Моя герцогиня

— Знаю, знаю. С той самой минуты, как обнаружила меня с любовницей. Однако ты не поняла, как важно, достигает ли предосудительная связь масштабов истинной интимной близости.

— Если пытаешься доказать, что мы с тобой когда-то разделяли эту истинную интимную близость, то вынуждена не согласиться.

— Нет, не пытаюсь. Более того, сознаю, что вы с Вильерсом сейчас ближе и дороже друг другу, чем были мы в начале нашего брака. И все же уверен: Леопольду ни разу не довелось войти в твою спальню.

Слова нетерпеливо рвались на волю, однако Элайджа не давал возможности возразить.

— Позволь высказаться определенно: даже если мне суждено умереть завтра, все равно не готов смириться и одобрить порочные и двусмысленные визиты герцога, не готов позволить ему беспрепятственно владеть твоим временем. Восьмилетним мальчишкой я понял: можно умереть, сознавая, что удалось хотя бы немного изменить окружающий мир, а можно исчезнуть незаметно, подобно рыбе или лягушке, и мир останется точно таким же, как до моего рождения. Я выбрал первый путь, и тебе никогда, никогда не удастся заставить меня измениться и уподобиться герцогу Вильерсу.

— Но я не прощу тебя брать пример с Вильерса! — в отчаянии воскликнула Джемма. — Всего лишь хочу сказать, что никакие несправедливости мира не способны запретить человеку вовремя отойти от края. Возможно, не обязательно проводить остаток дней в постели, но эта жизнь тебя определенно убивает!

— Не считаю данный фактор существенным, — спокойно заметил Элайджа.

— Не считаешь существенной свою жизнь?

— Всегда знал, что моя жизнь будет короткой. Так стоит ли предавать все, что дорого, ради нескольких дополнительных праздных минут?

Джемма смотрела на мужа, не находя сил возразить.

— Понимаю, что тебе хотелось бы, чтобы я все бросил и сел рядом с тобой, — продолжил он, беспокойно шагая по комнате.

— Я не…

Никогда еще Элайджа не перебивал так часто. Вот и сейчас он резко обернулся и посмотрел ей в глаза.

— Мы уже слишком взрослые, чтобы притворяться. Ни минуты не сомневаюсь, что после моей смерти вы с Вильерсом найдете свое счастье.

— Как ты смеешь говорить такое?!

— Смею, потому что это правда.

— Утверждаешь, что я жду твоей смерти?! — закричала Джемма. — Оскорбляешь и меня, и герцога!

— Леопольд — мой самый близкий друг, — с горечью признался Элайджа. — Даже когда мы не общались, я все равно в него верил. Печальная истина заключается в том, что я никогда не мог и никогда не смогу стать тем приятным компаньоном, которого ты заслуживаешь. Однако нежелание сконцентрироваться на собственном здоровье не мешает признать того очевидного факта, что Вильерс подходит тебе куда больше, чем я.

— Что за невозможная, постыдная нелепость! — Джемма наконец собралась с духом. — По-твоему, я отвернусь от твоей могилы и немедленно упаду в ленивые и предосудительные объятия, чтобы провести жизнь в счастливом безделье?

— Можешь называть мои доводы, как заблагорассудится. То, что тебе кажется нелепостью, на самом деле всего лишь логика. — Элайджа стремительно подошел и остановился напротив. — Хочу говорить честно, и ничего больше. Было бы высокомерием скрывать собственное мнение.

— Понимаю, — кивнула Джемма, пытаясь совладать с нервами. — И все же хочу убедиться, что правильно восприняла твою точку зрения: хотя ты и считаешь Вильерса никчемным прожигателем жизни, все же не сомневаешься, что, похоронив супруга, я первым делом распахну перед ним двери своего будуара?

— Ярко сказано, — сухо заметил герцог.

— Более того, ты отказываешься предпринимать любые шаги, способные продлить жизнь, а предпочитаешь сломя голову мчаться к могиле, вовсе не думая о… о тех, кого оставляешь.

— Я постоянно думаю о тебе.

— Неужели? Напрасно! Я всего лишь запертое в четырех стенах легкомысленное создание, готовое перепорхнуть к Вильерсу, едва догорит твоя короткая свеча.

— Не только ярко, но даже в духе великого барда.

