Страница 10 из 11
– Грешно вам, господин Пушкин, такую красу от нас прятать.
Император тоже был весьма учтив и ласков. Другому бы радоваться, а у Пушкина, словно от дурного предчувствия, зашлось сердце. Почему – и сам не смог бы объяснить.
Наташа была восхищена красотой императорской четы, их ласковым обращением, приветливостью, тем, что пригласили бывать на балах… Что еще нужно молодой женщине, если у нее обожаемый и обожающий ее супруг, красота, приветливость со всех сторон? Наташа была счастлива вполне, замужество удалось.
Особенно когда стало понятно, что она беременна. Когда ее впервые стошнило утром, он встал на колени, невзирая на смущение, обхватил руками и прижался к животу щекой. Ничего объяснять не нужно, Пушкин был счастлив вот этой зародившейся от него жизнью…
Наташа вообще дивилась: Пушкин был совсем разным в обществе и наедине с ней или среди друзей. Стоило ему попасть в светский круг, как начинало казаться, что он грустит, оказался не на своем месте… либо, напротив, был едким до неприятности. А вот среди друзей становился веселым, остроумным, смешливым. С ней вел себя и вовсе то как мальчишка, то как строгий отец, готовый опекать каждую минуту. Россет говаривала, что дозволь, так Пушкин супругу всюду не просто под руку, а за руку бы водил, и на минуту одну не оставляя. Так и было, Наташа никуда без мужа не выходила, одевалась, как он желал, причесывалась по его мнению… Опека была еще строже материнской, однако вовсе не давила, напротив – создавала ощущение защищенности.
– Душа моя, ты не в сем свете выросла и болтовни салонной до сих пор не слышала. Московская с петербургской в сравнение не идет. Знаю, что ты и так молчалива. Но все ж заклинаю: где можно, лучше смолчи. Пусть скажут, что молчалива, чем разнесут какую-то ошибку по всем гостиным.
Наташа понимала, что муж заботится о ней, о ее успехе, но в глубине души было немного обидно, отчего ж он так ей не доверяет, что боится, чтобы рта лишний раз не раскрыла?
Но, впервые попав на прием с полутора сотней гостей, быстро поняла, что муж прав, лучше промолчать. Это ей было совсем нетрудно, по природе не больно разговорчива, а вот быть приветливой молодая Пушкина умела.
Зато сам Пушкин был ловок и говорлив, он словно рыба, вернувшаяся в свою стихию, а она, напротив, как из воды вытащенная. Наташа не умела вот легко и умно болтать, как делали многие красавицы вокруг нее, и уже хорошо понимала, что Пушкину явно не хватает вот этого умения. Она не могла свободно обсуждать прочитанное, имея свое мнение, возможно, и более глубокое. Многое понимая душой, а не умом, Наташа не умела и не смела выражать свои мысли вслух. Мужнино: «лучше помолчи, умней казаться будешь» – навсегда сковало ее и без того робкий язык.
Как она завидовала его приятельницам, которые общались легко и непринужденно, как ревновала! Еще в Царском, видя, что муж легко и подолгу болтает с Александрой Россет, страдала. Россет это доставляло удовольствие, она смеялась:
– Не ревнуй его ко мне, что ты ревнуешь? Ни я в него не влюблена, ни он в меня.
– Досадно, что с тобой болтает, с тобой весело, а со мной зевает.
Александра заблестела глазами:
– Чтоб весело было, нужно и самой быть веселой. А чтоб болтал, знать много нужно, его стихи в первую очередь. Пушкин любит, когда его стихи знают.
– Я знаю, только я не могу вот так легко, как ты…
– Тогда терпи, твой Пушкин любит с дамами легко болтать. Терпи и учись.
Она терпела и училась, но Наташа просто была иной, не такой, как Софья Карамзина, не такой, как Соллогуб, как Долли Фикельмон, как Полетика… Возможно, она была женой для дома, а Пушкин решил продемонстрировать свою красавицу большому свету. Красавице понравилось, свету тоже, все оценили ее внешность, некоторые искренность, очень немногие душевность и никто – ум, который просто не подходил для света.
