Страница 13 из 14
Коба тоже не танцевал. Он громко обратился к Авелю:
– Ты посмотри, какая красавица жена Нестора… И жена у Серго тоже хороша. А Мария какова! В каком великолепном платье! Должно быть, иностранное, товарищ банкир, видно, не пожалел денег. – Коба хитровато прищурился и посмотрел на Женю. – А вот Женя… Недаром ее называют «розой новгородских полей». В отечественном платье – но как оно на ней сидит!.. Жене, – сказал он, глядя все теми же хмельными глазами, – надо рекламировать платья нашего родного Москвошвея…
Авель ничего не ответил, только усмехнулся.
Я первый раз видел Кобу в роли женского комплиментщика. Он был неуклюж в этом качестве, как и все мы, но… Женя залилась краской!
Пластинка закончилась. И тогда он запел любимую всеми нами «Сулико». Как бывало в юности, следом вступил я, за мной – остальные. Мы пели эту печальную песню на языке своей маленькой родины. На наших глазах и на глазах Кобы были слезы…
Когда закончили, он налил бокал и произнес торжественно:
– Разрешите мне выпить за Надю.
Все молча подходили к нему с бокалами и обнимали его. Авель впервые тоже подошел к нему и обнял.
Потом Коба в очередной раз заставил мужчин пригласить дам. Танцевал даже Павлуша со своей Женей.
В сторонке оставались Коба, я, Авель и Мария.
Мария сказала мне:
– Как же он изменился после смерти Нади! Раньше был мраморный герой, железный человек. Насколько стал мягче, добрее. Он так одинок, особенно с момента гибели Кирова. Вы уж его не бросайте. Ему ведь не с кем поговорить в семье. Анна… – (сестра покойной Нади, я плохо ее знал), – она добрая, но такая убогая. И Павлуша тоже не блещет… Я все думаю: как трудно Иосифу его видеть, ведь это он подарил Надюше тот пистолет! Иосифу, пожалуй, интересно только с Женей. Она всегда горит энергией, так живо интересуется всем…
И тут до меня дошло! Ну конечно же! Надежда застрелилась из пистолета Павла. Павел отнял у него жену, теперь Коба отнимал жену у Павла. Имел право! Наша логика – логика азиатов.
– Я не могу смотреть на него без слез – такой у него печальный взгляд!.. – продолжала Мария.
И вправду, Коба глядел на нас с какой-то тоской.
Я тогда не понимал, почему он печалился. А он уже знал, что расстается с нами. Мы должны были исчезнуть вместе с ненужной, опасной, старой партией…
Расходились под утро. Он проводил каждого до двери. И поцеловал всех с тем же печальным видом. Больше в таком составе он уже никогда не соберет нас.
Когда мы разъехались, в квартире остались Коба и Авель. Сначала они молча пили. Потом у них состоялся разговор.
– Много охраны стало в Кремле, – заметил Авель.
– Постановление ЦК, – вздохнул Коба. – Ничего не поделаешь. Хотя идешь порой мимо них и думаешь: кто из них выстрелит тебе в спину?
Еще помолчали. Наконец Коба спросил его:
– Почему молчишь?
– А что я должен говорить?
– Как – что? Понял ли свою ошибку? За этим вызвал тебя…
– Не все ли равно? Понял, не понял – все равно убьешь. Всех нас убьешь. Я ведь тебя знаю. Я да еще, пожалуй, Фудзи… мы тебя знаем.
– Чепуху несешь! На вопрос почему не отвечаешь?
– Ты хочешь спросить, нужно ли расстреливать старых партийцев за придуманные тобой преступления? По-моему, нет! Тысячу раз – нет!
И тогда они начали орать друг на друга. Но мягкий Авель (которого, кстати, обожала дочь Кобы) оказался крепок как кремень. Уходя, он попрощался с Кобой, обнял его. И сказал:
– Обязательно буду приходить к тебе после. И всегда спрашивать: «Каин, где твой брат Авель?»
Коба выругался…
Все это рассказал мне сам Авель накануне своего ареста, презрительно глядя мне в глаза.
Легко ему было презирать мое молчание! Он, в отличие от меня, не имел семьи. И ещё… Он умел оставаться собой в присутствии Кобы, а я – нет.
Коба действовал на меня, как и на многих, словно удав на кролика. Точнее – кроликов.
Мой друг Коба… Мой любимый друг Коба. Который вскоре расстреляет другого нашего любимого друга – Авеля Енукидзе.
Настала очередь Бухарчика
В это время я был впрямую назначен, как бы помягче сказать, соглядатаем к Бухарину. Расскажу, как это случилось…
Положение Бухарина резко ухудшилось в самом начале тридцать шестого года.
