Заветное желание

— Боже, да это ведь герцог Высокомерие, — наконец с подчеркнутой медлительностью произнес Калеб. — Пришел сюда посмеяться над моим жалким положением? Или сказать мне, что ничего другого и не ждал от меня, раз я не имею титула и всего прочего?

Рис нахмурился. Как второй сын маркиза Стратфилда Калеб действительно не имел титула. Однако был принят в высшем обществе благодаря положению его семьи и уважению, с каким другие относились к его отцу и брату Джастину, ставшему недавно графом Бэйбери. Тем не менее Рис не считал это достаточным и, организовав свой «герцогский клуб», не допускал в него людей вроде Калеба Толбота.

Сейчас он по-другому смотрел на этого человека. Ходили слухи, что после ссоры с братом Калеба уже год не принимали в обществе. Но хотя он пьян и взъерошен, костюм на нем высокого качества и отлично сшит, нечто в его внешнем облике свидетельствовало о том, что ему не место среди крестьян. И все же в его бледно-голубых глазах Рис увидел такое, что заставило его сделать шаг назад. Похожее на то, что он чувствовал в глубине души с тех пор, как узнал правду о своем рождении.

Калебу тоже не было места среди высшей знати, поэтому теперешний Рис ощутил с ним тесную связь и посочувствовал ему. Эти неожиданные эмоции смягчили его тон, когда он снова заговорил:

— Толбот, я вообще понятия не имел, что ты здесь. Эти земли принадлежат моей семье, и я приехал сюда с женой.

Калеб обвел взглядом толпу, пока не увидел Энн. Она наблюдала за ними, хотя в темноте Рис не мог понять выражение ее лица.

— Я слышал, что ты в конце концов женился на леди Энн, — фыркнул Калеб. — Ты не заслуживаешь ее. Но люди вроде тебя редко заслуживают того, что имеют. Ублюдок.

Калеб даже не подозревал, насколько его оскорбление близко к истине. В других обстоятельствах Рис ударил бы наглеца, посмевшего разговаривать с ним подобным образом, но сегодня… у него не было желания это делать. Отчасти Рис сознавал, что заслуживает хулы.

— Толбот, понимаю, что в прошлом я был… требовательным.

Мрачно засмеявшись, Калеб одним глотком осушил целую кружку пунша.

— Это не выражает того, как ты вел себя по отношению ко мне и многим другим приличным людям.

— Да, я знаю. И сожалею о моем поведении.

— Ты? О чем-то сожалеешь? — Калеб покачал головой. — Не верю. И что же могло привести вашу светлость к такой разительной перемене?

Рис колебался. Может, он и не обязан ничего объяснять, но ему хотелось, чтобы Толбот поверил его извинению.

— Недавние события, которые перевернули вверх дном мою жизнь и заставили пересмотреть мои взгляды.

Калеб пристально посмотрел на него. Сарказм и жгучая ненависть, кипевшая в его глазах, исчезли, сменившись удивленным пониманием. Столь же неожиданным для Риса, как и его собственная искренность.

— Да, я кое-что об этом знаю, — пробормотал Калеб, глядя в пустую кружку.

Рис нахмурился.

— В прошлом я не был снисходительным. Я… я… — Он умолк, не зная, что сказать. — Я приношу свои извинения.

Он вдруг подумал, что не помнит, когда в последний раз извинялся за свое поведение или хотя бы о чем-то сожалел.

— Это был самый необычный год в моей жизни, так что это подходит к целому, — пробормотал Толбот, качая головой.

Рис хотел улыбнуться, но тут Калеб посмотрел на него, и он не увидел в его взгляде прощения. Там не было ничего.

— Полагаю, я должен оценить твою попытку компенсации. — Толбот пожал плечами. — Я должен игнорировать свой внутренний голос, который говорит мне, что у тебя есть на то веские основания, и принять твои слова с милосердием, которым ты не обладал. Это бы сделало меня в конце концов более значительным человеком. Но я слишком устал, чтобы осуждать тебя или притворяться, что несколько слов могут изменить целую жизнь напыщенного превосходства.

Рис стиснул зубы, однако промолчал.

— Ты один из худших людей, кого я знал в своей жизни, — закончил Калеб, ставя пустую кружку. — И ты не можешь перечеркнуть это словами, Уэверли. Возможно, это вообще нельзя перечеркнуть.

Рис хмуро смотрел ему вслед. Может, Калеб Толбот и прав. Может, ему никогда не удастся изменить себя прежнего.

