Чернильный орешек

– Это не моя вина, – запротестовал Ричард, и в темноте Кэтрин, протянув руку, слегка похлопала его по плечу.

– Я знаю, муж. Вот потому я и думаю, как бы нам усилить твое влияние. И мне кажется… – последовала продолжительная пауза, настолько продолжительная, что Ричард уже решил, что Кэтрин заснула. Однако она вновь заговорила: —…настало время, когда мы должны до конца осуществить свой брак.

Во рту у Ричарда разом пересохло. Им стоило огромных усилий скрывать ото всех, что их брак никогда не был полным, потому, что если бы это стало известно, у Эдмунда возникли бы столь желанные основания для его аннулирования. Но до тех пор пока никто не знал об этом, они были в безопасности.

– Но… но почему? – запинаясь, спросил он. – Ведь это же отречение от всего, что ты говорила прежде, и для нашего брака совсем не нужно. Никто ведь не сможет доказать, что мы никогда…

– Это здесь совершенно ни при чем. Мы должны иметь детей. Ричард, у тебя должен быть сын.

– Но у меня он уже есть. Ральф…

– Твой ребенок воспитывается папистом… или настолько близким к папизму лицом, что это одно и то же. Нет, Ричард, мы должны завести сына, такого, которого мы сможем воспитать в истинной вере. Ты, должно быть, и сам видишь, что твой отец любит Ральфа до безумия. Рождение ребенка укрепит наше положение и усилит твое влияние на отца. Ральфа скоро отошлют в школу. А после его отъезда у нас появится свободное пространство для нашего ребенка. И как знать – быть может, удастся отыскать какой-нибудь способ скомпрометировать твой первый брак. И тогда, возможно, наш ребенок займет место Ральфа.

Ричард молчал, ведя борьбу с самим собой. Слова его жены казались такими бессердечными… тем более что, помимо своей воли, Ричард просто обожал Ральфа и желал лишь одного: чтобы мальчик проявлял к нему хоть какую-то привязанность. И при всем этом он понимал, что Кэтрин была права, новый ребенок помог бы его делу. Понимал он также и то, что Эдмунд частенько бросал на Кэтрин пытливый взор, любопытствуя, почему же она до сих пор не беременна. К тому же после всего прошедшего времени, после их длительного воздержания…

И, словно читая его мысли, Кэтрин довольно дружелюбно сказала:

– Я понимаю, дорогой мой супруг, что тебе это будет нелегко и отвратительно, но помни, во имя чего мы грешим. Нет-нет, мы не должны уклоняться от нашего долга, особенно когда задача столь трудна, почти неосуществима. Иди же, я готова, откинь одеяло.

– Кэтрин… ты уверена?

– Да, и я не страшусь. Ведь это ради истинной, достославной и чистой веры!

Трясущейся рукой Ричард оттянул в сторону одеяло и заполз под него. Благодаря Господа за эту темноту, он потянулся к Кэтрин. В его мозгу тяжело рокотал бурный водопад воспоминаний, и от отчаянной борьбы между его прежней личностью и новой, между его плотью и заново родившейся душой, между его нынешней целью и тайными, сладкими воспоминаниями он затрепетал. Кэтрин, однако, оставалась спокойна, тело ее было неподвижным и жестким, не вздрогнув даже тогда, когда его руки коснулись ее холодных и тонких ног. Но у нее ведь не было никаких сомнений, а прежде всего – никаких воспоминаний. Трясясь, Ричард распустил шнуровку ее Ночной рубахи, а когда он просунул внутрь руки и обхватил ими маленькие и незрелые грудки Кэтрин, он услышал, как она наконец-то испустила легкий вздох, и, невидимый в темноте, Ричард удовлетворенно ухмыльнулся.

Теплый сентябрьский день близился к концу. Это был нежный, навевающий дремоту день, раскрашенный во все яркие цвета позднего лета: золотистые, рыжевато-коричневые и красные. В такой-то вот день, думал Кит, они с Хиро с удовольствием поднялись бы верхом на холм Попл и посидели бы, а то и просто растянулись на травке… Много бы они не разговаривали, нет, просто смотрели бы на поля или ввысь, в небеса, ощущая, как теплый, напоенный запахами пшеницы сентябрьский воздух легко касается их щек. Они лениво пожевали бы былинки травы, вдыхая аромат горячей земли и первый, еще отдаленный, лазурный привкус осени.