Поползли настойчивые слухи о том, что в своих показаниях об убийстве Кирова Зиновьев и Каменев упоминали его имя.
Наша главная газета «Правда» неожиданно выступила с жесткой критикой Бухарина. Я как раз приехал из Женевы и готовился вскоре туда вернуться, когда меня вызвал Коба.
Входя в его кабинет, я столкнулся с Бухариным. Он был невероятно весел, даже напевал. Подмигнул мне, хотя, повторюсь, мы с ним были мало знакомы. В нем всегда было что-то очаровательно-мальчишеское…
В кабинете Коба сидел один. Помолчав, сказал:
– Видишь, как он обрадовался. В Париж его отправляю. Интересный человек этот Бухарчик. Сейчас он клеймит Зиновьева, Каменева. С готовностью объявляет их предателями. А пару месяцев назад к нему пришел твой давний дружок, зиновьевский выкормыш Шляпников…
– Он не был моим другом, – поспешил сказать я (Шляпникова на днях арестовали).
– Бухарчик с ним наобнимался, – будто не слыша, продолжил Коба, – повздыхал о ленинских временах, потом спохватился – понял, что узна ́ю! И тотчас после ухода Шляпникова написал мне: «Приходил Шляпников, от него политически воняет». Да и Зиновьев перед арестом навещал его, оба потосковали об Ильиче, понасмешничали над товарищем Сталиным. И также Бухарчик тогда испугался и написал товарищу Сталину, как заставил «подлеца Зиновьева» – так он назвал своего вчерашнего союзника – «выпить за Сталина». Ну как ему верить? Как им всем верить?! Все они проститутки, Фудзи. Но Бухарчика я люблю. Хоть он меня в глубине души ненавидит. И я решил сделать ему подарок. Политбюро постановило купить в Париже архивы Маркса и Энгельса… – (Этот архив принадлежал социал-демократической партии Германии. После ее разгрома Гитлером они сумели вывезти архив в Европу.) – Хранится теперь Марксов архив у меньшевистской сволочи. Распоряжаются им Николаевский… – (меньшевик, историк), – и Дан. – (Как быстро его забыли в России… А ведь два десятка лет назад этот лидер меньшевиков гремел, в Февральскую Революцию был одним из вождей Петроградского Совета!) – Я посылаю в Париж за архивами Бухарчика. – Коба помолчал и прибавил: – С молодой женой… Пусть погуляет, развеется, а то статья в «Правде» его сильно напугала. Ему костюм новый пошили, чтоб щеголем поехал. Ведь с женой отправляется, – и прыснул в усы, глядя в упор на меня. – Николай едет вместе с делегацией… В делегации: директор ИМЭЛ… – (Института Маркса – Энгельса – Ленина при ЦК ВКП(б), – руководитель ВОКС… – (Всесоюзного общества культурной связи с заграницей. Всех потом расстреляет Коба.) – Директор, – продолжал он, – типичный наш партийный мудак, ему можно подсунуть любое говно вместо Маркса. Проверять подлинность, вести контакты будет наш умный Бухарчик, а глава ВОКС – торговаться… Зачем я тебе все рассказываю? Мижду нами говоря, боюсь за Бухарчика. Вдруг он из страха… – Он так и не сказал: «останется». Еще походил по кабинету. – К тому же у него павлиний характер. Бог знает чего наплетет. Он будет встречаться с этими меньшевиками. Не в службу, а в дружбу – последи за ним. Сообщи, что там наговорит наш Камиль Демулен, как назвал его товарищ Ромен Роллан. Опасно, мижду прочим, назвал… если помнить, чем кончил этот Демулен! – и опять прыснул в усы.
Один я понял до конца, какой великий ход сделал Коба. Он надеялся, что Бухарчик после грозной статьи и еще более грозных слухов попросту останется в Париже. Потому послал его вместе с женой. Не хотелось Кобе его судить. Уж очень любили Бухарчика его дети, особенно Светлана. Да и среди молодых партийцев, и в Коминтерне у него было множество почитателей. Лучше бы сам сбежал! И это бегство стало бы не только сигналом к арестам вчерашних «правых». Оно послужило бы доказательством, что все эти ленинцы – на самом деле скрытые враги и явилось бы хорошей поддержкой будущих процессов. Ведь тогда, в марте тридцать шестого года, первый открытый процесс против Зиновьева – Каменева лишь готовился… Но если даже Бухарчик не останется во Франции, он наверняка не сумеет держать язык за зубами!..