У Энн было такое ощущение, словно она подошла к пугливому жеребенку, когда встала рядом с мужем. Она улыбнулась, взяла его за руку и ласково сжала ладонь. Рис взглянул на нее, однако движение губ вряд ли можно было принять за его улыбку.

После разговора с Калебом Толботом он уже целый час выглядел отчужденным и встревоженным. Энн понятия не имела, о чем они с Толботом разговаривали, но явно о чем-то серьезном.

— Тебя что-то беспокоит? — спросила она.

Рис пожал плечами и высвободил руку.

— Это был странный вечер, — признался он.

Музыканты собирали инструменты, лишь один продолжал играть на лютне, и одинокий звук плыл в спокойном ночном воздухе.

— Потому что ты встретил Калеба Толбота? — спросила Энн, снова беря его за руку. — Не хочешь рассказать мне, о чем вы говорили?

Он искоса взглянул на нее, а затем провел свободной рукой по лицу.

— Дело не в том, о чем мы говорили. Просто… жизнь здесь, Энн… это как взгляд в некое безжалостное холодное зеркало. Я теперь впервые смотрю на себя, и вижу, что я сделал… что сказал и кем был…

Его сожаление было неожиданным и болезненным, но оно зажгло в Энн надежду, как и все перемены, которые она видела в нем со дня приезда.

— Мы все меняемся, дорогой, — прошептала она. — Удивительное в жизни то, что мы способны изменить свое поведение, свою личность. Если ты действительно хочешь быть другим человеком, ты можешь им быть. Я… я помогу тебе, если позволишь.

Рис вздрогнул. В глубине его темных глаз была такая печаль, что Энн едва не отвернулась. Значит, он считал безнадежным положение, в котором оказался, и это разбивало ей сердце.

— Другой человек, — пробормотал Рис и отвернулся. — Да, боюсь, это неизбежно. Но кто будет этот человек? Кто я?

Энн дрожащей рукой погладила его по щеке и заставила взглянуть на нее.

— Ты мой муж. И давай пойдем домой. Уже поздно.

Рис не отстранился, но его сдержанная улыбка не обрадовала Энн. Хотя они стали ближе, чем раньше, хотя она чувствовала, как меняется поведение Риса, его отказ от настоящей близости оставался неизменным. Похоже, не было способа удержать его.

— Домой? А что такое дом? — спросил он.

Энн задумалась. Она уже начинала считать коттедж своим домом, хотя жизнь здесь совсем не похожа на ту, к какой она привыкла. Особняк в Лондоне тоже был домом, но более холодным, соответствующим их положению. Однако подобные ответы не устроят Риса в этот необычный момент редкого самопознания. Ему требовалось большее. Он хотел большего. Пожалуй, сейчас он может принять то, что она готова дать ему.

— Позволь мне быть твоим домом.

Рис отступил. Она увидела в его глазах протест, отрицание ее любви к нему, отрицание будущего, которое она хотела с ним разделить. Нет, она не позволит ему в очередной раз сказать, что его чувства к ней ограничиваются вожделением, о котором он сожалеет. Встав на цыпочки, она прижала пальцы к его губам.

— Рис, пожалуйста. Хотя бы сегодня.

Он молчал. Затем поцеловал ей пальцы и улыбнулся, впервые после того как они танцевали в круге. Теперь Энн увидела чувственное обещание и страсть, которая соперничала с ее собственной.

Когда он ее поцеловал, Энн была так потрясена, что в первый момент даже не ответила ему. Они стояли посреди деревенской площади, мимо шли незнакомые люди, а Рис целовал ее под светом фонарей, как будто его не заботило, кто их видит.

Но до того как все могло зайти слишком далеко, Рис отстранился и с улыбкой взглянул на нее:

— Идем, пока мы не возмутили соседей.

Он схватил ее за руку, и они побежали к коттеджу, смеясь, как озорные дети.

Едва за ними захлопнулась дверь, Рис снова поцеловал Энн и во время поцелуя заставлял ее отступать к кровати. Она не думала сопротивляться. Конечно, между ними еще мало что решено, конечно, она чувствовала его стремление изгнать свое несчастье в колыбель ее тела. Но ей было все равно. Главное, они здесь. Рис здесь, и, возможно, сегодня именно та ночь, когда он будет не в состоянии противиться желанию своего тела и наконец заявит на нее права как на свою жену.