Сильнее смерти

Акира был неопытен в жизни и еще не постиг смысла выражения: «Естественное внутри, человеческое – вовне». Пока он мало задумывался над тем, что зачастую движения души, сокровенные желания и мысли человека могут не совпадать с его действиями.

– Мне нужно съездить в Киото. Ты там не бывал. Будешь меня сопровождать.

Акира снова поклонился, ничем не выдав своих чувств. Съездить в Киото! С самим господином Нагасавой!

– Скоро придет время подыскать для тебя невесту, – сказал Нагасава. – А пока пользуйся возможностью повидать мир…

Через некоторое время, случайно вспомнив невольно подслушанный разговор, юноша задал себе вопрос: о ком господин Нагасава говорил с женой? Впрочем, вряд ли это имело какое-либо отношение к нему, Акире. Речь шла о купеческой семье, а он самурай, значит, женится только на девушке самурайского рода. Нагасава должен это понимать, как никто другой.

Оставшись один, Нагасава задумался. Ему нравился этот юноша с ясными глазами. Не будь Акира сыном того самого навеки проклятого предателя Ясуми, возможно, он даже усыновил бы его, сделал своим наследником.

Сила не может быть истинной, если она не дополняется чем-то еще, например великодушием. Когда-то он пощадил ребенка, подчинившись, казалось бы, необъяснимому движению души, – необъяснимому, поскольку на свете издавна существует весьма разумный закон: не оставляй в живых никого из тех, кто способен тебе отомстить.

Нагасава отдал мальчика на воспитание в семью Отомо и последующие шестнадцать лет не забывал о том, кого лишил не только родных, но и знания о своем прошлом. Все люди Ясуми были либо казнены, либо убиты в схватке, либо покончили с собой, – все, кроме одного или двоих, коим удалось бежать. Остальные, включая супругов Отомо, молчали так крепко, словно им отрезали язык.

Нагасаве доставляло болезненное удовольствие заботиться об этом мальчике, который поклонялся ему в слепой, невинной и угрожающей простоте. Он неслучайно решил взять Акиру с собой в Киото. Он любил этот город и прежде проводил в нем много времени.

После случая с предательством Нагасава решил обосноваться в замке и не прогадал: ему удалось сохранить то, что потеряли многие даймё, беспечно доверившиеся управляющим. Он устранил наследственные должности, строго следил за дисциплиной среди начальников войска, требовал заботы высшего о низшем и беспрекословного подчинения последнего – первому. Он никому не доверял и всюду засылал своих шпионов, которым не доверял тоже.

Так прошло много лет, в течение которых Нагасава был вполне доволен собой. А потом вдруг понял, что все изменилось. Прежде ему доставляло удовольствие просыпаться, вставать, есть и пить, отдавать приказы своим самураям. А теперь… Все эти мелкие действия стесняли его, казались ненужными – он сполна ощутил тяжесть привычки. Он утратил чувство «очарования вещей», все они казались ему мертвыми, хотя он прекрасно понимал, что мертвы не они, а он сам. Дни превратились в груз, его путь казался загроможденным кучей беспорядочно наваленных камней, которые он не мог раскидать – не оттого, что ослаб физически, а потому что утратила силу его душа.

Нагасава знал: выход есть, он обязательно найдется, – и принялся разбираться в себе. Спустя некоторое время ему показалось, что он понял. На протяжении многих лет самураи, о которых он заботился и которыми руководил, были его большой семьей. Конечно, время от времени его посещали граничившие с тревогой мысли о наследнике, но потом он вновь погружался в каждодневную суету, и тревога отступала. Сначала Нагасава собирался оставить все племяннику, сыну своего двоюродного брата, но пару лет назад тот погиб в одной из междоусобных войн.

Жена Нагасавы, Тиэко-сан, была старше его на три года, а теперь казалось, что на все десять. Она отличалась от столичных женщин – изящных игрушек в богатых домах. Именно Тиэко некогда помогла раскрыть заговор Ясуми с помощью личных шпионок (как известно, женское ухо способно услышать даже шепот ветра!), и супруг ценил ее, самоотверженную, мужественную, немногословную.