Джемма резко отвернулась и, кусая губы, уставилась в темное окно. Слезы неумолимо подступали, а сердце медленно билось под тяжестью печального осознания собственной роли в глазах мужа.

— Искренне хотел бы стать тем человеком, который тебе нужен, — донесся, словно издалека, глухой голос.

— Удивительно, что ты вообще счел необходимым вызвать меня из Парижа. — Голос отказывался подчиняться.

Элайджа кашлянул.

— Не могу понять твоей обиды. Если не захочешь выходить замуж за Вильерса, никто тебя не заставит. Я только… — Он замолчат и, положив на плечи сильные ладони, резко повернул Джемму к себе лицом. — Черт воздай, я отчаянно ему завидую! Завидую вашей уютной дружбе, интересной партии в шахматы, вниманию и сочувствию в твоих глазах, вашей взаимной симпатии.

Джемма сердито смахнула слезу.

— Но ведь ты только что презрительно насмехался над безвкусным времяпровождением!

— Что поделаешь, я не создан для светской жизни.

Что оставалось делать? Признаться, что глупо поверила в способность мужа влюбиться?

Джемма прислонилась затылком к темному прохладному стеклу. Разве Элайджа виноват в том, что ставит честь превыше всего? Наверное, подобное отношение к ценностям жизни достойно признания. Да, мир действительно восхищался благородством герцога Бомона.

Она открыла глаза и взглянула на своего красивого, достойного, всеми уважаемого мужа. Того самого глупца, который намеревался передать ее с рук на руки Вильерсу, словно посылку, которую страшно оставить под дождем.

— Прости за то, что доставил столько страданий — тихо, искренне произнес он.

— Страданий, — повторила Джемма и в который раз тяжело вздохнула, пытаясь прогнать застрявший в горле ком. — Наверное, страдания прилагаются к умирающему мужу. — Слова прозвучали так горько и безжалостно, что герцог поморщился.

— Не хочу, чтобы наши отношения зашли в тупик. Я думал, мы…

— Что? — нетерпеливо уточнила Джемма.

Он не ответил. Глаза сейчас казались такими же черными, как полночное небо, — слишком красивыми для мужчины.

— Я для тебя всего лишь приложение к титулу и поместью, — горестно продолжала упрекать Джемма. — Корова, которую ничего не стоит отдать соседу.

— Только не надо впадать в истерику…

Она не позволила договорить:

— Будь добр, не перебивай. Поскольку главной жизненной ценностью у тебя считается работа, вопрос о наследнике не может стоять остро. Вот уже больше года тебе известно, что твое сердце может в любую минуту остановиться, и все же ты отказался встретиться со мной в постели по окончания шахматного матча с Вильерсом.

Герцог насупился.

— Исключительно в интересах ребенка. Не хочу, чтобы все вокруг подозревали, что в венах моего наследника течет чужая кровь.

— В таком случае позволь сделать заявление столь же прямое, как твой отказ покинуть палату лордов. Я не буду с тобой спать, Элайджа. Я не племенная кобыла, доступная в любую минуту, свободную от общения с премьер-министром и членами парламента.

— Джемма!

Она вопросительно вскинула брови:

— Да?

— Но я страстно желал тебя. — Слова падали, словно капли раскаленного железа. — Я мечтал о тебе, как путник в пустыне мечтает о глотке воды.

Элайджа был не из тех, кто с легкостью готов открыть собственную слабость. Но сейчас, не получив ответа, он поцеловал сначала одну ее ладонь, потом другую. Прикосновение обжигало.

— Мы хотим друг друга.

— Нет, — ледяным тоном отрезала Джемма. — Вернее, да. Мы действительно хотим друг друга, но этого недостаточно.

Элайджа выпустил ее руки. Глаза снова стали непроницаемо-холодными.

— В таком случае добейся меня.

— Что?

— Готов признать великую силу ухаживания изо дня в день наблюдаю ее действие в палате лордов. Не поверишь: чтобы убедить оппонента в ошибочности позиции или доводов, приходится долго и искусно за ним ухаживать. Только так можно доказать, что он совершил грубую ошибку, поддержав работорговлю или увеличение налога на пшеницу. Если ты права, и я действительно напрасно трачу время и силы, убеди меня.