Надеюсь и жду

Хихикая, Клодия облачилась в сногсшибательный пеньюар из алого атласа, который захватила с собой в ванную. Она знала, что слегка подшофе, иначе вряд ли бы сумела найти в своей фигуре хоть какие-нибудь достоинства. Она вообще не думала о том, как выглядит, с тех пор как…

— Клодия?

Ее окликал Адам! Клодия выплыла из ванной, окутанная ароматным облаком, нашаривая сзади поясок, чтобы придать себе приличный вид. Но ей следовало подумать об этом раньше. Она не сразу поняла, что Адам находится в ее спальне!

Ее пальцы неловко дернули пояс и выпустили его. Скользящие атласные полы распахнулись, и Клодия застыла на месте, пораженная чем-то более сильным, чем смущение. Она увидела, как его скулы покрылись темными пятнами, как потемнели ставшие узкими глаза, в которых мгновенно отразились каждый изгиб, каждая впадинка ее обнаженного тела.

Клодия перестала слышать собственное дыхание. Видимо, она, на самом деле, перестала дышать. Воздух, внезапно сделавшийся густым и тяжелым, сдавил легкие. Она почувствовала, как напряглось все тело, как отяжелела грудь, как в животе разлился жар. И вся ее предыдущая борьба стала бессмысленной в один миг. Если бы он сделал по направлению к ней, хотя бы одно легкое движение, она немедленно кинулась бы в его объятия и умоляла перенести ее в тот чудесный и сумасшедший мир, в котором они вместе пребывали когда-то.

Но он сказал лишь:

— Прикройся.

Она так и поступила. Его грубость привела ее в чувство. Он отвернулся, а она затянула пояс вокруг талии с такой яростью, словно хотела перерезать себя пополам. Он отошел к двери, потом, наконец, повернулся и, взглянув на нее, холодно, произнес:

— Я собирался спросить, не хотела бы ты поужинать где-нибудь в городе или предпочитаешь, чтобы я снова заказал еду на дом?

Уголки его губ дрогнули в едва заметной улыбке.

— Я уже поела.

Она подумала, что выговорила это почти сердито. Наверное, вследствие разочарования и неспособности контролировать желание собственного тела…

Прежде она никогда не считала себя сладострастной. Но когда, шесть лет назад, они с Адамом с таким восторгом отдавались страсти, Клодия была по уши влюблена в него. Ее возмущало до глубины души, что она способна испытывать желание к мужчине, не любя его. Она начинала терять уважение к себе.

— Замечательно, — отрывисто произнес Адам. — Тогда ты не станешь возражать, если я пойду один. Да, если хочешь знать, твой отец звонил часов в шесть. Рози надеялась с тобой поговорить, но, поскольку ты отсутствовала, я постарался тебя заменить.

Он пытается вызвать в ней чувство вины? И это помимо обвинений в худобе, расточительности, мошенничестве и лжи? Ну что же, это у него не пройдет, потрясение, от только что имевшей место сцены, отрезвило Клодию. Она бросила взгляд на часы, четверть восьмого. Завтра суббота, выходной, значит, Рози, наверняка, еще не спит. Она прошествовала в гостиную и быстро набрала номер.

— Я искупалась в ванне, выпила горячего молока и прочитала вместе с дедушкой молитвы. Я была хорошей девочкой, — сообщила малютка, когда Эми передала ей трубку.

Голосок Рози звучал так благочестиво, что материнский инстинкт Клодии забил тревогу. Это было совсем не похоже на ее живое, неунывающее дитя. Клодия представила — большие серые глаза, сделавшиеся серьезными и прозрачными, словно роса, как бывало всегда, когда Рози огорчало что-то, или она чего-то не понимала. Представила, как опустились уголки рта, похожего на розовый бутон.

— Как тебе нравится жить в коттедже? — спросила она бодро, пытаясь понять, не тут ли заключена проблема.

Хотя, когда Клодия, занимаясь заполнением кладовки и холодильника, дважды брала ее с собой, девочка носилась по дому, будто реактивный снаряд, радостно возбужденная перспективой переселения, пусть и временно, в новое обиталище…

— Нравится, — ответила Рози и, сделав многозначительную паузу, несколько раз тяжело вздохнула. — Но я хочу, чтобы и ты была здесь, с нами. Когда ты приедешь?

