Комната с призраком

— Из суда еще не прибыл посыльный? — спросил мнимый епископ.

— Нет, ваше преосвященство; но есть сообщение от королевы: они серьезно занемогли.

— Если прибудет комендант тюрьмы, не медли — уведоми меня.

Слуга вышел, и Равенстоун остался один. На высокой тумбе рядом с креслом, в котором сидел, он увидел ларец. Внутри него лежал продолговатый серебряный кубок с тонкой цепочкой, прикрепленной к противоположным концам его. Похожие вещицы предназначались для ворожбы или колдовства. Стоило рискнуть и исполнить то, о чем просил Гарднер. Любопытство заставило Равенстоуна продеть цепочку в кольцо; оно мелко задрожало и трижды с мелодичным звоном задело край кубка. Он с тревогой вслушивался, ожидая чудесных явлений. Когда он поднял глаза, перед ним стояла Алиса из Хантингтона.

Эта женщина обладала грацией королевы. На прелестной головке возвышалась сплетенная из светлых волос прическа; подобная мусульманской чалме, она придавала ее осанке благородство и величественность. Платье из тонкой голубой ткани обильными складками ниспадало с ее плеч и придавало ее фигуре изящность и стройность, достойные греческой Дианы.

— Вы меня звали, — сказала она, — я пришла.

Равенстоун, с таким презрением недавно говоривший о суеверии Гарднера, был заметно испуган: кровь замедлила бег в его жилах и темный ужас сковал его. Однако благая цель и сознание собственного притворства вернули ему самообладание; сохраняя осанку, приличествующую епископу, он возвысил голос и спросил:

— Куда подевалось твое колдовское искусство, если ты не знаешь в чем моя надобность?

— Я изучала ход ваших планет, — отвечала Алиса Хантингтонская, — вашим желаниям несть числа, и потому время их исполнения неопределенно; но я прочла судьбу Марии Стюарт, и я знаю, кто из ее вельмож лишится благоволения своей фортуны сегодняшней ночью.

— Не скажешь ли ты, кто он? Каков его облик, Алиса? — отворачивая от Алисы лицо, спросил мнимый епископ.

— У него тонкое, благородное лицо с глубоко посаженными глазами; густые брови и широкие ноздри, все время он как бы принюхивается; у него тонкие губы и большие руки с длинными холеными ногтями; расслабленная походка и природная смуглость — вот его приметные черты. Однако невозможно описать его ум, столь глубок он и многогранен. Знаком ли тебе этот портрет, епископ Винчестерский?

— Полно, женщина! — отвечал Равенстоун. — В том, кого вопрошаешь ты, нет больше веры к ведьме, окрасившей цветом своих глаз лицемерие; отныне бессильна ее льстивость, заставлявшая краснеть мальчиков и верить их в то, что дерево, которое она любила, и источник, которому она улыбалась, — священны. И сейчас она служит двум господам, — один из них обезумел от своих мечтаний, другой — от своих лет! — Произнеся эту тираду, Равенстоун скинул с себя мантию; густые агатовые волосы рассыпались по его плечам; и он предстал перед Алисой грациозный и гибкий, как сама молодость. Алиса оставалась невозмутимой; она не сделала даже попытки отстранить юношу, когда он обнял ее.

Она засмеялась, и смех ее был так мелодичен, так свеж был ее румянец, что Равенстоун невольно выпустил ее из своих рук.

— Документ, Алиса! Уже полночь, и комендант ждет — где документ об освобождении Бредфорда?

— В моей руке, — ответила она. — Нужна лишь твоя печать и подпись; видишь, тут уже стоит подпись нашей королевы.

Равенстоун выхватил пергамент и, не спеша ставить подпись, развернул его.

— Ты обманываешь меня, Алиса! Это брачный контракт, дающий тебе в приданое земли Жиля Раффорда.

— Но он подписан самой королевой, не правда ли? — спросила она, улыбаясь.

Равенстоун снова заглянул в пергамент и увидел в контракте свое имя: он был представлен как муж, выбранный королевой Марией для своей фрейлины.

— Королева подписала указ об отмене приговора Бредфорду?

— Вот он, но печать, которая должна спасти твоего друга, не будет поставлена до тех пор, пока ты не дашь свое согласие на брак. Выбирай!

В правой руке она держала развернутый указ об освобождении Бредфорда, в другой ее руке был брачный контракт. Он улыбнулся, когда взор его встретился с ее сияющими голубыми глазами, и поставил свое имя на контракте, справа от себя. Заключив соглашение своей подписью, она вложила бумагу в поясной кошель и позволила Равенстоуну взять документ об освобождении Бредфорда. Все складывалось удачно, но когда он обернулся, чтобы взять кольцо Гарднера, то нашел ларец закрытым.

