Страница 5 из 29
Вместо послесловия
Л.Η. Гумилев Сила предвзятости
В. И. Вернадский, открывший биохимическую энергию живого вещества биосферы, отметил еще один феномен, как бы энергию с обратным знаком, – «разум», точнее, «мысль», которая, не являясь формой энергии, тем не менее производит действия, как будто ей отвечающие [19а]. Производит‑то производит, но какова совершаемая ею работа? Что она создает? И наконец, каково ее соотношение с уровнем пассионарного напряжения системы, в которой она проявляется?
Ответить на это можно только с помощью этнологии, оперирующей понятиями суперэтносов и их контактов при изучении законченных процессов этнической истории, например того, каким является коллизия XIII в., когда романо‑германский католический суперэтнос, находившийся в акматической фазе, стремился подавить ортодоксальное православие – Византию и Русь, инерция развития коих иссякала. Попытка крестоносцев создать Латинскую империю на месте Византии провалилась через год. Папские призывы подавить русских схизматиков были еще менее успешны, но в принятом нами аспекте важны не результаты, которые часто зависят от исторических случайностей, а тенденция деятельности, или доминанта выхода свободной энергии. А здесь она была выражена крайне отчетливо: папа призывал католиков к крестовому походу против литовцев, русских и татар, руководствуясь не материальными расчетами и поисками выгод, которые легче было обрести в Тунисе и Андалузии, а чувством отрицательной комплиментарности к соседним культурам. А найти предлог для желанной войны всегда легко. Надо лишь выдвинуть свой тезис и заставить людей принимать его без критики. А дальше все покатится по инерции. И покатилось!
В XIII в. западноевропейская географическая наука, имевшая в то время громадное практическое значение, представляла бушующий фонтан мифов, легенд, безудержной фантазии и сознательной лжи. Это был доступный в то время уровень науки, которая базировалась не на опыте и наблюдении, а на деятельности свободной мысли, питаемой легковерием народных масс и высших сословий [48, стр. 388].
Одна басня о «царстве пресвитера Иоанна» унесла в небытие несколько тысяч французов и немцев, пошедших во второй крестовый поход навстречу мнимому союзнику [Там же, стр. 390–391 ]. А когда христианский союзник действительно появился из глубин Азии, была сознательно дана очередная дезинформация. Но эта ложь, произведение разума, стала привычной, т.е. стала фактором, формирующим стереотип поведения, и в этом качестве дожила до нашего времени. Предвзятое мнение превратилось в переходящую ошибку, исправить которую средневековая наука была бессильна.
Неисчислимы беды, происходящие от предвзятых мнений и переходящих ошибок. Заслуга науки в том, что она часто вскрывает застарелые предубеждения, никогда не доказанные и как будто не требующие доказательств. Чтобы опровергнуть ложное суждение, нужно вскрыть его корни.
Наши предки, жившие на Московской Руси и в Российской империи начала XVIII в., нисколько не сомневались в том, что их восточные соседи – татары, мордва, черемисы, остяки, тунгусы, казахи, якуты – такие же люди, как и тверичи, рязанцы, владимирцы, новгородцы и устюжане. Идея национальной исключительности была чужда русским людям, и их не шокировало, что, например, на патриаршем престоле сидел мордвин Никон, а русскими армиями руководили потомки черемисов – Шереметевы и татар – Кутузов.
В странах же Западной Европы предубеждение против неевропейских народов родилось давно. Считалось, что азиатская степь, которую многие географы начинали от Венгрии, другие – от Карпат, – обиталище дикости, варварства, свирепых нравов и ханского произвола. Взгляды эти были закреплены авторами XVIII в., создателями универсальных концепций истории, философии, морали и политики. При этом самым существенным было то, что авторы эти имели об Азии крайне поверхностное и часто превратное представление. Все же это их не смущало, и их взглядов не опровергали французские или немецкие путешественники, побывавшие в городах Передней Азии или Индии и Китая.