Акира ошибался: в молодости у Нагасавы было три наложницы, но все они, одна за другой, умерли в его отсутствие. Винить было некого: в те времена в Сэтцу свирепствовала оспа. Однако с тех пор Нагасава предпочитал не брать женщин в свой дом и, если возникала потребность развлечься, делал это вдали от замка, например, когда ездил в Киото.

Нагасава долго не мог найти повода заговорить с женой о принятом решении, хотя знал: она не возразит не то чтобы словом, а ни единым жестом и взглядом. А если бы возразила, то что сказала бы она? Наверное, заметила бы, что иллюзии губят людей, а застарелые мечты высасывают из них последние соки. Впрочем, едва ли Тиэко подозревала, что в его душе еще способны просыпаться мечты!..

Акира не мог избавиться от внутренней дрожи – она одолевала его с утра, едва он выбрался из-под теплого покрывала и взял в руки поданную матерью чашку с горячим чаем, и только усилилась во время недолгих сборов, когда видимая сосредоточенность то и дело прерывалась вспышками испуга: не забыл ли чего?! Потом дрожь предвкушения преобразилась в дрожь восторга: это свершилось! Он, натянутый как струна, ошеломленный и открытый, – в седле, в свите господина Нагасавы, на дороге, ведущей в Киото!

Скованная ночным холодом земля была твердой как камень, и звук ударов нескольких десятков конских копыт разлетался во все стороны. В этот предрассветный час пейзаж выглядел точь-в-точь как на одной из тех бесценных картин, что собирал господин Нагасава: едва проступавшие сквозь пелену тумана застывшие горные вершины, размытые мазки темно-серой и черной туши, которыми нарисованы камни…

Акира радовался тому, что предстоит долгий путь: возможно, он не раз и не два увидит лицо господина, услышит его голос. Стоило Нагасаве оглянуться, пусть даже мимоходом, случайно, как юноше начинало казаться, будто он всей кожей чувствует взгляд этих глубоких, неподвижных глаз, загадочно темнеющих на спокойном, величавом лице.

Он приготовился к чему-то необычному, потрясающему, совершенному, потому даже звон колоколов в буддийских храмах, глуховато раздавшийся в сыром и прохладном воздухе, вызвал в его душе сладкую истому. Он столько слышал о холодной и пронзительно суровой красоте Киото, что был слегка разочарован тусклым и однообразным видом стоявшего в низине города: вереница унылых крыш, безликие стены, рвы с водой… А где же изящные решетки, золотые колонны и цветные черепицы? Акира решил набраться терпения и подождать, пока они въедут в город.

Очутившись наконец на улицах Киото, Акира с трудом удерживался от того, чтобы не вертеть головой из стороны в сторону. Гигантские ворота на южной границе стрелой рассекавшего город проспекта Судзаку, живые изгороди, крошечные садики, искусственные парки. Множество простого люда в одежде из грубой ткани и деревянных сандалиях-гэта, надетых на босу ногу – Черты лиц резкие и усталые, и сами лица – чайно коричневые, совсем как у крестьян в Сэтцу. Акира слышал, будто кожа у столичных женщин белая, точно свежевыпавший снег, а волосы – длинные-длинные и струятся вдоль тела, ниспадая на роскошные одежды. Таких женщин здесь не было, – возможно, они прятались там, в тени паланкинов, за золотистыми занавесками или еще дальше – в недосягаемой глубине особняков…

Они остановились в богатой гостинице близ восточного буддийского храма Тодзи; после короткого отдыха часть самураев осталась при господине, а другим было позволено осмотреть город.

Акире очень хотелось войти в какой-нибудь храм, но он не знал, можно ли это сделать. И еще он мечтал увидеть дворец императора.

Странно, но его не покидало ощущение неуюта, разочарованности. Все вокруг казалось чужим, словно бы в его руки попал свиток некоего прекрасного произведения, развернув который он с удивлением и досадой обнаружил, что текст написан на незнакомом языке.

Акира ожидал увидеть огромное пространство, но все выглядело каким-то тесным, плоским, приземленным. Было мало неба, оно казалось втиснутым в мир и странно ненастоящим по сравнению с теми просторами, какие окружали Акиру дома. Горы, открывавшиеся его взору каждое утро на горизонте, были куда величавее этих взмывающих в небеса многоярусных строений, но… каким же маленьким и бедным по сравнению с дворцами Киото был замок господина Нагасавы!