Кружевной веер

— Соумз, пожалуйста, принесите в библиотеку чай, — весело попросила она. Ей приятно было, что все слуги, и старые и новые, отлично работают под руководством нового дворецкого, которого она лично приняла на работу после предварительной беседы.

— Слушаю, миледи. — Соумз чопорно поклонился. — Прикажете подать чай на одного или на двоих? Его светлость почти час назад приказал принести ему в библиотеку графин бренди, — пояснил он, встретив вопросительный взгляд Дианы.

Взгляд Дианы невольно устремился к стоящим в холле напольным часам. Сейчас полдень — не рановато ли новоиспеченный граф приступает к крепким напиткам?

Правда, что известно о столичных нравах ей, прожившей двадцать один год — всю жизнь — в сельской глуши? А может, граф, проведя столько лет в Венеции, усвоил итальянские обычаи?

Как бы там ни было, в такое время дня чашка чаю окажется куда полезнее лорду Гейбриелу Фолкнеру, чем стакан-другой бренди.

— На двоих, Соумз. Спасибо!

Она кивнула, глубоко вздохнула и зашагала к библиотеке.

— Войдите! — сухо произнес Гейбриел, когда в дверь постучали. Он стоял в эркере, держа в руке бокал, до половины налитый бренди, и смотрел в окно на сад, вернее, на то, что, после должной заботы, должно было превратиться в сад, но сейчас куда больше напоминало буйно разросшиеся джунгли. У того, чьими заботами дом подготовлен к его приезду — скорее всего, это леди Диана, — до сада руки пока явно не дошли!

Он обернулся; солнце светило ему в спину, и потому лицо оставалось в тени. Он же прекрасно видел стоящую на пороге модно одетую элегантную молодую девушку. Войдя, она плотно закрыла за собой дверь.

Гейбриел сразу обратил внимание на ее роскошные волосы — золотисто-рыжие, вьющиеся, густые, уложенные в сложную высокую прическу, из которой на затылке и на лбу выбивалось несколько непокорных кудряшек. Мягкость волос вступала в легкое противоречие с горделивой посадкой головы. Глаза ее, ярко-голубого цвета, осуждающе сверкнули при виде стакана с бренди, который он сжимал в руке. Затем она окинула вызывающим взглядом лицо Гейбриела и неодобрительно вскинула вверх свой слегка заостренный подбородок.

— Леди Диана Коупленд, я полагаю? — Гейбриел сухо поклонился, не выдавая своих чувств ни голосом, ни жестом. Почему она приехала в Лондон, когда он недвусмысленно приказал трем сестрам дожидаться его возвращения в Хэмпшире, в поместье Шорли-Парк?

Она присела в книксене и так же сухо ответила:

— Да, милорд.

Всего два слова. И все же мурашки пробежали у Гейбриела по коже при звуках ее грудного, низкого голоса. Такой голос совсем не подходит молодой благородной даме, куда больше он подходит пылкой любовнице, которая шепчет признания или поощряет возлюбленного в постели…

Поймав себя на несвоевременных мыслях, он прищурился:

— Которая же вы по возрасту из трех леди Коупленд? — По правде говоря, Гейбриела совсем не интересовали три его подопечные, доставшиеся ему вместе с титулом. Он почти ничего не знал о них, кроме того, что все три девицы уже достигли брачного возраста. Он самонадеянно счел их достаточно взрослыми для того, чтобы одна из них согласилась стать его женой. Но они ему отказали. Вспомнив о полученном ударе, он помрачнел.

— Я самая старшая, милорд. — Диана Коупленд шагнула ближе; в солнечных лучах ее волосы тут же стали скорее золотыми, чем рыжими. — И хотела бы поговорить с вами о своих сестрах.

— Поскольку двух ваших сестер сейчас нет здесь, я не испытываю абсолютно никакого желания говорить о них, — с досадой ответил Гейбриел. — Но вот вы…

— Тогда, может быть, хотя бы попробуете что-нибудь узнать о них? — холодно поинтересовалась Диана, в негодовании передернув стройными плечами.

— Моя милая Диана… полагаю, будучи вашим опекуном, я могу вас так называть… предлагаю в будущем, — продолжал он, не дожидаясь ее согласия, — не указывать мне, что делать и чего не делать. — Прослужив много лет в армии и привыкнув командовать людьми, Гейбриел вовсе не считал достойной соперницей самоуверенную барышню, которая, очевидно, привыкла во всем поступать по-своему. — Более того, решать, что следует, а чего не следует обсуждать нам с вами, буду я. Сейчас же основной вопрос заключается в следующем. Почему вы, вопреки моим распоряжениям, позволили себе приехать в Лондон? — Он вышел из эркера и шагнул ей навстречу.