К числу дикарей, угрожавших единственно ценной, по их мнению, европейской культуре, они причисляли и русских, основываясь на том, что 240 лет Россия входила в состав сначала Великого Монгольского улуса, а потом Золотой Орды. Эта концепция была по‑своему логична, но отнюдь не верна.
В XVIII в. юные русские петиметры, возвращаясь из Франции, где они не столько постигали науки, сколько выучивали готовые концепции, восприняли и принесли домой концепцию идентичности русских и татар как восточных варваров. В России они сумели преподнести это мнение своим современникам как само собой разумеющуюся точку зрения на историю.
Это лжеучение заразило даже А. С. Пушкина. Он написал: «России определено было высокое предназначение. Ее необозримые равнины поглотили силу монголов и остановили нашествие на самом краю Европы: варвары не осмелились оставить у себя в тылу порабощенную Русь и возвратились в степи своего Востока».
А так ли это? Действительно ли существовала угроза монгольского овладения Европой? В XIX в. всеми учеными и публицистами предполагалось, что из Азии пришли неисчислимые полчища, давившие все на своем пути численностью. Теперь‑то мы знаем, что монголов было около 600 тыс. человек, а армия их составляла всего 130–140 тыс. всадников, воевавших на трех фронтах: в Китае и Корее, в Средней Азии и Иране и в половецких степях. В это время на Руси жило около 6 млн жителей, в Польше и Литве – 1,6 млн. В Поволжье жило тогда не более 700 тыс. жителей, а в степи между Доном и Карпатами – 500 тыс. В это время население Франции приближалось к 20 млн. Столько же в Италии, Германии, а в Англии – 3 млн жителей.
В XIII в. опасность для Европы – полуострова, защищенного со всех сторон, – была скорее психологической, чем реальной. Но публицисты и мыслители XVIII–XIX вв. фантазировали о предмете, который занимал их, но которого они не знали.
Главное же в другом. Зачем было русским людям XIII–XIV вв., ради каких общих интересов защищать немецких феодалов, ганзейских бюргеров, итальянских прелатов и французских рыцарей, которые неуклонно наступали на Русь, либо истребляя, либо закабаляя «схизматиков греческого обряда», которых они не считали за подлинных христиан? Поистине теория спасения Русью Европы была непонятным ослеплением, к несчастью не изжитым до сих пор.
Корни болезни, которую мы называем монголофобией, следует искать в том же XIII в., когда и происходили войны монголов. Могут возразить, что европейцы, а до них римляне и греки и раньше недолюбливали степных варваров – скифов, гуннов. Но раз речь идет о монголах, а не о гуннах, туркменах‑сельджуках и даже туарегах Сахары, которые на время завоевали бо́льшую часть Испании, то причины монголофобии надо искать именно в XIII в. Ибо до этого времени о монголах не было слышно и их не было на исторической арене.
Каждое явление, наблюдаемое in situ, имеет свое начало в прошлом, иногда близком, иногда далеком, но никогда не бесконечном, якобы характерном для всех тысячелетий существования человечества. Но ведь любое описание прошлого – история. Следовательно, история любого процесса – это продолжение того мгновения, когда в силу тех или иных причин этот процесс начался. Именно поиском начала, происхождения «черной легенды» о несимпатичности народов Руси и Монголии, сливавшихся для средневековых западноевропейцев в нечто целое, посвящена наша работа. Эта работа похожа на диагноз грандиозной болезни – заблуждения, унесшего много жизней и породившего много ненужного и бессмысленного горя.
Надо отдать должное уму и такту наших предков. Они не создали обратную человекоубийственную систему мироощущения. Они относились к окрестным народам как к равным, пусть даже непохожим на них. И благодаря этому они устояли в вековой борьбе, утвердив как принцип не истребление соседей, а дружбу народов. Вот почему для русского читателя важно понять, с кем и как нашим предкам пришлось воевать и на Востоке, и на Западе.