Страница 12 из 28
Революция прав человека
На фоне штурма Бастилии законотворческая деятельность Учредительного собрания развивалась весьма бурно: депутаты уверенно опирались на поддержку разбушевавшихся парижан и напролом шли к своим целям. Впрочем, подавляющее большинство депутатов поначалу и представить себе не могли крушения королевской власти — они хотели лишь ограничить ее и приобщиться к ее полномочиям. Камиль Демулен, друг Робеспьера и соратник Дантона, напишет несколько лет спустя: «Двенадцатого июля 1789 года нас было, быть может, всего десять республиканцев в Париже». При этом знаменитый публицист и полемист забывает, что и сам он именно в те дни сочинил восторженный панегирик Людовику XVI — «восстановителю прав и свобод». Вообще Французскую революцию часто называют «революцией прав человека». И правда, главным ее вкладом в мировую историю явились эпохальные изменения в умах, к которым она привела, — именно тогда родилась европейская общественная и политическая модель, при которой мы живем и сегодня. То, что кажется нам очевидным — национальное самосознание, принцип народного представительства, ценность отдельной жизни и личности, — в конце XVIII века только зарождалось, постепенно, путем проб и ошибок, обретая плоть и кровь.
Задумав дать стране конституцию, члены Учредительного собрания в первую очередь взялись за преамбулу, которая скоро получила название — Декларация прав человека и гражданина. Там констатировалось: единственные причины общественных бедствий — «невежество, забвение прав человека и пренебрежение к ним». Поэтому необходимо изложить «естественные, неотъемлемые и священные права человека».
Знаменитая первая статья Декларации гласила: «Люди рождаются и остаются свободными и равными в правах». Естественными и неотъемлемыми правами человека объявлялись свобода, собственность, безопасность и сопротивление угнетению. Знаменательно, что в Декларации изначально ничего не говорилось о равенстве как таковом, хотя и провозглашалось участие всех граждан в разработке законов — единых для всех. Также пояснялось, что «свобода состоит в возможности делать все, что не приносит вреда другому», отдельно закреплялась свобода слова и вероисповедания, а также презумпция невиновности.
Эти столпы, на которых предстояло зиждиться новому обществу, позднее так и назовут — «принципами 1789 года». Предполагалось, что их провозглашение даст законодателям необходимые ориентиры для написания конституции, и в центре ее, что самое важное, окажется уже не королевский суверенитет, а национальный. Дебаты по отдельным статьям основного закона займут более двух лет, и лишь в начале сентября 1791-го Франция превратится в конституционную монархию в полном смысле этого слова.
Что такое нация?
Чтобы революция не осталась сугубо парижским явлением, было принято решение повсюду сместить старые органы местной власти и заменить их новыми, выборными — муниципалитетами. Но в результате возникла опасность, что страна затрещит по швам. По словам одного из депутатов, французы превратились в «аморфную массу разобщенных народов». Чтобы выковать из жителей страны единую нацию, готовую понимать и отстаивать свои интересы, политики призвали объединяться всех сторонников новых порядков в местных администрациях. Кульминацией этого процесса стал в Париже день 14 июля 1790-го — Праздник Федерации, когда съехавшиеся со всех концов страны французы в полной мере ощутили свое единство не только друг с другом, но и с королем, публично поклявшимся соблюдать конституцию. «Предатели нации боятся федерации», — пели в столице.
Как отмечал один французский лингвист, за первые годы революции все, что было «королевским», стало «национальным». Собственно, львиная доля усилий Учредительного собрания направлялась на консолидацию французов. Католическая иерархия подчиняется папскому престолу? Монашество упраздняют, а священников приравнивают к государственным служащим. Единству народа мешают сословные привилегии? От них отказываются вместе с самими сословиями и дворянскими титулами. Беспокоит обособленность провинций? Сначала их лишают былых привилегий, а потом вообще отменяют старое административное деление, учредив взамен 83 более или менее равных по территории департамента с бесстрастно географическими названиями: Нижняя Луара, Уаза, Альпы...
