Драконья погибель (ЛП)

«Но почему? — спросила она. — Ты же сам часто говорил, что драконам чужды дела людей».

Его чешуя встопорщилась с сухим шорохом и улеглась снова. Дженни помнила, что драконы не лгут. Вот только правда их подобна лабиринту — слишком уж легко в ней заблудиться.

«Так оно и есть, — ответил он. — Так было и со мной, пока ты не исцелила меня. Моя магия разбудила твою, но и ты разбудила во мне что-то такое, чему нет названия на языке драконов. Видно, не одна только власть Камня запрещала мне лететь на север. Я не хочу, чтобы ты умерла, как умираете все вы. Я хочу, чтобы ты летела со мной, Дженни, хочу, чтобы ты стала одним из нас и обрела ту власть, к которой стремилась всю жизнь. Эта жажда сильнее песни золота, которую мы слушали вместе. Почему — не знаю. А ты? Разве ты сама не хочешь этого?»

Вопрос остался без ответа.

Не стоило бы Джону вставать с постели, но, как только Дженни очнулась, он, конечно же, приковылял по ступеням в верхний двор и присел на краешек узкого ложа. Оглаживая ее волосы, как в те дни, когда Дженни, покинув каменный дом на Мерзлом Водопаде, приходила погостить в Холд, он рассказывал ей о том, что случилось за эти дни: о снятии осады с Цитадели, о возвращении гномов в Бездну, о делах Гарета и о подборе книг для библиотеки Холда, — просто рассказывал, не вынуждая Дженни ни отвечать, ни задумываться. И все-таки каждое его прикосновение вызывало боль, сравнимую лишь с болью от злобных заклинаний Зиерн.

Да, Дженни сделала свой выбор десять лет назад. Или, может быть, тогда у нее не было выбора?.. Даже не поворачивая головы, она знала о том, какие мысли возникают сейчас в хрустальной глубине пристальных глаз дракона.

Когда Джон поднялся, Дженни коснулась рукава его черной потрепанной мантии.

— Джон, — тихо сказала она, — могу я тебя попросить кое о чем? Пошли кого-нибудь к Мэб и скажи, чтобы она сама подобрала книги по магии. Если можно, то и по магии гномов тоже.

Лежа на узком соломенном тюфяке, который вот уже четыре ночи был ее единственным ложем, она глядела в сторону; грубые черные волосы разметались по белому полотну. Какое-то мгновение Джон молча смотрел на нее.

— А разве ты не сама займешься этим, милая? — спросил он наконец. — Книги-то нужны прежде всего тебе.

Она покачала головой. Джон стоял спиной к свету; черты лица размывала тень. Дженни хотела ободряюще коснуться его руки, но что-то запретило ей сделать это. Холодным, как серебро, голосом она пояснила:

— Во мне магия дракона, Джон. Она не нуждается в книгах. Книги — для Яна, у него есть способности к колдовству.

Аверсин все молчал, и Дженни заподозрила, что даже колдовские способности старшего сына для Джона не секрет.

— А разве не ты будешь учить его? — тихо спросил он.

Дженни снова покачала головой.

— Я не знаю, Джон, — прошептала она. — Я не знаю. — И, видя, что он собирается положить ей руку на плечо, сказала: — Не надо. От этого станет только хуже.

Он помедлил, всматриваясь в ее лицо. Потом покорно повернулся и двинулся к лестнице…

Так она ничего и не решила до самого дня отъезда из Цитадели. Дженни часто ловила на себе взгляд Джона, когда он полагал, что она его не видит. Дженни была благодарна ему за то, что он ни разу больше не пустил в ход это страшное оружие — не заговорил с ней о сыновьях. Ночами она видела лунное мерцание драконьей чешуи в дальнем конце верхнего двора. Иногда Моркелеб кружил над Цитаделью. Припорошенный светом зимних звезд, он плыл, казалось, сквозь сердце космоса…

Утро выдалось ясным, хотя и обжигающе холодным. Из Бела прибыл попрощаться сам король, окруженный благоухающей гирляндой придворных, с опаской поглядывавших на Джона и, видимо, сильно удивлявшихся, как это они осмеливались в свое время потешаться над ним и не поплатились за это жизнью. Вместе с ними вернулся и Поликарп, а также Гарет и Трэй, ведущие себя так, словно уже были помолвлены. Трэй снова перекрасила волосы (теперь они были ало-золотые), но зачем-то заплела их совершенно по-детски

— в две косички.