— Ты сам виноват, Равенстоун! — сказала Алиса. — Ты смеялся над чудесами и колдовскими обрядами даже тогда, когда любопытство соблазнило тебя заглянуть в ларец в надежде на чудо. Как хорошо, что хозяин твой был достаточно умен и не надеялся на твое почтение к нему. Он спрятал это кольцо для того, чтобы разжечь твое любопытство! Ты думаешь, я пришла сюда как сильфида, не слыша ударов кольца по кубку? Они открыли мне твое присутствие. Верно говорят, Равенстоун, что человеческое тщеславие — это ведьма, которая управляет его душой.

— Демон! Прекрасный демон! Когда коварный иезуит, направивший твою хитрость, перестанет нуждаться в тебе, он предаст тебя твоему хозяину, демону огня, и ничто не спасет тебя от его объятий!

— Я доверяю только себе, — отвечала девушка. Сбросив узорную накидку, дотоле прикрывавшую нижнюю часть ее лица, она встряхнула густыми волосами; они волною упали до самых ее ног, окутали ее прекрасное тело сверкающей золотой вуалью. Огромные лазоревые глаза ее торжествующе засияли.

— Не восставай против моего могущества, Равенстоун, если тебе дорога жизнь! — воскликнула она и продолжала: — Гарднер безжалостно определил Бредфорду смерть, и тебе не отвратить ее. Он и тебя притворными снами заманил в ловушку, им замысленную, а ты, подобно глупой овце, вложил свою голову в пасть зверя. Пеняй же на себя, Равенстоун! Я исполнила волю Гарднера, и земли Жиля Раффорда теперь мои.

— Но ты еще не полностью оплатила по счету, — усмехнулся Равенстоун.

— Эти земли — мои! Они — мои, и теперь только я, если того пожелаю, могу спасти тебя, — с презрением зашипела она. — Твое имя, Генри Равенстоун, так же фальшиво, как твоя клятва спасти Джона Бредфорда.

Алиса засмеялась и трижды ударила в ладони. В тот же миг комната наполнилась вооруженными людьми в черных камзолах. Они окружили и повалили наземь отчаянно сопротивлявшегося Равенстоуна.

— Но это же не епископ! — воскликнул кто-то из наемников с возмущением.

— Ладно, ладно, помалкивай!

— Нам за эту падаль не заплатят!

— Это — Жиль Раффорд из Хантингтона, малыш, — довольно хмыкнул разбойник Коннерс, — вот я и расквитался с тобой сполна, мерзавец.

— Это не Стефан Гарднер! — в несколько глоток затрубила толпа в черных камзолах, и множество рук протянулось к Алисе. Она попыталась бежать, но тщетно. Прекрасные развевающиеся волосы сослужили ей плохую службу: их непомерная длина не позволила ей скрыться в одном из боковых переходов. В завязавшейся борьбе они обвились вокруг ее горла, и задыхающаяся Алиса была принуждена покориться своим неверным сообщникам. Так хвастливая красота ее обернулась орудием смерти. За волосы ее волочили до самого Ньюгейта; обвиненная в колдовстве, она была казнена на следующее утро рядом с Джоном Бредфордом. Дабы не привлекать внимание многочисленных ее любовников и не вызывать в сердцах зрителей сострадания к прекрасному телу дьяволицы, перед казнью ее обрядили в мужское платье. Бредфорд узнал ее. Увидев, как палачи из веток душистого лавра выкладывают поленницу под ее ногами, он горестно воскликнул, предчувствуя гибель своего юного друга:

— Господи! Из-за меня погиб молодой лавр! Ради моего спасения! Неужели талисман моего друга срублен лишь для того, чтобы растопить кости какой-то ведьме?!

Жители Лондона, даже те из них, у кого воспоминания о святых делах Бредфорда заглушены голосом предрассудков, до сих пор поклоняются заброшенному пепелищу, где первого июля 1555 года был предан огню святой великомученик Джон Бредфорд. Его сердце чудесным образом избегло пламени; когда казнь свершилась, оно лежало, подобно телу мученика архиепископа Гранмэрского, забальзамированное и обернутое в листья лаврового дерева. Память о Джоне Бредфорде освящена религией, тогда как останки Алисы Хантингтонской истлели в грязи и прахе, подобно нечестивым символам каббалы.