Страница 21 из 99
Матильда росла нежной и умной девочкой; у нее хватило ума, чтобы не проговориться няньке о своей крестной; а по возвращении домой она попросила у нее иголку с ниткой и зашила орех в подол своего платьица. Каждый час, день за днем, думала она о прекрасной крестной и мечтала ее увидеть; стоило только ветру разогнать тучи и ласковому солнышку улыбнуться в ее окно, как тут же Матильда бежала к няньке и горячо просила ее пойти погулять в буковой аллее. Ее заботливая опекунша ни в чем не могла отказать ласковой девочке, казалось, она даже переняла от нее страсть к прогулкам в любимом месте уединения ее покойной матери и всегда была рада исполнить ее желание. У источника же Матильда затевала с ней какую-нибудь игру и непременно находила предлог, чтобы услать куда-нибудь, и затем, даже не дожидаясь, когда спина доверчивой старушки скроется из виду, бросала в воду камешек, который приводил ее в объятия милой крестной.
Минуло несколько лет, и из девочки Матильда превратилась в прелестную девушку: в один прекрасный день очарование юной Матильды расцвело подобно бутону розы, который вдруг раскрывается тысячей благоухающих лепестков и со скромным достоинством царственного величия возвышается среди многоцветия полевых трав. Увы! Она цвела даже не в поле, а в огороженном стенами замка палисаднике, среди замковой прислуги, никем не замеченная и не узнанная. Никогда еще не доводилось ей бывать на пышных балах своей приемной матери и танцевать с кавалерами; одиноко сидела она в своей комнатке и занималась рукоделием, а на закате дня находила утешение в обществе любимой крестной, ничуть не жалея о тех шумных удовольствиях, которых была лишена.
Однажды прекрасная нимфа глубоко растрогала ее сердце: она с такой нежностью обняла Матильду, с такой грустью во взоре склонилась ей на плечо и обнаружила столько печальной любви, что юная леди не смогла удержать слез сострадания и пролила их на руки крестной, когда целовала их. При этом выражении чувств юной воспитанницы наяда выказала еще большее отчаяние. «Увы! Дитя мое, — сказала она скорбным голосом. — Ты плачешь и не знаешь причину своих слез; они — зловещее предзнаменование твоей судьбы. Горестная перемена ожидает тебя. Не успеет косец заточить косу и западный ветер просвистеть над жнивьем, как замок твоего отца пожрет жадный огонь и не будет спасения. Знай: наступит час сумерек, когда девушки-служанки пойдут за свежей водой и принесут в руках пустые кувшины — вспомни мои слова: близка беда. Береги мой подарок как зеницу ока; волшебная сила заключена в нем, исполнит он три твоих желания, но не торопись загадывать их без надобности. Прощаюсь с тобой, дорогая моя, не суждено более нам встретиться на этом месте». Потом нимфа рассказала о других магических свойствах ореха, которые могли когда-нибудь пригодиться Матильде, но вскоре слезы и рыдания заглушили ее нежный голос, и она исчезла. Однажды вечером, когда уже близился сезон жатвы, служанки, вышедшие за крепостную стену набрать свежей воды, прибежали назад испуганные и бледные; их кувшины были пусты, а сами они дрожали как в лихорадке.
«Там леди в белых одеждах сидит, — наперебой говорили они, — в безумной печали руки ломает себе и жалобный стон издает». Не испугались воины Зигфрида зловещего предзнаменования; лишь кривые ухмылки да смех были ответом бабьему вздору. Любопытство, однако, заставило некоторых пойти и проверить, не было ли то пустой болтовней; но, к своему ужасу, они убедились в обратном, и когда, набравшись отваги, решились приблизиться к призраку, тот бесследно исчез. Много домыслов и догадок вызвало жуткое видение среди обитателей замка, но ни одно не могло объяснить причину его появления; лишь Матильда знала всю правду, но крепко держала взятое слово; удрученная, удалилась она в свою комнатку и там предалась пугающим мыслям.