— Скоро, мой котенок. Я тоже сильно по тебе скучаю. — Она вызывающе взглянула на Адама, который стоял посередине комнаты, засунув руки в карманы джинсов, и внимательно прислушивался к разговору, и прибавила жизнерадостно: — Я даже решила вернуться гораздо раньше, чем предполагала вначале.

Пусть он только попробует помешать ей! Положив, наконец, трубку, Клодия заявила со всей решительностью:

— Завтра я еду домой. Поездом, если придется.

— С Рози все в порядке, — ответил он мрачно. — Она уже достаточно взрослая, чтобы понимать, что не всегда получаешь желаемое. Рядом с ней Гай и Эми, что они подумают, если завтра ты вернешься одна? Что наш брак распался в самом начале?

Клодия уперла руки в бока. Она не верила своим ушам! Глядя на то, как Адам вел себя, узнав, что является отцом, можно было поклясться, что он превыше всего ставит счастье своей дочери.

— Тебе соблюдение условностей дороже счастья Рози? Подумаешь, она всего только ребенок, так, что ли? — на щеках Клодии вспыхнули яркие пятна, подчеркнув пронзительную голубизну глаз. Адам ответил на ее негодующий взгляд холодным и презрительным.

— Тебе хорошо известно, что для меня нет ничего важнее счастья нашей дочери. Но ты застала ее в неудачный момент, перед сном. Она, вероятно, переутомилась.

Ресницы Клодии дрогнули. В этом могла быть доля правды. Прежде чем передать Рози трубку, Эми успела рассказать, что днем девочка побывала на дне рождения у школьной подруги. Дети играли в разные активные игры, прыгали в надувном замке, и Рози вернулась домой перевозбужденной, а за ужином раскапризничалась.

— А как насчет покоя твоего отца? — вставил Адам вкрадчиво. — Если мы прервем наш медовый месяц или ты вернешься завтра одна, он решит, что у нас что-то не так, и станет волноваться. Ты этого хочешь? Сохранять видимость благополучия было одним из условий, ты помнишь?

Он отлично знал, что она не захочет дать отцу повод для беспокойства, и это, помимо прочего, позволяло ему манипулировать ею. Клодия растерянно покачала головой. Она согласилась на этот брак только ради счастья и спокойствия отца и дочери.

— Значит, все улажено.

Клодия вспыхнула от возмущения.

— Ты, кажется, полагаешь, что можешь полностью распоряжаться ситуацией? Но я все же не коврик для вытирания ног, Адам! Ты ставишь условия, диктуешь свою волю. Ты получил и ребенка, и мать, которая о нем заботится, и свободу. — Тут она снова подумала, что он волен использовать эту квартиру для своих пошлых интрижек, и ее самообладание вышло из-под контроля. Какая-то часть ее еще противилась этому, но она уже не могла остановиться. — А что получила я? Мужа-тирана, который откровенно презирает меня и даже глазом не моргнет, если я попаду под автобус!

— Оплаченные долги, — напомнил он холодно, — приличную крышу над головой, беззаботную жизнь. Это больше, чем ты заслуживаешь, если принять во внимание твою склонность к мотовству. А, раз уж мы заговорили о твоих долгах — кстати сказать, дорогая, я уже выплатил их, — есть вещи, по поводу которых я хотел бы попросить у тебя разъяснений.

Склонность к мотовству! Не на сегодняшний ли ее рейд по магазинам он намекает? Но разве не сам он толкнул ее на это? Или он из тех мужчин, которые говорят одно, а подразумевают другое? Вне всякого сомнения. Разве не он клялся ей в страстной вечной любви, и в то же самое время зарился на ее наследство, и не прочь был забраться в постель к ее мачехе?

— Я собираюсь лечь спать, — твердо проговорила она.

Разъяснения могут подождать. Она гордо вскинула голову и повернулась, чтобы идти к себе, но он стальными пальцами удержал ее за руку и рывком вернул назад.

— Сядь, Клодия! Я хочу поговорить с тобой.

— А я не хочу с тобой разговаривать! — огрызнулась она, стараясь отцепить от себя жесткие пальцы, но он только сильнее сдавил ей руку.

И горькая обида снова поднялась мутной волной со дна души.

Адам перевел дыхание и сжал зубы. Казалось, ему хочется встряхнуть ее хорошенько, и он явно боролся с собой. Но заговорил он довольно спокойно и рассудительно: