Ленка-пенка

Эти сволочи думали, что мы по их фашистским фальшивкам кинемся лишний хлеб получать. Ага, как же. Ленинградцы не такие. В начале декабря, ещё когда Вова жив был, помню такой случай произошёл. Стою я в булочной в очереди, и тут какой-то мужик подошёл без очереди к прилавку, оттолкнул продавщицу и нагло через прилавок перелез. А потом стал оттуда выкидывать хлеб. В зал кидает буханками прямо на пол и кричит: «Ешьте, люди, ешьте!».

У меня возле ног целая буханка лежит, дома Вова умирает, но… как же я возьму её, ведь тогда кому-то вообще ничего не достанется, не хватит. И ведь это же провокатор! Нам и в школе про таких говорили, и по радио тоже. Мужик накидал на пол десятка три буханок, вылез из-за прилавка и хотел убежать. Но куда там! Мы его не пустили. Он сильный был, явно не голодал, вырывался, но его человек десять держало. Женщины в основном, мужчины тогда слабее были. Вызвали милицию, сдали его. А пока милицию ждали, я с ещё одной девочкой буханки с пола подобрала и обратно отдала продавщице.

Вот так! А они думали фальшивыми карточками нам всё запутать. Хотя, наверное, кто-то с голоду эти карточки и использовал. Но вряд ли таких много было, в октябре ещё не голодали. Нет, тогда, в октябре, мы думали, что голодаем. Но когда пришёл настоящий Голод, мы поняли, что на самом деле октябрь был сытым месяцем.

Впрочем, не зря ведь тогда, в середине октября, карточки перерегистрировали. Нужно было прийти в домоуправление и на настоящих карточках ставили штамп «Перерегистрировано». Без такого штампа карточка была недействительной. Думаю, это как раз вот от таких фальшивых карточек защищались.

Фашисты недолго карточки разбрасывали. Видимо поняли, что затея себя не оправдывает. После октября ни разу не кидали. А с декабря это вообще бесполезно стало. В декабре каждый выбирал магазин, где хотел отовариваться, и в том магазине ему штамп ставили на карточку. Без штампа магазина или со штампом другого магазина карточки не отоваривали. Это позволило почти победить очереди и чуть не убило нас с Сашей, когда закрылась наша булочная.

Ладно, это всё в прошлом. Мы самое страшное пережили, впереди весна и победа. Всё будет хорошо теперь. У нас весенние каникулы сейчас, не учимся, но когда в последний учебный день мы с Сашей шли из школы, то заглянули по привычке в наш продуктовый магазин. У нас ни денег не было, ни карточек, но мы всё равно зашли, посмотреть что там. Заходим —очереди нет. Ну, думаю, и продуктов нет. А вот и нифига! Есть, есть продукты! В магазине есть еда, но её не берут! Не берут люди! В продаже яичный порошок и соевые конфеты. Очереди нет. И никто не берёт их! Наверное, не хотят на такое карточки тратить. Конечно, вместо соевых конфет лучше настоящий сахар купить, когда завезут. А яичный порошок очень уж невыгодно брать. Только с большого голода можно. За 170 граммов яичного порошка из мясной карточки вырезают килограмм. Килограмм мяса за 170 граммов порошка! Ну, и какой идиот согласится на такое? Лучше подождать хоть какого-нибудь мяса или хотя бы консервы. Килограмм мяса равен 700 граммам мясных консервов. Всё выгоднее получается, чем порошок этот.

Ну, ещё лопатку и всё. Носилки полные. Сашка с Костиком подняли их и понесли в сторону грузовика, в который грязный снег и мусор всякий складывают.

Народу много на улице, но тесными кучками стараются не вставать на случай внезапного обстрела. Мы вот уже третий день, как и весь город, выходим на уборку улиц. Пока ещё не пришло тепло, нужно срочно очистить Ленинград от грязи. Иначе у нас тут могут эпидемии начаться.

Трудовая мобилизация проведена. Все трудоспособные жители от 15 до 60 лет обязательно должны отрабатывать по 8 часов в день на уборке, а если это учащийся, то 6 часов. Даже работающие после окончания рабочего дня ещё два часа обязаны убираться на улице, во дворе или на своём предприятии.

Из нашего детдома мобилизации никто не подлежал. Даже Сашка ещё слишком молод для этого. У Костика же не было самого такого понятия «окончание рабочего дня». Он на казарменном положении был. А мы всё равно вышли на уборку, все вышли, все-все, даже самые мелкие ковыряются в грязном снегу своими игрушечными лопатками. Поднимут на лопатку капельку снега и с серьёзным видом несут его к носилкам. У нас лишь Галина Степановна не работает, просто стоит и за порядком следит. А так все копают.

