Все, что блестит

— Ваша спальня, — проговорила мадам Константинос, открывая дверь в квадратную белую комнату с изящными арочными окнами и обстановкой в золотисто-розовых тонах. — Здесь ваша собственная ванная комната, — продолжала она, пересекая помещение, чтобы открыть дверь и указать на выложенную плиткой ванну. — Ах, Нико, ты должен показать Джессике виллу, пока Петра распаковывает её багаж, — тут же добавила она, когда Николас появился с багажом Джессики и установил его в середине комнаты.

Николас улыбнулся, глаза его сверкнули.

— Джессика, вероятно, хотела бы принять ванну вместо этого. Уверен в этом, потому что мне тоже хочется именно этого! Правда, дорогая? — спросил он, поворачиваясь к Джессике с улыбкой, всё ещё плескавшейся в глазах. — Что ты выбираешь — экскурсию по вилле или ванну?

— И то, и другое, — сказала она быстро. — Хотя сначала ванну.

Он кивнул и вышел из комнаты, небрежно бросив через плечо:

— Тогда я приду через полчаса.

Вскоре после этого и мадам Константинос ушла, оставив Джессику, которая стояла, оглядывая очаровательную комнату и чувствуя себя совершенно одинокой. Она сняла свою помятую в путешествии одежду и неторопливо приняла ванну. Вернувшись в комнату, она обнаружила, что Петра за это время умело распаковала её багаж. Джессика оделась в лёгкое летнее платье и стала ждать Николаса, но время шло, и через некоторое время она поняла, что он не собирался возвращаться за ней. Он просто предложил ей экскурсию по просьбе матери, он не имел никакого намерения проводить столько времени в её обществе. Она неподвижно сидела на кровати и спрашивала себя, помогут ли молитвы когда-нибудь завоевать его любовь.

Намного позже, после лёгкого обеда из рыбы и греческого soupa avgolemono — приправленного лимоном куриного рисового супа, который Джессика нашла восхитительным, — Николас приблизился к ней, когда она стояла на террасе, наблюдая, как внизу волны накатывали на песчаный берег. Ей хотелось избежать встречи с ним, но это выглядело бы странным, так что она осталась у стены террасы. Своими сильными пальцами он сжал её плечи и притянул к себе, склонив свою голову к её. Со стороны это, должно быть, выглядело так, как будто он шептал ей на ушко какие-нибудь нежности, но спросил только:

— Ты сказала моей матери что-нибудь, что могло расстроить её?

— Конечно, нет, — прошептала она громко, признавая силу этих пальцев и прислоняясь к его груди. — Я вообще не видела её с того момента, когда она привела меня в мою комнату, ещё до обеда. Я не нравлюсь ей, несомненно. Это ведь не то, чего бы тебе хотелось?

— Нет, — скривившись, с горечью ответил он. — Я вообще не хотел бы видеть тебя здесь, Джессика.

Её подбородок гордо поднялся.

— Так отошли меня, — бросила она ему вызывающе.

— Ты прекрасно знаешь, что я не могу сделать этого, — грубо отрезал он. — Я живу с мучительной болью, и я или выберусь из этого ада, или утащу тебя с собой.

Потом он отпустил Джессику и ушёл, оставив её с горьким осознанием его ненависти.

В день её свадьбы рассвет занимался ясный, чистый и удивительно прозрачный, какой бывает только в Греции. Она стояла у окна и рассматривала бесплодные холмы, каждая деталь которых была такой чёткой и ясной, словно достаточно было просто протянуть руку, чтобы коснуться их. Чистый солнечный свет заставил её почувствовать, что, если бы она смогла открыть глаза достаточно широко, то узрела бы вечность. Она чувствовала себя здесь как дома, на этом скалистом острове, с его голыми холмами, в окружении безмолвной тысячелетней истории, с тёплым и, безусловно, искренним приёмом темноглазых людей, которые обнимали её, как будто она была одной из них. И сегодня она выходила замуж за мужчину, который владел всем этим.

