Комната с призраком

Не успели трижды прокричать петухи, как карлик на смотровой башне заиграл веселый призыв; и Зигфрид в окружении всадников и оруженосцев въехал во двор замка с богатой добычей.

Перед исходом года добродетельная Матильда сообщила своему супругу о приближающейся радости, и тем возбудила в его душе приятные чувства, вызванные ожиданием долгожданного наследника. Она долго колебалась и переживала, прежде чем решилась открыться своему мужу и не обмолвиться о появлении прекрасной нимфы, ибо много причин удерживало ее от рассказа о своем приключении в буковой аллее. Как-то в это самое время случилось Зигфриду получить письмо от одного рыцаря, полное смертельных оскорблений. Ему не потребовалось много времени, чтобы облачиться в доспехи и поднять на коней своих вассалов, и когда, по обыкновению, он собрался проститься со своей женой, она страстно бросилась к нему на шею и принялась умолять открыть ей причину своего поспешного отъезда; но он вопреки ее ожиданиям только нежно укорил ее за странное и неуместное любопытство, не сказав ни слова утешения; Матильда закрыла лицо руками и горько расплакалась. Ее горючие слезы изъязвили сердце сурого рыцаря, и, не в силах терпеть более вида ее страданий, Зигфрид вскочил на коня и устремился к месту дуэли, где, после ряда жестоких сшибок, он выбил из седла своего заклятого врага и возвратился домой с победой.

Его верная супруга встретила его с распростертыми объятиями и, призвав на помощь маленькие хитрости женского обольщения, приложила все старания, чтобы выудить из него какое-либо известие о его последнем приключении. Но напрасно: он неизменно преграждал все пути, ведущие к его сердцу, заставами равнодушия, и ее уловки не оказывали на него никакого воздействия. Однако найдя, что она не в силах отказаться от своего намерения и продолжает настаивать, он с помощью добродушной насмешки решил ввести ее в замешательство и тем самым прекратить несносные домогательства. «Как вижу, прабабушка Ева может гордиться своим дочерьми, они не становятся хуже: и по сей день любопытство остается их маленькой слабостью, ни одна не откажется отведать запретного плода». — «Извини меня, дорогой мой муж, — отвечала ему коварная леди. — Но я хочу упрекнуть тебя: ты слишком пристрастен к дамам. В свою очередь я хотела бы возразить тебе, что любопытство и по сей день остается заметной мужской привилегией и что не существует такого мужчины, который добровольно отказался бы от своей доли наследства, доставшейся нам от нашей прародительницы; одно различает нас: мы слабы и зависимы, нам не позволено иметь никаких секретов от вас, даже самых невинных. Могу ли я найти в сердце своем что-либо сокрытым от тебя? Стоит тебе почувствовать лишь намек, что я что-либо скрываю, — и ты не будешь иметь покоя, пока не вытащишь наружу все, что таилось в моем сердце». — «Заверяю своей честью, — отвечал он, — что женские секреты ни на минуту не стесняли меня; и более, я готов дать тебе полную свободу иметь любые тайны и, клянусь словом, никогда, ни под каким предлогом не буду пытаться узнать о них». Слова его несказанно обрадовали Матильду. «Хорошо, пусть будет так, — сказала она. — Тогда позволь мне выбрать нашему младенцу крестную мать; сроки мои приближаются, и я давно хотела поговорить с тобой об этом. У меня есть на примете одна дама, моя хорошая приятельница, которая просила не отказать ей в ее желании. Одно только заботит меня: она умоляла никому не говорить ни ее имени, ни о том, откуда она родом и где живет. Я обещала ей; и теперь прошу тебя сдержать свое слово и не пытаться заставить меня проговориться. Если ты согласишься на это и сохранишь неизменным свое обещание, то я охотно признаю, что мужская сила имеет право превозносить себя над слабостью женского пола». Зигфрид без колебаний поклялся, что воздержится от всех вопросов относительно этой женщины, и Матильда тайно обрадовалась успеху своей стратегии.

