитры, с толпой, надвигающейся на Авигею. Крики торжествующих молодых людей, непрестанные надрывные возгласы паломников — я слышал вокруг взволнованные голоса, сливающиеся друг с другом, отвечающие друг другу, звучащие все громче и громче, перекрикивающие друг друга.
Я смотрел вверх, в бесконечную синеву, и видел голубя, который забирался все выше и выше. Он превратился в крошечную точку, сверкающую искру в потоке солнечного света.
Я шагнул назад. И едва не потерял равновесие. Я посмотрел на Иосифа. Увидел, что взгляд его серых глаз сосредоточен на мне, увидел слабую улыбку на его губах, и в тот же миг увидел мать, которая стояла рядом с ним, ее лицо, бесстрастное и по-прежнему слегка печальное, и в этой печали была любовь.
— Это Ты! — снова произнес Иоанн бар Захария.
Я не ответил.
Хор голосов разрастался.
Я повернулся и выбрался на противоположный берег, продираясь между тростниками, шагая все быстрее и быстрее. Я остановился и обернулся назад. Снова увидел Иосифа, которого бережно поддерживал обеими руками сборщик податей, глядевший на меня безумным взглядом. Лицо у Иосифа было сосредоточенное и выжидающее, он кивал мне через разделивший нас поток. Я видел братьев, всех своих родных, Шемайю, Авигею, тонкую фигурку Молчаливой Ханны.
Я видел их всех и каждого в отдельности: спокойную чистоту стариков, глаза, блестящие под тяжелыми веками, внезапно схлынувшую усталость тех, кто стоял, замерев от восторга, волнение детей, умолявших родителей объяснить, что произошло, — слитый с ними всеми, озабоченными, встревоженными, усталыми, смущенными и тесно связанными друг с другом.
Никогда еще я не видел их такими, чтобы каждый сочувствовал и в то же время был неотделим от того, кто слева, и от того, кто справа. И все они колыхались, словно не стояли на песке, а плыли в бушующем море.
Я посмотрел на Иоанна, который обернулся, чтобы посмотреть на меня. Он открыл рот, чтобы заговорить, но ничего не сказал.
Я отвернулся. Солнечное сияние на ветвях заставило меня замереть. Если деревья и трава могли говорить, сейчас они говорили со мной.
И говорили безмолвно.
Я уходил все дальше и дальше, и мой слух наполнялся звуком моих шагов. Через камыш, по болоту, а затем по каменистой высохшей земле, все дальше и дальше. Мои сандалии шлепали по дороге, а затем по земле, где дороги уже не было.
Я должен побыть один, отправиться туда, где никто меня не найдет и не станет задавать вопросы. Не теперь. Я должен найти уединенное место, в котором мне было отказано всю мою жизнь.
Я должен искать его за пределами деревни, города или лагеря. Я должен найти место, где нет ничего, кроме горячего песка, пронизывающего ветра и высоких скал. Я должен отыскать это место, даже если его нет нигде и в нем нет ничего.
Глава 21
Голоса. Они не смолкают.