Страница 11 из 71
В 1830 году его отец разорился, но не из-за революции, а из-за компаньона-вора. Он перебрался в Брюссель, где заболел и где ему восемнадцать лет спустя предстояло умереть, все еще обремененным долгами.
Заботу о семье взяли на себя старшие сын и дочь, дав возможность своему самому младшему брату учиться музыке, к которой тот проявлял большую склонность.
В одиннадцать лет Адольф Самюэль написал свою первую сонату, в девятнадцать — первую кантату, «Жанна д’Арк». Получив Римскую премию, он уехал в Италию и по пути остановился во Флоренции. Первым и единственным местом, которое он в ней посетил, оказалось палаццо Питти. И там, приблизившись к «Мадонне в кресле» Рафаэля, Адольф Самюэль вдруг застыл, оцепенев от восторга. Через мгновение его охватил внезапный жар, да такой сильный, что он с трудом добрался до своего жилья и слег в постель на целую неделю. После чего уехал в Вечный город, не сохранив о Флоренции других впечатлений, кроме того ослепительного восторга.
Карьера Адольфа Самюэля началась весьма блестяще. Он сочинил оперу, три комические оперы, несколько симфоний и более сорока кантат и мелодий. Ему было только двадцать пять лет, а его произведения уже играли в Брюссельской опере.
Он увлекся идеями той эпохи: называл себя пантеистом, либералом, гуманистом. Даже недолго принадлежал к масонской ложе.
Но вот в тридцать лет в его дневнике появляется запись: «О Иисус! Если бы я жил в Твое время, я бы оставил все, отца, мать, дом, ремесло, чтобы последовать за Тобой!»
Этого человека пронзали озарения и, подобно молнии, ударившей в ствол дерева, оставляли в душе глубокие следы.
Однако жизнь берет свое, и Адольф Самюэль становится почти официальным лицом. В тридцать пять лет он сочиняет по королевскому заказу кантату для торжественного открытия колонны Конгресса в Брюсселе. Получает крест ордена Леопольда и место преподавателя гармонии в Консерватории.
Он также напишет учебник по сольфеджио и аккомпанементу и станет членом Королевской академии.
Его другом был Берлиоз, с которым он постоянно переписывался и заказывал ему апартаменты в отеле «Сакс», когда тот приезжал в Брюссель.
Женился Адольф Самюэль на девушке родом из Кельна, и у них было четверо детей.
Но настали трудные времена, словно жизнь перестала им улыбаться. Годы пролетели, и теперь на него обрушилось бремя семейных забот: пришлось оказывать поддержку двум сестрам-инвалидам и очень старой матери. А он еще не до конца расплатился с отцовскими долгами. К тому же его собственная супруга, женщина весьма хрупкого здоровья, вскоре превратилась чуть ли не в калеку.
Адольф Самюэль был человеком долга, совестливым и добрым, суровым к самому себе и снисходительным к другим. Он помогал всем своим нуждавшимся родным, давая уроки, уроки, уроки.
В те времена музыка вместе с акварельной живописью составляла часть образования юных девушек, и буржуазные семьи Брюсселя наперебой зазывали к себе этого молодого преподавателя. Помимо лекций в Консерватории он давал частные уроки — до четырнадцати часов в день. Нанятый на целый месяц фиакр возил его в любую погоду по домам учениц и ждал у дверей. От изнурения ему парализовало ноги, уложив на несколько месяцев в постель.
Он затеял устраивать общедоступные концерты, назначив всего десять сантимов за билет, в то время как кружка пива стоила четырнадцать, чтобы, по его словам, «отвадить рабочих от их привычки к кабакам».
Первый же организованный им концерт собрал девятьсот слушателей. Тогда ему была предоставлена субсидия, что позволило устраивать до десяти концертов за сезон, не считая ежегодного трехдневного фестиваля по образцу тех, что проводились в Кельне и Дюссельдорфе. После чего ему предложили возглавить Гентскую консерваторию, и та под его руководством стала, по мнению знатоков того времени, одной из лучших в Европе. В его жизни наступил благоприятный поворот.