Хотя враждебность Николаса всё ещё создавала барьер между ними, сегодня она чувствовала себя более жизнерадостной, поскольку именно сегодня мучительное ожидание должно было закончиться. Традиционная церемония и пышное торжество, которое последует за ней, смягчат его; он должен будет выслушать её сегодня вечером, когда они останутся наедине в его спальне, и узнает, наконец, правду, когда она отдаст ему бесценный подарок — своё целомудрие. Улыбаясь, Джессика отвернулась от окна, чтобы начать приятный ритуал купания и украшения своих волос.

В течение этих нескольких дней, проведённых на острове, она успела погрузиться в традиции этих людей. Она воображала свадебную церемонию в маленькой белой церкви, с арочными окнами и куполообразной крышей, солнечный свет, льющийся через витражные окна, но Петра опровергла её представления. Религиозная церемония редко проводилась в церкви, чаще в доме крёстного отца её жениха, или koumbaros, который также обеспечивал свадебное торжество. Крёстным отцом Николаса был Ангелос Паламас, полный мужчина с благородными и мягкими манерами, его волосы и брови над чёрными, как уголь, глазами были абсолютно белыми. Импровизированный алтарь был установлен в середине самой большой комнаты дома kyrios Паламаса, где она и Николас будут стоять у алтаря перед священником, отцом Амброузом. Им с Николасом возложат на голову венки из флёрдоранжа — венки, благословлённые священником и связанные лентой, так же как и их жизни будут благословлены и связаны между собой.

Неторопливыми, мечтательными движениями Джессика переплела свои волосы одной широкой лентой и уложила их на голове в прическе, которая подчеркивала её девственность. Вскоре должны были прийти мадам Константинос и Петра, чтобы помочь ей с платьем, и Джессика пошла к шкафу и достала белый полиэтиленовый пакет на молнии, в который было упаковано её свадебное платье. Она не видела его прежде, приберегая напоследок почти детское восхищение, и теперь действовала очень аккуратно, положив чехол на кровать и осторожно расстегнув на нём молнию, чтобы не зацепить кусочек материи застежкой.

Но, когда она вытащила изысканное, прекрасное платье, её сердце и дыхание остановились, и она отбросила его, как будто оно превратилось в змею, потом отвернулась, глядя вдаль невидящими глазами, и жгучие слёзы скатились вниз по щекам. Он сделал это! Он отменил её указания, пока с неё снимали мерки в примерочной комнате, и вместо белого платья, о котором она мечтала, сшили это, которое лежало, скомканное, на кровати и было бледно-персикового цвета. Джессика знала, что салон не допустил ошибки, она была абсолютно уверена, что заказала платье белого цвета. Нет, это было делом рук Николаса, и она чувствовала себя так, словно он вырвал ей сердце.

В ярости она хотела уничтожить платье и сделала бы это, если бы ей попалось под руку что-нибудь подходящее, но ничего не было. И при этом она не могла заставить себя взять его в руки и сидела у окна, чувствуя, как слезы жгут и слепят ей глаза, а горло сжимается от рыданий. Именно такой и застала ее Петра.

Сильные ласковые руки прошлись по ней, и она оказалась прижатой к груди женщины в нежном покачивании.

— Ах, это всегда так, — нараспев сказала Петра своим глубоким голосом. — Ты плачешь, хотя должна смеяться.

— Нет, — Джессика справилась с прерывающимся голосом и указала на кровать. — Это моё платье.

— Свадебное платье? Оно порвано, запачкано? — Петра подошла к кровати и подняла платье, осматривая его.

— Предполагалось, что оно будет белым, — прошептала Джессика, снова поворачивая несчастное, заплаканное лицо к окну.

— Ах! — воскликнула Петра и покинула комнату. Она возвратилась через мгновение с мадам Константинос, которая сразу подошла к Джессике и положила руку ей на плечо в первом тёплом жесте, который она себе позволила.

— Я знаю, что вы расстроены, моя дорогая, но это, тем не менее, прекрасное платье, и вы не должны позволить ошибке испортить день вашей свадьбы. Вы будете очень красивы в нём…

— Николас заменил цвет, — объяснила Джессика напряжённо, справившись с потоком слёз. — Я настаивала на белом, я пыталась заставить его понять, но он не послушал. Он позволил мне думать, что платье будет белым, но, пока я была в примерочной, заменил цвет.