Страница 12 из 41
Тихоокеанские, или Западные, катабатические ветра — самая серьезная климатическая проблема этих краев. Они способны достигать такой силы, что зимой люди передвигаются кое-где с помощью натянутых вдоль улиц канатов. «Если дует сильно, как сейчас, вертолеты к Мысу не вылетают, а на корабле — трое суток плыть». То есть — не уложимся во времени. Остается уповать на милость погоды, которая позволяет тем не менее совершить прогулку на катере по фьордам одного из самых известных, в том числе и за пределами Чили, природного заповедника Торрес дель Пайне («Голубые башни»). Пока над свинцовыми водами фьорда «Последняя надежда» сеет мелкий дождь, капитан судна «Альберто Агостини» рассказывает морские истории на крытой палубе.
У ног Магеллана в Пунта-Аренасе — «последний патагонец», которого приезжие трогают за большой палец правой ноги — на счастье
Что рассказал капитан
На уровне Пуэрто-Монта прибрежная линия Анд слегка поворачивает к западу и уходит под воды океана: горные вершины превращаются в острова с отвесными берегами, заросшими буком, а промежуточные «долины» заполняются водой. Из-за отсутствия удобных мест для высадки острова Западной Патагонии почти необитаемы, так что гуанако, пумы и кондоры, потесненные в иных местах, чувствуют себя тут вольготно. Эти дикие места были освоены позже других, до появления первого постоянного поселения — в 1911 году сюда заплывали только по ошибке. Впервые в 1557-м — европейская бригантина «Святой Луис» под командованием некоего Хуана Ладрильеро. Вот уже четыре месяца по приказу очередного чилийского губернатора дона Гарсия Уртадо де Мендосы она искала проход в Магелланов пролив из Тихого океана — его точные координаты не были известны. Широкая расщелина подала мореходам последнюю надежду (отсюда название фьорда) вырваться из ловушки (до того они заплывали в десяток ложных проливов), но и тут их ждал тупик — моренное озеро.
Более прочих для исследования края сделал итальянский монах-салезианец Альберто Агостини, имя которого носит наш корабль. 27-летний Альберто прибыл в миссию ордена в Пунта-Аренасе в 1910 году. Дух первооткрывателя и естествоиспытателя пылал в нем. Он рьяно картографировал, залезал вслед за пумами на самые высокие пики массива Пайне, производил первые аэросъемки Южного Ледового Поля. В то время Южная Патагония уже перестала служить местом ссылки испанских каторжников, каким была вначале, и сложный процесс колонизации негостеприимной территории приносил свои плоды. По всей степной пампе, что тянется до берегов Атлантики, бродили стада овец — никакая другая хозяйственная деятельность, кроме животноводства, невозможна на этих землях. У овец, которые стали подлинным спасением для местных поселенцев, обнаружились только два врага — пумы и индейцы. До появления тучных барашков и те, и другие ловили гуанако. Теперь ламы могли не беспокоиться — охота на «белых гуанако» оказалась делом несравненно более простым. Колонисты не желали, однако, терять поголовье своего мелкого рогатого и неповоротливого скота и открыли, в свою очередь, охоту на пум и индейцев, в результате которой выжила лишь часть первых — они просто поднялись повыше в горы, откуда по сей день угрожают заблудшим стадам. От последних до нас дошли только фотографии Агостини.
Тем временем появилось солнце, и мы выходим из укрытия. «Лев Ильич! — обрадовалась я своей наблюдательности. — Пингвины по левому борту!» — «Это не пингвины, дорогая моя, это бакланы, но очень красивые, спасибо!» Внушительная колония этих голубоглазых (!) птиц (Phalacrocorax atriceps), которые своим окрасом действительно напоминают моих любимых «косолапых» пернатых, весело гогочет нам вслед, а впереди открывается панорама стоянки морских котиков, которые сейчас в отлучке, но зато над обрывом кружит огромный кондор (Vultur gryphus). Если глядеть на него с того расстояния, на котором находимся мы, легко поверить в правдоподобие еще одного эпизода из «Детей капитана Гранта», где хищная птица уносит юношу Роберта в лапах (спешу успокоить читателей: на самом деле это, конечно, невозможно).