К тому времени положение Зигфрида становилось все более шатким. Подчинившись капризам жены и утратив волю, преступил он роковую для рыцаря грань, за которой зияет стремнина падения. Не было уж сил у него, чтобы потворствовать всем прихотям мотовки жены: ни разбои, ни грабежи не могли удовлетворить ненасытное чрево. Когда не случалось ему быть в походе или подстерегать на больших дорогах беззащитных путников, она зазывала на пир бесчисленные толпы своих поклонников, разгульных обжор и развратных пьяниц, и принуждала его к попойкам; а когда недостаток в деньгах или провизии не позволял задать очередную пирушку, он собирал свое войско и спешил в поход, чтобы фургоны Якоба Фоггера или богатые караваны венецианцев покрыли досадную нехватку. Оскорбленный постоянным хищничеством и наглостью Зигфрида, генеральный конгресс Союза вольных городов Швабии принял решение расправиться с ним, и все протесты и увещевания со стороны сочувствующих Зигфриду аристократов не смогли возыметь своего действия. Не успел он еще поверить в серьезность их намерений, как знамена конфедератов появились перед воротами его замка, и ему ничего не оставалось, как подороже продать свою жизнь. Первый залп тяжелых орудий разнес вдребезги бастионы; вослед натянули тетиву арбалетчики, и тучи каленых стрел взвились над стенами замка. Увы, стоило лишь ангелу-хранителю, оберегающему Зигфрида, чуть споткнуться, как выпущенная в ту же секунду роковая стрела насквозь пронзила его забрало и глубоко впилась ему в голову. Свет померк в очах у Зигфрида; великое смятение пало на его войско; лишившись своего сеньора, малодушные выбросили белый флаг, но те, кто был смел и отважен, сорвали его и приняли бой; видя разлад и раздор, приободрился враг и, улучив минуту, пошел на штурм. Отряды конфедератов, преодолев глубокий ров, опоясывающий замок, и вскарабкавшись на стены, огнем и мечом проложили дорогу себе к главным воротам замка; и когда мост был опущен и ворота открыты, озверевшие толпы хлынули в крепость, сражая каждого, кто был еще жив; и настолько они были преисполнены ненависти к разбойному дворянству, что не пощадили ни сумасбродную жену рыцаря, виновницу бедствия, ни ее беззащитных детей. Замок же был разграблен, предан огню и стерт с лица земли, так что от него не осталось камня на камне.
Во время жестокой осады Матильда заперлась у себя в комнатке, находившейся под самой крышей, и, как могла, забаррикадировала дверь. Потом заняла место у оконца, чтобы наблюдать за ходом сражения; и, к своему ужасу, нашла, что никакие засовы и замк и не оградят ее от неизбежной погибели. Тогда накинула она на свои плечи платок, взяла волшебный орех и три раза покрутила его на ладони, повторяя заклинание, которому научила ее крестная.
Уверенная в своей безопасности, она поспешила спуститься и прошла незамеченной по полю брани. С тяжелым сердцем оставляла она отеческий дом, при виде которого ее наполняла безысходная тоска; кругом царило опустошение, лилась кровь; и она поспешила миновать ужасные сцены насилия и бежала до тех пор, пока ее хрупкие ножки не отказались служить ей более. Ночь наступила так же неожиданно, как и охватившая ее слабость; и она была вынуждена найти себе приют у корней дуба, который одиноко стоял посреди вересковой пустоши. Как только она прилегла на холодную землю, слезы неудержимо полились из ее глаз, и не было у бедняжки сил остановить их. Она повернула голову, чтобы бросить прощальный взгляд в сторону замка и сказать последние слова благодарности дому, где протекли годы ее юности, но только устремила свой взор к милому месту, увидала повсюду на небесах кровавые сполохи пламени — печальный знак, что поместье ее предков стало добычей огня. С глубоким стоном отвела она глаза свои от ужасного зрелища, желая всем сердцем, чтобы поскорее наступил час, когда блеск звезд покроет утренний туман и рассвет забрезжит на востоке. Перед самым восходом солнца крупными слезами пала на траву роса, и она продолжила свое странствие. Рано поутру она пришла в деревню, принадлежащую ее отцу, и нашла там приют в семье доброй многодетной женщины, которая предложила ей подкрепить свои силы ломтем хлеба и кринкой молока. У этой женщины она обменяла свое господское платье на более бедное платье ее дочери и спустя некоторое время присоединилась к обозу, перевозившему скобяные изделия в Аугсбург. В том жалком положении, в котором она оказалась, она не смогла придумать для себя ничего лучшего, как найти место прислуги в каком-нибудь богатом доме, однако время было самое неподходящее, и долго еще она скиталась без своего угла и куска хлеба.