Француз

Мэсси собрался расстегнуть молнию на мешке с телом, но Фрэнк остановил его легким, однако властным касанием запястья.

И снова толчок, резкий и болезненный. Снова жар, сквозь который он услышал…

…Пронзительные крики…

– В чем дело, Фрэнк? – нахмурился Блетчер.

…Вопли…

…Прерывающийся от страха плач ребенка…

…И другой голос, женский, переходящий от душераздирающих стонов в предсмертные хрипы. Агония…

…Треск разрезаемой ножом ткани…

…Монотонное, бессмысленное завывание, более низкое, хриплое… Мужское?..

Горячая волна расползлась по телу Фрэнка от основания черепа, паутиной огня разрослась под кожей и вспыхивает в глазах. В немигающих глазах, которые уставились на лампу, упавшую на пол, на беспорядочно разлетевшиеся журналы. Из-под тахты торчит лапа плюшевого медвежонка… Неестественно вывернутая вялая рука на ковре. Теплые, кровавые брызги на щеках, в уголках глаз, приторная алая паутина, затягивающая лицо.

– Он отрубил ей голову!

Слова рухнули, словно холодные камни.

Блетчер недоверчиво уставился на Фрэнка. Что ты несешь, дружище?!

Патологоанатом слегка замялся, но подтвердил:

– И голову так и не нашли.

Фрэнк облизал губы – полузабытый привкус соли и меди. На смену мощному приступу тошноты пришло ощущение… такое ощущение… Как бы объяснить? Хотя бы самому себе! Будто его вытолкнули в безвоздушное пространство. В небытие. Только отдаленный гул в ушах… Скорость, с которой душа покидает землю.

– Расположение тела, когда его обнаружили?

Мэсси отвечал невозмутимо и четко. Почти бесстрастно. Работа такая, сэр!

– Тело – на спине. Руки скрещены на груди.

Фрэнк прищурился. Если б охотничьи собаки могли щуриться, то сказать бы: он стал похож на охотничью собаку. Но охотничьи собаки не щурятся, они застывают в стойке. Тогда – он прищурился, застыв в стойке. Не отрываясь смотрел на мешок с искалеченным, то есть обезглавленным трупом.

…Помещение потеряло свои очертания, превратившись в другую комнату. Комнату, где на белоснежном фоне стен пляшут багровые тени.

На мгновение воцаряется абсолютная тишина, от которой, словно струны, лопаются натянутые нервы.

Крики смолкают, как смолкает дождь в июле. Неожиданно и необратимо. Только вместо ветра и солнечного света на смену приходит звук учащенного дыхания. Откуда-то издалека слышится поспешное шарканье ног, точно убегает маленькая зверушка. Скунс? Еж? Топ-топ.

В ноздри ударяет запах металла, гари и жженой резины – опрокинутая лампа подпалила дешевый ковер

Острая боль между пальцами, причиненная чем-то холодным, липким от соленой влаги.

У его ног – спящая женщина. Навзничь…

Фрэнк снова проморгался: нет, не спящая. Гулко произнес:

– Вы не нашли орудие убийства. Он унес его с места преступления.

Блетчер окинул Блэка заинтересованным, но слегка неприязненным взглядом.

– Она была одета, – продолжал Фрэнк, точно во сне, – никаких следов изнасилования.

– Еще? – потребовал Блетчер.

…Она лежит на ковре. Руки сложены, словно в молитве. Светлые волосы разметались вокруг лица. Кажется, что на руках у женщины – тонкие алые перчатки, а щеки и лоб усыпаны лепестками роз. Розы, которые темнеют на глазах, превращаясь в черные застывшие капли. Запах горелого полистирола смешивается с вонью экскрементов.

Кровь. Нож.

Скрежет металла по коже и позвонкам…

Голос Фрэнка ломается:

– Он отрезал ей пальцы.

Мэсси шумно втянул воздух и – Блэтчеру:

– Человек-рентген, а?

Фрэнк не слышит. Он сосредоточен. Он смотрит на черный мешок с телом. Уголки рта судорожно подергиваются.

– Что дал анализ волос и тканей?

У Блетчера то ли ухмылка, то ли оскал. Дружба дружбой, но ревность ревностью. Белая зависть, черпая зависть – несущественный нюанс. Без разницы. Зависть и есть зависть. Ревность и есть ревность.

– Может быть, ты сам мне расскажешь? Кажется, ты все знаешь и без нас. Фрэнк? Дай ответ! Не дает ответа.

