Страница 10 из 59
— Мне кажется, я шел немного быстрее, — ответил Хендерсон. — Я заметил, что когда я раздражен, то хожу быстро, и вчера вечером шел с приличной скоростью.
— Датч, немного быстрее, — скомандовал Берджесс.
Рыжий слегка прибавил шагу.
Послышался пятый удар, затем шестой.
— Как сейчас? — спросил Берджесс.
— Примерно так, — признал Хендерсон.
Незаметно они подъехали к перекрестку. Красный сигнал заставил остановиться машину. Но не пешехода. Прошлым вечером Хендерсон не обращал на светофоры внимания. По середине следующего квартала они вновь догнали идущего.
Теперь они выбрались на Пятидесятую улицу. Миновали один квартал. Второй.
— Видите его?
— Пока нет. Или, может быть, вижу, но не узнаю. Вывеска была очень яркая, ярче, чем эта. Весь тротуар был залит красным светом.
Третий квартал. Четвертый.
— Нашли?
— Ничего похожего.
Берджесс предупредил его:
— Думайте, что делаете. Если вы будете тянуть слишком долго, то даже ваше гипотетическое алиби вам не поможет. Вы уже должны быть внутри, сейчас восемь с половиной минут седьмого.
— Какая разница, если вы все равно мне не верите, — сухо сказал Хендерсон.
— Не мешает точно знать, сколько времени требуется, чтобы пройти пешком от одного места до другого, — вставил человек, сидящий с другой стороны, — может быть, мы случайно узнаем, когда вы на самом деле вошли туда, и тогда просто вычтем это время.
— Прошло девять минут, — сообщил Берджесс.
Хендерсон низко наклонил голову, пристально разглядывая медленно проплывающую мимо ленту тротуара.
Они проехали вывеску, бесцветную, с незажженными стеклянными трубками. Он быстро обернулся:
— Вот он! Думаю, это тот самый, но вывеска не горит. Там было что-то вроде «Ансельмо», теперь я почти уверен. Что-то иностранное…
— Стоп, Датч! — закричал Берджесс. Он нажал на пружину и остановил секундомер. — Девять минут, десять с половиной секунд, — объявил он. — Мы дадим вам форы десять с половиной секунд, учитывая плотность толпы, в которой вы шли, и интенсивность движения на перекрестке: все это каждый раз меняется. Девять минут чистого времени, чтобы дойти от угла вашего дома до этого бара. Еще минуту дадим вам на то, чтобы спуститься от вашей квартиры до первого этажа, где вы и услышали первый удар колокола. Этот отрезок мы уже проверили. Другими словами, — он повернулся к нему, — найдите способ доказать, что вы вошли в этот бар самое позднее в шесть семнадцать — но не позже, — и вы автоматически оправданы, даже теперь.
Хендерсон сказал:
— Я смогу доказать, что я был здесь уже в десять минут седьмого, если только смогу найти эту женщину.
Берджесс распахнул дверцу автомобиля.
— Давайте зайдем внутрь, — предложил он.
— Вы когда-нибудь раньше видели этого человека? — спросил Берджесс.
Бармен потер подбородок.
— Его лицо мне кажется знакомым, — признал он, — но ведь вся моя работа — это лица, лица, лица.
Ему дали время подумать. Он искоса взглянул на Хендерсона. Затем подошел к нему с другой стороны и опять посмотрел. Он все еще колебался:
— Я не знаю.
Берджесс сказал:
— Иногда рама значит больше, чем сама картина. Попробуем по-другому. Бармен, зайдите за стойку.
Они все вместе подошли к стойке.
— Хендерсон, где вы сидели?
— Где-то здесь. Часы висели прямо надо мной, а блюдо с солеными крендельками стояло сбоку.
— Хорошо, сядьте сюда. Бармен, взгляните еще раз. Не обращайте на нас внимания, хорошенько посмотрите на него.
Хендерсон наклонил голову, мрачно уставясь на поверхность стойки, как и в прошлый раз.
Это подействовало. Бармен щелкнул пальцами:
— Помню! Он самый. Теперь я вспомнил. Вчера вечером, да? Должно быть, из тех, кто много не заказывает, просидел недолго и не успел напиться как следует.
— Мы хотим знать время.
— Наверное, в первый час моей смены. Вокруг меня еще не собралась толпа. Вчера вечером наплыв начался поздно, иногда бывает.
— Когда у вас первый час смены?