На деле, конечно, еще долгие годы французские граждане ощущали себя скорее бретонцами, провансальцами, бургундцами и так далее. Они говорили на очень разных диалектах и даже языках — и 100 лет спустя северяне и южане плохо понимали друг друга. Для революционных вождей это составляло огромную проблему: трудно вести эффективную пропаганду, если, как писали им с мест, «стоит проехать семь-восемь лье, и язык, на котором говорят местные жители, изменяется самым явственным образом». Не было и единой системы мер и весов: на территории одного только нынешнего департамента Нор использовалось 18 вариантов «локтя» (кстати, именно в революционной Франции возникла метрическая система, которую мы применяем и поныне). Одежда, традиции градостроительства, обычаи и привычки — все буквально «пестрело в глазах» у реформаторов. Побывавший в революционной Франции Николай Карамзин рассказывал потом анекдот о крестьянах, которые сначала потребовали от молодого аристократа, чтобы он кричал вместе с ними: «Да здравствует нация!», а потом обратились к нему за разъяснением: что, мол, это значит…
И все-таки 1789 год знаменовал рождение французской нации по всем фундаментальным признакам. Самое страшное преступление прошлого — «оскорбление Величества» сменилось «оскорблением Нации». Естественно, появились новые державные символы, в первую очередь знаменитый сине-бело-красный триколор. Между прочим, хотя события не такие уж давние по историческим меркам, как он возник, точно неизвестно. По самой распространенной версии, он появился на свет 17 июля 1789 года, когда Людовик XVI согласился в знак примирения с народом прикрепить к своей шляпе рядом с белой бурбоновской кокардой синие и красные ленты — цвета города Парижа. Другая легенда утверждает, что это сочетание символизировало единство сословий: голубой цвет — третье, белый — духовенство, красный — дворянство. Так или иначе, поначалу и очередность цветов, и ориентация полос — по горизонтали или вертикали — варьировались, пока 15 февраля 1794 года не был принят декрет, увековечивший их современное расположение.
Наряду с образами государя и Франции в живописи и скульптуре появляется образ Нации — в самых разных видах (коленопреклоненная «благодарная Нация», «Гений Нации», «Нация в лавровом венке и с пальмовой ветвью Бессмертия в руке» и так далее). Заложенная еще тридцатью годами раньше церковь Святой Женевьевы превратится в Пантеон — своеобразный храм нации.
Оноре Габриель Рикети, Граф де Мирабо
Прирожденный оратор, огромный, могучий, с громовым голосом, он легко подчинял себе депутатов и казался восхищенным парижанам живым воплощением революции, а Екатерина II (возможно, с подачи Суворова) называла все революционные идеи «мираболизмом». В юности он вел весьма разгульную жизнь, рассорился с семьей, отец не раз просил короля заключить его в тюрьму. Шанса реализоваться в рамках традиционных институтов при такой репутации у него не было, и Мирабо сделал ставку на перемены, пройдя в Генеральные штаты по спискам третьего сословия (дворяне отказались его избрать). Оказавшись на гребне революционной волны, Мирабо уже в 1790-м начал тяготеть к умеренному крылу революционеров. Сторонник конституционной монархии по английской модели, он даже высказывал мысль перенести столицу из Парижа, чтобы правительство перестало быть заложником парижан. Когда весной 1791-го он скончался в зените славы, Собрание постановило похоронить его в церкви Святой Женевьевы в Париже, объявленной по такому случаю Пантеоном великих людей. И лишь значительно позже, после падения монархии, выяснилось, что Мирабо состоял в тайной переписке с королевской семьей и принимал от нее деньги для оплаты своих многочисленных долгов. Так кумир народа был развенчан, хотя в Пантеоне он оставался еще два года. Некоторые историки, впрочем, продолжают его защищать, утверждая, что он не продавался, а лишь принимал финансовую помощь от тех, с чьими взглядами был согласен. Кстати, русский посол Иван Симолин в своих донесениях незадолго до смерти Мирабо тоже выражал надежду подкупить великого вождя революции.