Диана готова была ответить колкостью на его упрек в самонадеянности, однако слова замерли у нее на устах, когда лорд Гейбриел Фолкнер оказался на виду, и она впервые увидела его лицо. Он оказался поистине… великолепным! Никакое другое слово не способно полностью описать его своеобразную надменную красоту. Диана невольно залюбовалась его волевым подбородком, великолепно очерченными губами, высокими скулами, прямым аристократическим носом. А его глаза… Его глаза оказались темно-синими, их цвет напоминал зимнюю ночь. Прядь темных волос, причесанных по последней моде, спадала на лоб, придавая ему щегольской вид. На затылке волосы вились. Черный сюртук выгодно подчеркивал широкие плечи; из-под сюртука виднелся серебристый жилет, также сшитый по последней моде. Серые панталоны и черные, начищенные до зеркального блеска высокие сапоги облегали сильные, стройные ноги.

Да, за всю свою недолгую жизнь Диана еще не встречала такого красивого, элегантного аристократа, как лорд Гейбриел Фолкнер!

— Диана, вы так и не ответили, почему ослушались моего приказа и приехали в столицу.

…И такого надменного!

Лишившись матери одиннадцати лет от роду, Диана вынуждена была заменить ее двум младшим сестрам. Кроме того, она с юных лет привыкла быть хозяйкой в отцовском доме. Вот почему она куда чаще сама отдавала приказания, чем получала их от кого бы то ни было.

Ее заостренный подбородок снова взметнулся вверх.

— Мистер Джонстон уведомил нас, что по своем прибытии из Венеции вы пожалуете в Шорли-Парк, как только сочтете возможным. Так как он не назвал точной даты вашего приезда, в сложившейся щекотливой ситуации я решила действовать на свой страх и риск.

Такой же надменный, как и гордый, Гейбриел не без изумления обозревал горделивую посадку ее красивой головы и вызывающе вздернутого подбородка. Если он не ошибается, Диана заранее развила в себе личную неприязнь к нему, а также к его роли опекуна. Последнее Гейбриел понимал без труда; как он уяснил со слов поверенного, Уильяма Джонстона, Диана хозяйничает в Шорли-Парке со смерти ее матери, Харриет Коупленд, то есть вот уже десять лет. Поэтому она не привыкла никому подчиняться, и меньше всего — опекуну, которого ни разу в жизни не видела.

Не приходится удивляться и ее личной неприязни к нему. Впрочем, для того, чтобы сложилось то или иное отношение к человеку, обычно требуется какое-то время. Они же знакомы всего несколько минут. Неужели леди Диана прониклась к нему отвращением еще до того, как встретила его?

Он насмешливо вздернул черную бровь:

— Осмелюсь спросить, о какой щекотливой ситуации вы изволите упоминать?

Ее бледные щеки порозовели, отчего она сразу еще похорошела; ее голубые глаза засверкали, потому что она, очевидно, уловила в его голосе насмешку.

— Разумеется, я говорю об исчезновении моих сестер!

— Что? — Гейбриел вздрогнул. Он, конечно, знал, что сестры Коупленд уехали из Шорли-Парка, но, после того как ему сообщили, что Диана находится в Уэстборн-Хаус, он решил, что ее сестры либо приехали в Лондон вместе с ней, либо ей известно об их местонахождении. — Объяснитесь, и, если можно, ясно и четко! — Он стиснул зубы, на его скулах заходили желваки.

Диана бросила на него испепеляющий взгляд:

— Каролину и Элизабет так… напугало ваше брачное предложение, что обе они решили, сбежать из родного дома… одному Небу известно куда!

Резко выдохнув, Гейбриел осторожно поставил бокал на стол. Затем он повернулся к Диане спиной и снова посмотрел в окно. Хотя он уже знал, что три сестры Коупленд уехали из Шорли-Парка, весть о том, что его брачное предложение вынудило двух младших бежать куда глаза глядят, задела его гордость. Гейбриелу казалось, что он давно развил в себе невосприимчивость к подобным проявлениям, однако поступок девиц Коупленд, как ни странно, задел его до глубины души. Много лет он вынужден был жить опозоренным; из тех, кого он раньше любил, к кому был неравнодушен, в его невиновность верили лишь его друзья Блэкстоун и Озборн. Пять лет он провел на войне, и ему, в общем, было все равно, останется он жив или погибнет. Его безоглядная удаль снискала ему славу героя в глазах сослуживцев — офицеров и солдат. Теперь же, узнав, что две молодые девицы предпочли бежать из дома, получив предложение руки и сердца печально знаменитого в прошлом лорда Гейбриела Фолкнера, он понял, что их поступок растравил его рану, которую он считал пусть и незажившей, но забытой…