Ледник Серрано, как и все ледники мира, в течение последних ста лет неуклонно отступал. Еще в 1990-е нижняя его граница проходила на километр ближе к берегу идеально круглого моренного озера, образованного 10—15 тысячелетий назад
К леднику Серрано поднимаемся не тем путем, что немногочисленные в этих местах туристы (не более 10 тысяч в год, по статистике), а секретной лесной тропой, известной только нашему Йерко и его семье. Рассказ о том, как они ее обнаружили, наверняка был бы увлекателен, и я передала бы его вам, но речь гида прерывает зычный крик обогнавшего нас фотографа: «Срочно! Панорамную камеру!» Сломя голову несусь на зов товарища, который уже карабкается по крутому берегу невесть откуда взявшегося водоема. Я стараюсь не отставать и едва перевожу дыхание, но не от бега, а от открывающегося зрелища. В зеленоватые воды идеально круглого озера искристым языком сползает ледяная масса и дробится на сотни льдин и льдинок, которые «толпятся» в узком проходе горного потока. Ледник, белый, молочно-голубой, розовый, дыбится гигантскими сахарными кристаллами — знаменитыми «кающимися фигурами». Так поэтически ученые называют кальгаспоры — остроконечные выступы на ледовой поверхности, которые образуются при неравномерном таянии на солнце. Обычно они наклонены верхушками в сторону полуденного расположения светила, что действительно придает им сходство с коленопреклоненной группой в остроконечных капюшонах. К ней, по 20-метровому срезу ледника, можно подобраться вплотную: холодные «тела», рыхлые на поверхности, меняют оттенки по мере нашего приближения... Знаете, для чего собирают матросы осколки «кающихся»? Для коктейля (местная виноградная водка «писко» с ледниковым льдом), который согревает нас в обратном путешествии. А к мысу Горн, по сводкам, по-прежнему не пробиться.
Суббота. День пятый
Пунта-Аренас, 53°07" S, 70°53" W
Пунта-Аренас на берегу Магелланова пролива — единственный город континентального Чили, где солнце встает над морем, а садится за холмами. Патагонская Кордильера (последняя из Андских ) делает здесь изгиб, образуя изящный, похожий на перевернутую запятую, «хвост» южного конуса и мягко погружается в океан полуостровом Брансуик, что глубоко вдается в знаменитый пролив.
Участник и хронист первого кругосветного путешествия под предводительством Фернанду Магальянша итальянец Антонио Пигафетта весьма равнодушно описывает событие, имевшее место 21 октября 1520 года. В то же время его значение для географии, торговли и вообще будущего человечества, как говорится, трудно переоценить: «Подойдя к 52° той же широты, мы открыли в день Одиннадцати тысяч дев пролив, мыс на котором был назван мысом Одиннадцати тысяч дев в память столь великого чуда».
Мыс, о котором говорит Пигафетта, до сих пор носит это название и находится на территории Аргентины, а вот пролив менял имена как перчатки: Патагонский, Всех Святых, Святейшей Девы Марии и, наконец, Магелланов. «Думаю, что нет на свете пролива более прекрасного и удобного, чем этот», — так завершается первое описание очевидца. Но это оптимистическое мнение не разделил впоследствии ни один из пересекших его под парусами. Не было задачи сложнее для парусного судна, чем этот извилистый S-образный путь длиной 560 километров и шириной до 3 километров в местах сужений. Не согласились бы с Пигафеттой и первые поселенцы, о незавидной судьбе которых можно прочесть сегодня на памятной доске у дороги: «Здесь в 1587 году английский капитан Томас Кэвендиш взял на борт Томе Эрнандеса — единственного оставшегося в живых из трехсот колонистов поселений «Имя Иисуса» и «Король Филипп», основанных в 1584 году испанским мореплавателем Сармьенто де Гамбоа. Оставленные на произвол судьбы, все они погибли от голода, за что бухта была названа помянутым Кэвендишем «Портом Голода».