– Ну хорошо. Если ты настаиваешь… Фрэнк не настаивает. Фрэнк безмолвствует. Правда, выжидающе безмолвствует.

– Если ты настаиваешь… Мы обнаружили два волоса. Определенно чернокожего мужчины. M-м… С головы чернокожего мужчины.

Фрэнк на мгновение прикрыл глаза, ожидая новых картинок.

Пусто.

Ну?! Ну?! Казалось, сейчас, вот сейчас!

Сейчас Фрэнк скажет еще что-то. Что-то очень важное!

Блетчер выжидал.

Но Фрэнк развернулся на каблуках и пошел прочь. Шаги гулко разносились по залу, напоминавшему оледенелую пещеру Иблиса. Стальная дверь запасного выхода захлопнулась. Блэк вышел па лестницу и стал подниматься наверх.

Патологоанатом проводил его долгим ошарашенным взглядом.

– Как он это делает?

– Не знаю… Чертов фокусник! Дэвид Копперфилд доморощенный!.. Не знаю… Простите, я за ним!

Блетчер побежал наверх, перескакивая через две ступеньки и задыхаясь от напряжения. Все-таки, при его комплекции…

– Фрэнк, Фрэнк! Да погоди ты!

Фрэнк ждал на верхней площадке. Лицо неестественно спокойно, точно маска, надетая в мертвецкой, намертво прилипла, став второй кожей. Защитным слоем.

– Будем… уф-ф!.. играть… уф-ф!.. в молчанку, Фрэнк? Уф-ф-ф!

– Не будем. Но ты сначала отдышись.

– Отдышался. Уф-ф…

– Еще нет. Дыши глубже, ты взволнован.

– Уф-ф!.. Вот сейчас отдышался… Ну и?

– А мои умозаключения и впрямь тебя занимают?

– Разумные – да.

– Что мы знаем о разуме, Боб!

– Пресли – велик. Доллар – лучшая валюта. Кетчуп – красный. Убийца должен сидеть за решеткой. Вот разум. Разумные умозаключения.

– Красный не только кетчуп, Боб. Кровь – тоже… А убийца должен сидеть, но пока гуляет, потому что не установлен. Разумно?

– Не береди душу, Фрэнк! К делу, а?

– Изволь. Я в своей практике сталкивался с чем-то подобным. И знаю, по какой схеме будет действовать убийца. Это – серийный убийца.

– Знаешь наверняка или предполагаешь?

– Предполагаю, что знаю. Лейтенант переступил с ноги на ногу, с трудом сдерживая нетерпение.

– И каковы же его дальнейшие действия?

– Снова будет убивать. Снова и снова.

– Послушай, а ты не можешь ошибиться? Ты же знаешь, в качестве кого она подвизалась… Легкая мишень. Подобные ей всегда оказываются случайными жертвами.

– Случайными, так… Боб, давай начистоту. Я сейчас разговариваю со старинным другом-приятелем, которому всецело доверяю и не без оснований рассчитываю на взаимность, в этом смысле? Или я сейчас разговариваю со старшим лейтенантом, начальником отдела, у которого просто удивительные показатели – всего тридцать четыре убийства за год, и очень не хочется портить статистику?

– Ты разговариваешь… с Робертом Блетчером.

– Хороший ответ! Исчерпывающий.

– Уж какой есть… Довольствуйся малым.

– Придется. Так вот, он, этот серийный убийца, выбрал жертву не из-за ее взаимности. Доподлинно.

– Тогда почему?

– Еще не знаю.

Блетчер поджал губы, но, прежде чем успел ответить Фрэнку, тот примирительно коснулся его руки:

– Послушай, старина. Я ведь как-никак состою в специальной консультационной группе. У наших парней огромный опыт в подобного рода делах. Они могли бы помочь. За этой жертвой будут другие.

Блетчер неожиданно вспылил:

– У меня у самого отличные ребята! Я им доверяю. Я сам подбирал команду – под себя… Это профессионалы. Знатоки своего дела.

Фрэнк промолчал. Что называется, без комментариев. Его всегда коробили речи о профессионализме и служебном долге. Как ни маскируй, а дешевый пафос все равно так и прет. Если ты натуральный профи, зачем об этом лишний раз напоминать всем окружающим. Знающий оценит, дурак не поймет. Но Блетчер, сколько они знакомы, неизменно злоупотреблял красивыми фразами, пустоватыми велеречивостями. У каждого свои недостатки. Горбатого могила исправит. Поэтому Фрэнк снова занял примирительную позицию: