И все они – создания природы

Я решил, что такая победа утвердит дорожника в роли свиновода, но опять ошибся. Снова я навестил его месяца через два, и уже прощался, когда к нам подъехал на велосипеде улыбающийся молодой человек лет двадцати двух.

– Это Билли Фодергилл, мистер Хэрриот, – сказал Лайонел, знакомя нас, и мы обменялись рукопожатием. – С первого числа хозяйничать тут будет Билли.

– Что?

– Так он у меня купил свиней, а хлев берет в аренду. Он и за свиньями теперь ухаживает.

– Честно говоря, я этого не ждал, Лайонел. Мне казалось, что вы нашли себе занятие по душе.

Он посмотрел на меня с легкой усмешкой.

– Вот и мне так казалось. Только эта штука с солью здорово меня тряханула. Я уж решил, что совсем ни при чем остался. В мои-то годы! А Билли три года прослужил свинарем у сэра Томаса Роу, и на днях женился. Вот и хочет вроде как свое хозяйство завести.

Я поглядел на молодого человека. Он был невысок ростом, но круглая голова, широкие плечи и чуть согнутые ноги создавали впечатление большой силы. Казалось, ему ничего не стоит прошибить кирпичную стену.

– Оно и к лучшему, – продолжал Лайонел. – Свинья штука хорошая, только меня все время что-то грызло. Тревога какая-то. А Билли справится. У него дело куда лучше пойдет, чем у меня.

Я снова взглянул на Билли, на курносое загорелое лицо, безмятежные глаза, спокойную улыбку.

– Да, конечно, он справится, – сказал я.

Лайонел пошел проводить меня к машине. Я потрогал его за плечо и спросил:

– Но ведь, Лайонел, вам скучно будет без ваших свиней. Вы всегда любили ухаживать за животными, верно?

– Оно так. И любил, и люблю. Без живности я никак не могу. И сарай у меня опять не пустой стоит. Вот, сами поглядите.

Мы пошли к сараю, открыли дверь, и время словно повернуло вспять. Корова, три теленка, две козы, две свиньи, куры, утки в прихотливо выгороженных закутках. Кроватные рамы, металлическая сетка, завязанные узлами веревки. Только обеденный стол занял место прямо у двери, а стойло коровы гордо отгораживала крышка концертного рояля.

Лайонел кивал на одно животное за другим и кратко сообщал мне историю каждого, а лицо его сияло тихой радостью, какой я на нем давно не видел.

– Но свиней-то всего две, э, Лайонел? – засмеялся я.

Он задумчиво кивнул.

– Ага. Больше и не надо.

Я попрощался с ним и пошел один к машине. Открывая дверцу, я посмотрел назад, повернувшись так, чтобы не видеть слишком уж нового свинарника, а только осененный деревьями старинный каменный домик и сарай. Лайонел, облокотившись о верхний край столешницы, погрузился в созерцание своей разнообразной живности, и дымок его трубки тянулся вверх на фоне зеленого склона. Все слагалось в удивительную гармонию, и я улыбнулся про себя.

Именно такое хозяйство и требовалось Лайонелу.

38

Воскресное июньское утро, и я мою руки на кухне Мэтта Кларка. Сияет солнце, порывистый ветер гуляет по склонам, и мне в окно четко видны все лощины, все складки на них, все скользящие по ним тени облаков.

Я оглянулся через плечо на белоснежную голову бабушки Кларк, склоненную над вязанием. Радио на комоде было настроено на утреннюю церковную службу, и старушка вдруг оторвалась от своего занятия и несколько мгновений внимательно слушала проповедь, а потом снова деловито защелкала спицами.

Бабушка Кларк приближалась к своему девяностолетию и всегда носила черные платья, а шею закутывала черным шарфиком. Она вступала в жизнь, когда фермерам приходилось очень туго, и весь свой долгий век без устали трудилась не только в доме, но и на полях.

Я потянулся за полотенцем, и тут в кухню вошел фермер с Рози.

– Папочка, а мистер Кларк мне показал цыпляток! – сообщила она.

Старушка снова оторвалась от вязания.

– Это ваша дочка, мистер Хэрриот?

– Да, миссис Кларк, это Рози.

– Да, конечно же! Я ведь ее уже видела и не один раз. – Она отложила работу, тяжело поднялась с кресла, прошаркала к буфету, достала яркую жестянку и извлекла из нее шоколадку.

– Сколько же тебе теперь лет, Рози? – спросила она, вручая шоколадку.

– Спасибо! Мне шесть лет, – ответила моя дочка.

Старушка посмотрела сверху вниз на улыбающееся личико, на крепкие ножки в сандалиях и погладила натруженной рукой румяную щечку.

– Умница, деточка, – сказала она и заковыляла к своему креслу. Йоркширские старики не склонны к излияниям чувств, и эта мимолетная ласка показалась мне благословением. Старушка тем временем снова защелкала спицами.

– А как ваш сынок? Как Джимми? – спросила она.

– Спасибо, хорошо. Ему уже десять, и сегодня он ушел гулять с приятелями.

– Десять, э? Десять и шесть… Десять и шесть… – На секунду ее мысли словно унеслись куда-то далеко, но потом она снова поглядела на меня. – Может, вы этого и не знаете, мистер Хэрриот, да только сейчас – лучшее время в вашей жизни.

– Вы так думаете?

– Чего же тут думать? Если кругом тебя твои дети, и ты видишь, как они растут, лучше в жизни ничего не бывает. Оно так для всех. Да только одни про это вовсе не знают, а другие спохватываются, когда уже поздно. Время-то не ждет.

– По-моему, миссис Кларк, я это всегда понимал, хотя особенно и не задумывался.

– Верно, верно, молодой человек. – Она одарила меня лукавой улыбкой. – Ведь вы никогда без сына или дочки не приезжаете!

На обратном пути слова старушки продолжали звучать в моих ушах. Вспоминаются они мне и теперь, когда мы с Хелен собираемся отпраздновать рубиновую свадьбу – сорокалетие нашего брака. Жизнь нам улыбалась и продолжает улыбаться. Нам очень повезло, и мы прожили много счастливых лет, но думаю, самыми счастливыми были те, которые назвала бабушка Кларк, и Хелен со мной согласна.

А в то июньское утро, вернувшись в Скелдейл-Хаус, я застал там Зигфрида, пополнявшего запас медикаментов в багажнике своей машины. Ему помогали его дети, Алан и Дженет, которых он, как и я, обычно брал с собой.

– Ну, на ближайшие дни хватит, – объявил он, захлопывая крышку багажника и улыбаясь мне. – Пока нет вызовов, Джеймс, давайте прогуляемся по саду.

Дети помчались вперед, а мы неторопливо вышли следом за ними в длинный сад позади дома, где солнечные лучи попадали в плен старинной высокой кирпичной ограды и ветер, разбиваясь о нее, только шелестел верхушками яблонь.

На лужайке Зигфрид улегся в траву, опершись на локоть, а я сел рядом. Мой партнер сорвал стебелек и задумчиво его пожевал.

– А акации все-таки жаль, – пробормотал он.

Я взглянул на него с удивлением. Сколько лет прошло с тех пор, как буря повалила красивое дерево, осенявшее лужайку!

– Да. конечно. Она была такой чудесной… А помните, – продолжал я, – как я заснул под ней в тот день, когда приехал сюда по вашему объявлению? Собственно, мы познакомились на этом самом месте.

Зигфрид засмеялся.

– Конечно, помню! – Он поглядел вокруг на ограду, кирпичу и каменной облицовке которой время давно уже придало благородный цвет, на альпийскую горку и розовые кусты, на детей, играющих у старого курятника в глубине. – Честное слово, Джеймс, нам с того дня немало довелось пережить вместе! Как говорится, с тех пор много воды утекло…

Мы помолчали, а в моей памяти воскресли невзгоды и радости тех лет. Сам того не заметив, я откинулся в траву и закрыл глаза. Лицо мне щекотали солнечные лучи, среди цветов гудели пчелы, грачи горланили на вершинах вязов, окаймлявших двор…

Откуда-то издалека донесся голос моего партнера:

– Э-эй! Опять вы за старое? Ждете чтобы я вас снова разбудил?

Я присел, сонно мигая.

– Черт! Извините, Зигфрид. Но мне в пять утра пришлось поехать на опорос, вот меня и разморило.

– Ну, что же, – заметил он с улыбкой. – Значит, нынче вечером обойдетесь без своей снотворной книги.

– Да, конечно, – засмеялся я. – Сегодня она мне не понадобится.

Ни Зигфрид, ни я бессонницей особенно не страдали. Но на тот редкий случай, когда сон никак не приходил, мы обзавелись каждый своей книгой. Моей были «Братья Карамазовы», великий роман, но усыплявший меня именами действующих лиц. Не успевал я открыть его, как эти имена начинали меня убаюкивать. «Алексей Федорович Карамазов был третьим сыном Федора Павловича Карамазова». А к тому времени, когда я добирался до Григория Кутузова, Ефима Петровича Поленова, Степаниды Бедрягиной и прочих, сон уже уносил меня прочь на легких крыльях.