Арсению тяжелее всех. Он пытался копать, держа лопатку в одной руке, но у него ничего не получилось. Одной рукой копать он не может. Он ходит, поднимает крупный мусор, что может одной рукой поднять, и таскает его прямо к машине. Ну, палочки там всякие, бумажки, бутылки, осколки снарядов, стекло битое. А мы копаем. Два раза за сегодня подснежников находили. В смысле, трупы старые. Их не в мусорную машину, конечно, складывали. Труповозку звали, они подъезжали и забирали. Ой, кажется, ещё одного нашли. Девчонки наши откопали что-то около самой стены дома, Сашку зовут.

Подошла. Да, точно, ещё один труп. Ребёнок. Не пойму, мальчик или девочка? Моего возраста примерно. Пальто серое, валеночки чёрные. Наверное, шёл куда-то и не дошёл.

Сашка с Костиком быстро раскапывают труп, а Арсений побежал звать труповозку. А что это рядом с ним лежит? А, понятно, бидон валяется. За водой, значит, ходил. С бидоном. За водой. Серое пальто. С бидоном за водой?!

Бидон!! Это… да, это его бидон, я помню! Он всё-таки дошёл до Невы и набрал там воду. Бидон наполовину полон льдом. Вот только донести эту воду до дома он не смог.

Как странно.

Я умирала и прощалась с ним. А он не дошёл. И теперь я жива, а он нет. Как странно. Ведь он был сильнее. Выжить должен был он! Несправедливо.

Подъехала труповозка. Забирают тело. Но сейчас не декабрь 41-го, а конец марта 42-го. Сейчас не складывают покойников как брёвна. Ему прицепили на ногу нанизанную на проволоку дощечку с номером и поинтересовались, не знает ли его кто. Его похоронят не в братской могиле.

Конечно, знаем. Лицо страшно изуродовано смертью, но узнать всё равно можно. И я, и Саша его узнали. Это он. С наших слов женщина записала в тетрадку, где он жил и кто его родители. И даты рождения и смерти записала.

Я дату рождения не знала, а Сашка знал только примерно, один раз приходил к нему на День Рождения. Это во второй половине июля было, точнее он не помнил. Зато я точно знала дату смерти. Он умер 16 декабря, в тот самый день, когда мне людоеды свои страшные котлеты продали. Вот, так его и записали.

Смирнов Валентин Владимирович, 20.07.1930 —16.12.1941…

Глава 43

— …Ну, что там, Лен?

— Погоди. Сейчас. Ага, вот, ещё кое-что видно.

— Чего?

— Пиши. Генерал-майор… атаку… первый ворвался… неразборчиво… комкор… ебучие… не, это не пиши, это он зря.

— Да ладно, Лен, я ж не маленький.

— Всё равно не пиши. Нехорошо. Может, потомки читать будут. А тут такое.

— Хорошо, не стану писать. Ещё видишь чего?

— Эээ… что-то про знамя. А, вынес на себе. Комиссар корпуса —пидо… гм… нехороший человек. Пропусти это.

— Как скажешь.

— Командарм вышел с ними, но его ранили. Его на носилках несли.

— Записал.

— Вот, а начштаба армии погиб точно, Лёнька сам видел, как ему голову оторвало.

— Записал.

— Саш, это кошмар какой-то! Да как он выжил-то?

— Лен, ты же сама приказала ему!

— Чего приказала?

— Не умирать. Не помнишь, что ли, в письме? Вот он и выжил. Ты не разрешила умирать ему, он и выжил.

— Да?

— Да. Это серьёзно. Лен, я бы тоже не погиб после такого письма.

— Дурак. Ой, смотри, куда Ковалёва влезла!

— Где? Блин, свалится же!

— Быстрее, сними её.

— Ага. Ну, я ей сейчас задам!..

Сашка убежал снимать с качелей Женьку с последующим тасканием той за ухо, а я аккуратно сложила и убрала в тумбочку последнее Лёнькино письмо. От Лёньки вчера такое письмо странное пришло. Он давно не писал, месяца полтора. Я уж и волноваться начала. Тем более, что-то там происходило непонятное в районе Харькова, возня какая-то. А ведь Лёнька как раз в тех местах служил примерно, на Брянском фронте он был.