Через несколько недель она подарила своему мужу дочь. Отца более обрадовало бы, если б на его руки положили мальчика, но и так он был безмерно счастлив и в приподнятом настроении обскакал всех друзей и соседей с приглашениями на крестины. В назначенный день они все появились во дворе замка; и когда Матильда услышала топот и скрип подъезжающих экипажей, всхрапы взмыленных лошадей и однообразный гул собирающейся большой компании, она подозвала к постели одну из своих преданных служанок и сказала ей: «Сходи, милая, к источнику, повернись к нему спиной и брось этот камешек через левое плечо; исполни все в точности, как я тебе сказала, и сразу беги сюда». Девушка сделала все слово в слово; и не успела она возвратиться, как в залу вошла неизвестная леди. С изяществом, выдававшим ее высокое положение, она сделала реверанс собравшимся рыцарям и дамам. Все общество, очарованное ее красотой, склонилось в почтительном поклоне, уступая ей дорогу; и настолько сильно было их восхищение, что вошедший с младенцем на руках пастор остался незамеченным. Ее красота и изысканность манер притягивали к себе глаз; но более всего, что вызвало невольный шепот среди представительниц прекрасного пола, было ни с чем не сравнимое великолепие ее платья: ниспадающая по плечам мантия из небесно-голубого шелка, отороченная по краю белым муслином, воздушное покрывало, усыпанное разноцветием драгоценных камней и золотом нитей — точь-в-точь, как у моей леди из Лоретто. Сверкающими, полупрозрачными складками оно обвивало ее фигуру с ног до головы и завершалось венцом, с которого, как жемчужные бусины, стекали капли воды.

Неизвестная леди своим неожиданным появлением так расстроила собрание, что все забыли спросить у родителей, каким именем нарекли новорожденную; и пастор, чтобы не прерывать таинство, окрестил малютку именем матери. После торжественной церемонии маленькую Матильду отнесли обратно, и все крестные потянулись вслед за ней, чтобы поздравить счастливую мать и вручить своей крестнице дорогие подарки и необходимые в таких случаях пожелания. При виде незнакомки Матильда невольно выказала душевное волнение. Она в равной мере чувствовала и удовольствие от появления наяды, и удивление от того, с какой точностью и быстротой наяда отозвалась на ее приглашение. Матильда украдкой взглянула на мужа; он ответил ей улыбкой, смысл которой остался бы для случайных свидетелей загадкой, если бы у них было желание узнать его. Присутствующие сейчас занимали все внимание матери: водопад золота и драгоценностей обрушился на младенца из щедрых рук крестных. Последней к Матильде подошла прекрасная незнакомка. Собравшаяся в спальне компания любопытствующих, затая дыхание, вытянула шеи, чтобы разглядеть тот баснословно дорогой подарок, который только и мог соответствовать красоте и богатству незнакомки. Все приготовились уже было издать вздох восхищения при виде того, с какой осторожностью и каким замысловатым порядком разворачивала незнакомка шелковую обертку; но каково же было их удивление, когда они обнаружили, что в свертке ровным счетом ничего не было, кроме одного мускатного ореха, да и тот, как оказалось, был всего лишь изящной поделкой из самшита. С величайшей почтительностью наяда положила свой подарок в колыбельку, поцеловала Матильду в лоб и удалилась.

Такой пустяковый подарок! Громкий шепот пробежал по комнате, ему вслед поспешил сдержанный смех. Несколько тонких и язвительных замечаний, блистательных каламбуров и скользких намеков, замечательных по своему действию освежать застоявшуюся атмосферу торжественных и, увы, необходимых обрядов, развлекли гостей и придали собранию блеска. Но так как рыцарь и Матильда хранили молчание, то все разговоры сами по себе стихли, и естественное человеческое любопытство принуждено было удовольствоваться одними догадками и предположениями. Никто более не видел незнакомку, и никто не мог сказать, каким же образом ока исчезла из замка. На Зигфрида она произвела неотразимое впечатление, и он терялся в догадках и изводил себя вопросами: кто была эта леди под воздушной вуалью и откуда она; может быть, ее имя хранило ужасную тайну и потому она не хотела открыть себя? Как ни был он измучен сомнениями, но страх падения перед слабой женщиной и нерушимая святость рыцарского слова запечатали его язык. И все же, в минуты супружеской близости, вопрос: «Скажи, дорогая, кто была эта леди под воздушной вуалью?» — часто готов был соскользнуть с языка. Обольщенный хитростью своего ума и податливостью женского сердца, природа которого менее всего способна хранить секреты, как ситечко — удержать воду, надеялся он удовлетворить свое любопытство нежной лаской и обхождением. Однако на этот раз он промахнулся в своих ожиданиях: его жена не обмолвилась ему ни единым словом о своей тайне; она глубоко спрятала ее в своем сердце — с не меньшей тщательностью, чем мускатный орех в ларец с драгоценностями.