Но за двадцать прошедших лет он ничего не сочинял, удовлетворяясь лишь тем, что в редкие свободные минуты вновь брался за произведения своей юности, чтобы их улучшить. Им овладела некоторая меланхолия.
И вдруг, в семьдесят лет, во время какой-то поездки, на него снизошло вдохновение: он решил написать симфонию о жизни Христа.
Это пятичастное произведение «Christus» для оркестра, органа и голосов было написано в Генте в 1894 году, потом прозвучало в Брюсселе и, согласно рецензиям того времени, было встречено бурными овациями во Франции, Германии, Англии. Оно заканчивалось великолепным, весьма волнующим гимном во славу Божию.
Обратиться в другую веру, сочиняя симфонию, — такое бывает нечасто. Год спустя Адольф Самюэль, равно как и его жена, испросили крещения у епископа Гентского.
Через четыре года Адольф Самюэль умер. Его последними словами, когда уже началась агония, были: «Теперь я понимаю конец второго периода в григорианском хорале: это утверждение нашей веры».
До меня от него дошла лишь одна блеклая фотография и еще кресло. На фотографии изображен в профиль старик за фортепьяно, прической немного напоминающий Леконта де Лиля — серебряные волосы обрамляют высокий лысый лоб, ниспадая волнами на воротник редингота. У него очень мягкие черты лица, на носу очки в стальной оправе. Кресло — то самое, в котором он писал, красного дерева, в стиле Луи Филиппа, легкое и очень простое. Я пользовался им в студенческие годы, теперь оно стоит в комнате с моими архивами.
Что же моей воле к жизни, еще неведомой мне самому, предстояло взять у этого предка, целиком пронизанного гармонией и таившего в себе немного святости?
Я совершенно немузыкален. Музыка для меня не является необходимостью. В отличие от множества моих современников, у которых изобретение Шарля Кроса породило потребность звукового аккомпанемента во время работы, мне она скорее мешает думать. Симфонический концерт для меня испытание. Поскольку слух и зрение у меня связаны, я выделяю взглядом каждый инструмент, и, пока смотрю на него, он заглушает все остальные.
Собственно, я чувствителен только к той музыке, которая предрасполагает душу к ее важнейшим движениям: это прежде всего религиозная музыка, во всех храмах, включая азиатские, потому что она открывает доступ к чувству божественного; затем музыка военная, потому что возбуждает боевой пыл и помогает забыть о себе; наконец, музыка цыганская, потому что душераздирающе выражает боль в радости. Но там, где мне не удается четко следовать за мелодической линией, я становлюсь глух или меня охватывает крайняя скука.
Мои предпочтения весьма ограничены: композиторы XVII и начала XVIII века. Никогда не устаю от Иоганна Себастьяна Баха. У меня впечатление, что такие гармонии были доступны олимпийским богам, когда они слушали музыку сфер, вращающихся в бесконечности.
Быть может, как раз от того молодого человека, остолбеневшего перед Мадонной Рафаэля, мне и досталась уверенность, что любое искусство по своему происхождению священно и у него есть только один смысл, одна истинная задача: зрительное или звуковое отображение священного характера Вселенной.
Итак, именно в Гентской консерватории, этом храме музыки, где все вертелось вокруг ее доброжелательного и внушавшего восхищение великого жреца, в 1888 году приняли, обласкали и осыпали знаками внимания Жюльетту Крос. Она была в самом расцвете своих двадцати лет.
Один из сыновей Адольфа Самюэля, Анри, безумно в нее влюбился. В отличие от своего отца, он не имел подлинного призвания ни к чему: сначала довольно рассеянно учился на инженера, потом провел четыре года во французской армии. Но он был весел, жизнерадостен, речист, очарователен; и он очаровал. Несмотря на его невысокий рост, красавица Жюльетта поверила, что тоже влюблена, — никогда еще ею так не восторгались. Они решили пожениться, даже не представляя себе, до какой степени не подходили друг другу, и их семьи благословили столь сильную страсть.
Бракосочетание состоялось в Париже. Ради внучки Одорико Мендеса свидетелем стал посол Бразилии. Свадебное угощение подали в павильоне Людовика XIV на авеню Буа-де-Булонь: десять блюд, шесть вин. Таковы были обычаи.