Толкнув воспитанную в провинции почти девочку в объятья большого петербуржского света, Пушкин ждал от нее ловкости прожженных красавиц и одновременно сохранения душевности. Он считал свою Мадонну идеалом и страстно желал, чтобы это признали все, чтобы она слыла не только первой красавицей, но и умницей, не только лучшей танцоркой, но и интереснейшей женщиной. Может, слишком многого ожидал? Или требовал полета от птицы, которой сам же подрезал крылья?
Наташа и без того не слишком в себе уверена, а тут столько ловких красавиц вокруг, и муж напропалую ухаживает за другими, а ей и рот раскрывать лишний раз (ну прямо как маменька в Москве!) запретил.
И все равно она была счастлива – блистала в свете, встречалась с императорской четой и была ими благосклонно отмечена… Но долго плясать просто не вышло, Наташа была беременна и носила тяжело. Особенно трудными были последние месяцы – сильно отекали ноги, первая красавица старалась не появляться в обществе, потому что таскать большущий живот и едва ковылять на опухших ногах не слишком приятно.
Пушкину с ней стало скучно, просто скучно. Да и что за веселье сидеть рядом с беременной женой или гулять с ней под ручку, стараясь не ускорить шаг или не сделать неловкого движения. Наташа обижалась, но вслух ничего сказать не могла, Пушкин был весел, и влезать в его веселость своими нотациями не хотелось.
Она мало выходила из дома, до одури читала или вышивала, но разговаривать, кроме как со слугами, было не с кем. Иногда казалось, что, пока родится ребенок, она забудет звук собственного голоса… А муж где-то на очередном вечере, снова за кем-то ухаживает…
Странно, сам ухаживает, весело беседует (Наташа помнила его заливистый смех в ответ на остроты Александры Россет), возвращается совсем поздно, не интересуется ее делами и состоянием, а ей запрещает принимать кого бы то ни было в его отсутствие. Но когда сам Пушкин дома, он чаще всего сидит в кабинете и работает, тогда и вовсе запрещено шуметь, громко разговаривать и всем велено отвечать, что хозяева не принимают.
Воспитанная строгой матерью в беспрекословном подчинении, Наташа и мужу подчинялась так же. Пока была в состоянии ходить и тем более выезжать, она ни дня не сидела дома, часто встречалась с сестрой мужа Ольгой Сергеевной, ездила гулять, по вечерам бывала в свете… Но стоило отяжелеть, как самой не выехать, а муж умчался…
Пушкин вдруг объявил, что у него в Москве дела с Нащокиным, и уехал, оставив ее одну! Умчался, словно от обузы какой. Что за заботы в Москве? Он не рассказывал ей о серьезных делах, считал дурочкой, беседовал как с маленькой. А все потому, что не умничает, как другие барышни, как та же Россет или Карамзина. Не умеет так ловко и уверенно вести беседу, как Долли Фикельмон. Но ведь Пушкин об этом знал, когда ее сватал. Московское общество не петербургское, да она почти не выходила в свет до замужества, а если и выходила, то только потанцевать. Наташа никогда не проводила вечера в салонах, как приятельницы мужа, никогда не вела умных бесед и не слышала их, где ей было? Вернее, вела с приятелями брата Дмитрия, студентами университета, но то были беседы скорее философские, чем светские, легкостью мысли не отличались, это скорее рассуждения, чем искрометный юмор и изящный обмен мнениями, как в салонах.
Когда переехали из Царского Села в Петербург, муж принялся вывозить ее в свет, вел себя весьма заботливо и очень следил за тем, какое она производит впечатление. Успехи жены на балах и приемах Пушкина очень радовали, Наташа видела это. Хвалил за ловкость в танцах, за то, что хорошо движется, хорошо улыбается, приветлива, мила, что всем нравится. Хвалили все: тетка Екатерина Ивановна, сестра мужа Ольга Сергеевна, даже Александра Россет… Пушкин очень гордился красотой жены, тем, что ее не просто заметили, но и откровенно восхищались, что императорская семья Наташе благоволит…
Но прошло совсем немного времени, и все переменилось. Нет, она не стала дурнушкой и не поглупела, она просто перестала выезжать, а муж продолжал вести легкий образ жизни, общаясь с друзьями, вечно у кого-то обедая или ужиная, кого-то посещая… Возвращался поздно, веселый и такой далекий… Теперь Наташа чувствовала себя одинокой и ненужной.