— С шести до семи.
— Да, но мы хотели бы знать, когда именно после шести.
Он покачал головой:
— Извините, ребята. Я смотрю на часы, только когда смена заканчивается, а не в самом начале. Может быть, в шесть, может быть, в полседьмого, а может, и без четверти семь. Черт побери, я не хочу вас обманывать.
Слегка приподняв брови, Берджесс посмотрел на Хендерсона, затем опять повернулся к бармену:
— Расскажите нам о женщине, которая в это время была здесь.
Бармен сказал с пугающе невинным видом:
— Какая женщина?
Цвет лица Хендерсона медленно изменялся от нормального до бледного, от бледного до белого как смерть.
Берджесс сжал его руку, заставляя молчать.
— Так вы не видели, как он встал, подошел к какой-то женщине и заговорил с ней.
— Нет, сэр, — сказал бармен, — я не видел, чтобы он вставал, шел куда-то и с кем-нибудь разговаривал. Я не могу поклясться, но у меня такое впечатление, что в это время в баре не было никого, с кем он бы мог разговаривать.
— Но вы заметили женщину, которая сидела здесь одна, пусть вы даже не видели, как он встал и подошел к ней?
Хендерсон беспомощно ткнул пальцем в две табуретки, стоявшие рядом.
— В оранжевой шляпе, — сказал он, прежде чем Берджесс успел остановить его.
— Молчите, — предупредил его детектив.
Бармен вдруг по непонятной причине разозлился.
— Послушайте, — сказал он, — я работаю в баре тридцать семь лет. Меня уже тошнит от этих проклятых лиц: каждый божий вечер приходят — уходят, приходят — уходят, заказывают и пьют. И не спрашивайте меня, какого цвета у них шляпы, общаются они друг с другом или нет. Для меня все они — только заказы! Для меня все они — только напитки, слышите, только напитки! Скажите мне, что она пила, и я скажу вам, была она здесь или нет! Мы храним все чеки. Я принесу их из кабинета хозяина.
Полицейские посмотрели на Хендерсона. Он сказал:
— Я пил виски с водой. Я всегда заказываю только это. Дайте мне подумать минуту, я попытаюсь вспомнить, что пила она.
Бармен вернулся с большим оловянным ящиком.
Хендерсон сказал, потирая лоб:
— У нее на дне стакана оставалось шерри и…
— Это может быть один из шести коктейлей. Я найду. Бокал был с плоским дном или на ножке? И какого цвета был осадок? Если у нее был «Манхэттен», бокал был на ножке, а осадок коричневый.
Хендерсон сказал:
— Бокал был на ножке, она крутила его в пальцах. Но осадок был не коричневый, нет, вроде бы розовый.
— Розовый, — быстро сказал бармен. — Теперь я легко найду.
Он начал перебирать чеки. Это заняло несколько минут, ему пришлось перелистать их в обратном порядке, так как более ранние лежали на самом дне.
— Видите, они лежат по порядку и пронумерованы сверху, — пояснил он.
Хендерсон вскочил и наклонился вперед.
— Подождите! — сказал он, задыхаясь. — Это мне кое-что напомнило. Я вспомнил номер, напечатанный на моем чеке. Тринадцать. Роковое число. Помню, я с минуту разглядывал его, когда бармен мне его дал, как и любой на моем месте.
Бармен положил перед ними два чека.
— Да, вы правы, — сказал он. — Вот они. Но это два разных чека. Номер тринадцать — скотч и вода. А вот и «Розовый Джек», целых три, под номером семьдесят четыре, это чек Томми, из дневной смены, я знаю его почерк. И еще — с ней был какой-то парень. Три «Розовых Джека» и один ром, видите чек? Ни один нормальный человек не будет их смешивать.
— Значит… — мягко начал Берджесс.
— Значит, я просто не помню никакой женщины, даже если она и осталась до начала моей смены, потому что ее обслуживал Томми, а не я. Но если она и осталась, весь мой тридцатисемилетний опыт работы в баре говорит мне, что он не подходил и не разговаривал с ней, потому что с ней уже кто-то был. А еще весь мой тридцатисемилетний опыт говорит мне, что он был с ней до конца, потому что никто не будет брать три «Розовых Джека» по восемьдесят центов каждый, чтобы потом уйти ни с чем, а другой пусть придет на все готовенькое. — И он выразительно хлопнул мокрой тряпкой по стойке.