По дороге из Бела тянулся караван навьюченных лошадей и мулов с припасами для дальнего путешествия и с книгами, ради которых Джон, собственно, и собирался жертвовать жизнью. Дженни, вновь облаченная в тусклые северные пледы, безразлично смотрела, как Аверсин преклоняет колено перед высоким изможденным стариком, благодаря за милость и принося клятву верности. Король слушал его весьма благосклонно, хотя время от времени принимался с беспокойством оглядывать лица придворных, как бы ища и не находя среди них кого-то.

А Джону он сказал:

— Что же вы так рано отбываете? Кажется, вчера только представились — и уже назад?

— Путь домой долог, милорд, — почтительно отвечал Джон, разумеется, и словом не обмолвившийся, как он неделю ждал в Королевской Галерее повеления сразиться с драконом. Ясно было, что память старика сохранила о тех днях весьма немного. — Лучше отправиться пораньше, пока снега еще неглубоки.

— Жаль… — Король соболезнующе наклонил голову и пошел прочь, ведомый под руки сыном Гаретом и племянником Поликарпом. Пройдя шаг или два, он вдруг приостановился, встревоженный каким-то смутным воспоминанием, и повернулся к Гарету. — Но этот… Драконья Погибель… Он ведь убил дракона, не так ли?

Объяснять, каким образом было спасено королевство, показалось Гарету делом сложным, и поэтому он просто ответил:

— Да.

— Это хорошо… — сказал король и покивал одобрительно. — Это хорошо…

Гарет передал его Поликарпу, и тот как хозяин и господин Цитадели повел короля на отдых. Придворные потянулись за ними яркой стайкой декоративных рыбок. Три маленькие коренастые фигуры, облаченные в шелк, колеблемый ледяным утренним ветерком, задержались и подошли к Гарету и Джону.

Балгуб, новый владыка Бездны Ильфердина, несколько чопорно склонил седины и сухо поблагодарил лорда Аверсина, правда, не уточняя, за что именно.

— А что ему еще оставалось делать! — заметил Джон, когда гномы последовали за королевской процессией. Одна лишь Мэб, уходя, оглянулась на Дженни и подмигнула ей. Джон продолжал: — Не мог же он, в самом деле, подойти и сказать: «Спасибо за то, что взорвал Камень». Тогда бы вышло, что Мэб была права…

Гарет, так и не выпустивший до сих пор руку Трэй, засмеялся.

— Знаешь, я думаю, что в глубине души он и сам это сознает, хотя, конечно, этой проделки он нам не простит никогда. Во всяком случае, в Совете он со мной учтив, и слава Сармендесу… Мне ведь предстоит решать с ним государственные дела.

— Вот как? — В глазах Аверсина на секунду вспыхнул живой интерес.

Гарет потупился и некоторое время молчал, по старой привычке теребя кружево на рукаве. Когда же наконец он поднял глаза, лицо его было исполнено печали и усталости.

— Я думал, все будет по-другому, — сдавленно сказал он. — Я думал: раз Зиерн мертва, отец быстро поправится. Ему уже лучше, ты сам видишь…

— Он проговорил это с уверенностью человека, пытающегося убедить самого себя, что разбитая и собранная из осколков статуя прекрасна, как прежде. — Но он стал таким… таким рассеянным. Бадегамус говорит, что он не помнит даже, какой эдикт подписал вчера. Пока я был в Беле, мы создали Совет (Бадегамус, Балгуб, Поликарп, Дромар и я) — хотя бы понять, что нам теперь делать. Отцу я сказал, что он сам собирался создать что-то в этом роде, и он сделал вид, что помнит… Он и сам чувствует, что стал забывчивым, просто не знает, почему. Иногда он кричит во сне, зовет то Зиерн, то маму… — Голос принца дрогнул на секунду. — Но что, если он никогда не поправится?

— Что, если он никогда не поправится? — мягко переспросил Джон. — Рано или поздно королевство стало бы твоим, мой герой.

Он повернулся и принялся подтягивать подпруги на мулах, готовых к путешествию по северной дороге из Цитадели.

— Но не теперь же! — Гарет следовал за Джоном; слова вылетали из его рта вместе с облачками пара. — Я чувствую, что времени для самого себя у меня просто не остается! Вот уже месяц, как я забросил поэзию. Так хотел взяться за южный вариант баллады об Антаре Воительнице…