Ну что ж, он и сам провел весь этот день, просидев на траве и придерживая своего коня, только вот было это совсем по иной причине. Зима, весна и лето пролетели в энергичном и решительном укреплении власти короля над западными районами страны. Август прошел в длительной осаде Глостера. А когда в конце концов сложившееся там положение заставило огромную армию Эссекса поспешить из Лондона на его выручку, король решил оставить Эссекса в Глостере и отвести свои войска, чтобы вклинить их между армией парламента и Лондоном. Киту казалось, что они вернулись в точности к тому, где уже были год назад: обе армии снова соревновались в стремительной гонке к Лондону, и ни одна из сторон так ничего и не выиграла, чтобы хоть было видно, на что же потерян целый год его жизни.

Нет, конечно, были и приятные воспоминания, было то, на что он мог с удовольствием оглянуться назад. Зимовали они в Оксфорде, и Кит со смешанными чувствами бродил по городу при столь отличных от прошлого обстоятельствах. По воле судьбы принц Руперт расположился в прежнем колледже Кита, при церкви Христа, и Киту довелось провести там уйму времени с принцем и его близкими приятелями. Принц же привязался к Киту, поскольку оба они были как раз тем типом молодых людей, которые нравятся друг другу, и в итоге Кит был повышен в звании и стал лейтенантом своего отряда[36]. Понравилось это Гамилю или нет, но Кит был безупречным солдатом, чтобы протестовать или как-то помешать его продвижению. Если кузены оказывались вместе в одной компании, то Гамиль вел себя так осмотрительно, что никому и в голову не могло прийти, будто они в ссоре. Порой даже самому Киту казалось, что неприязнь к нему Гамиля уменьшилась.

Да, это было одним из приятных эпизодов. К прочим относились волнения от самой кампании, трудные верховые переходы и яростные атаки, пьянящее возбуждение от успеха. А еще были радость боевого товарищества и вечера вокруг костра, дружеские попойки, смех, шутливые тосты за Роберта-дьявола[37], и за его пуделя Боя, которого величали то сержантом, то майором, то даже генералом, не говоря уже о веселых песнях, о треске расслабляющихся усталых мышц и о покос, наступавшем после всего этого, когда принц мог пригласить его вместе совершить прогулку перед сном… О, как приятно было видеть его изящный профиль, словно выгравированный на фоне летних звезд, ощущать тяжесть его руки на своих плечах и тепло дружелюбного носа Боя, приютившегося на другой руке у принца!

Однако все то, что вспоминал Кит, по большей части не было приятным. Чем больше он воевал, тем больше его охватывала горечь попусту растраченной жизни. За что, собственно говоря, они сражались? За что сражался любой из них? Какие блага сулила им война? Кит никогда не высказывал своих мыслей вслух, поскольку знал, что ничего подобного не испытывали прочие: Руперт и Мориц, Гамиль и Даниел, даже Малахия… Для принца, например, это было делом славы и чести, он защищал свою родню. Мориц послушно во всем следовал за Рупертом: он слишком сильно любил его, чтобы нуждаться в какой-либо иной причине. Гамиль и Даниел находились в привычной стихии, повод для них был несуществен. А у Малахии от такой жизни в жилах кипела кровь. Но ни у одного из них не осталась дома жена, которую любили бы больше славы, не остался маленький сын, растущий теперь вдалеке от отца… И этих потерянных месяцев, проведенных без них, уже не вернуть никогда. Боже милосердный, только бы новый поход стал решающим, и все они тогда смогли бы разойтись по домам! Принц, как всегда, был полон оптимизма, но Кит уже перестал верить в успех, он только надеялся и возносил молитвы.

Они простояли на месте до темноты в ожидании приказа короля. Эссекс едва не перехитрил их, поскольку они ждали, что он проследует одной дорогой, а граф взял да и отправился совершенно другим путем. Руперт ожидал немедленной схватки и собрал всю кавалерию у Бродвей-Дауна. Но когда уже начало темнеть, а они так и не получили депеши, принц призвал к себе своего пажа Себа, Гамиля и Даниела и вместе с ними ускакал на поиски короля.

36

В европейских армиях того времени привычные нам звания скорее носили характер должностей, и их следует понимать как «начальник», «командир», «старший командир» и т. д. Иерархическая лестница была той же, что и в наши дни: сержант, лейтенант, капитан, майор, генерал

37

Дьяволом по понятным причинам враги и соратники называли принца Руперта