Мастер Баллантрэ

Местность, в которую мы забрались, была крайне пустынная; мы совсем не встречали людей, нигде не было видно ни хижинки, ни лачужки, ни трубы, из которой бы поднимался дымок; за исключением одной лодки, в которой сидели какие-то торговцы со своими товарами, с которой мы встретились на второй день нашего путешествия, мы больше ни одной не видели. Положим, что мы отправились в путь уже глубокой осенью, но во всяком случае даже и сэр Вильям, который часто путешествовал поздно осенью в этой местности, и тот удивлялся тому, что мы совсем не встречали людей, и что вся страна словно вымерла.

Это путешествие по дикой стране оставило в душе моей неизгладимые тяжелые следы. Я не принадлежу к числу тех людей, которые любят испытывать сильные впечатления и переживать какие-нибудь необыкновенные события. Знать, что зима наступает, а между тем находишься посреди пустыни, далеко от всякого человеческого жилища, казалось мне чем-то ужасным; мне казалось, будто мы испытываем Бога тем, что решаемся идти все дальше и дальше вперед, в неведомую страну. Когда же я узнал достоверно, какую цель милорд преследует, я окончательно пришел в ужас.

Мне во время нашего странствования приходилось большей частью беседовать с сэром Вильямом, так как милорд почти совсем не разговаривал ни с ним, ни со мною. Он находился в каком-то странном состоянии: он почти совсем не ложился спать, все бродил по лесу, искал кого-то глазами, но не говорил кого. Больше двадцати слов в день он не говорил. Сказать, что он при этом говорил глупости, также нельзя было, но вел он себя чрезвычайно странно.

Порой он рассказывал сэру Вильяму о том, что у него есть брат, который находится также в той местности, где мы находимся, что он путешествует по лесу неподалеку от нас, и просил сэра Вильяма сказать караульным, чтобы они в свободное время походили по лесу и посмотрели, не бродит ли брат его где-нибудь поблизости от нас.

— Меня крайне беспокоит то обстоятельство, что я не имею о брате никаких известий, — говорил милорд.

И очень часто в то время, как мы находились в дороге, ему казалось, что он видит лодку, приближающуюся к нам, или же раскинутый на берегу лагерь, и при этом он каждый раз выказывал сильнейшее волнение.

Сэр Вильям, разумеется, не мог не заметить все эти странные выходки милорда, и он очень часто отводил меня в сторону и высказывал свое удивление по этому поводу.

В ответ на его вопросы я только покачивал головой и старался, не выдавая сути дела, намекнуть ему о том, что лорд в дурных отношениях с братом, и что при встрече обоих братьев может выйти крупная неприятность.

— В таком случае, пусть он лучше один отыскивает его, где хочет, — ответил сэр Вильям.

— Где же ему его найти? — сказал я. — Он просто расстроен и поэтому ему кажется, что он то тут, то там встретится с ним.

— Хорошо, хорошо, мне до этого никакого дела нет, пусть он воображает, что ему угодно, — сказал сэр Вильям, — но только если бы мне все это заранее было известно, то я не отправился бы вместе с ним в путь.

Мы приблизительно с неделю путешествовали, когда мы приехали в местность, окруженную высокими горами, покрытыми лесом. Тут мы остановились, вышли из лодки и раскинули лагерь. Мы зажгли костры, затем поужинали и, по обыкновению, после этого улеглись спать. Был страшный холод; как я ни закутывался в плащ, и чем я ни покрывался, я никак не мог согреться, так что в продолжение всей ночи ни на минуту не мог заснуть, и как только начало рассветать, встал и подошел к костру, чтобы согреться, а затем начал ходить взад и вперед по берегу, чтобы размять свои окоченевшие члены. Делалось все светлее и светлее. Мои спутники один за другим начали просыпаться в то время, как я все еще в своем теплом пальто из воловьей шерсти разгуливал взад и вперед по берегу, и пар выходил из моих ноздрей. В эту минуту я вдруг услышал какой-то странный крик, раздавшийся с опушки леса. Караульные ответили на этот крик, а мои спутники вскочили на ноги, и один из них указал пальцем по тому направлению, откуда раздавался крик, а все другие устремили туда свои взоры. Я также взглянул туда и увидел человека, стоящего между двумя деревьями и в страшном волнении простирающего к нам руки. Через минуту после этого он подбежал к нам, бросился на колени и залился слезами. Это был Джон Моунтен, торговец, которому, судя по его словам, удалось избегнуть страшной гибели. Первое слово, которое он произнес, было: не видели ли мы Секундры Дасса?

— Кого? — в изумлении спросил сэр Вильям.

— Нет, — ответил я, — мы его не видели. А почему вы думаете, что мы непременно должны были его видеть?

— Нет? Не видели? — спросил он. — В таком случае я не ошибся. Но интересно знать, — сказал он, проводя рукой по лбу, — интересно знать, зачем он вернулся? Зачем он пошел опять туда, где лежат бездыханные трупы? По моему мнению, тут должна быть тайна, какая-нибудь особенная тайна.

Слова Моунтена возбудили наше любопытство, и мы с жадностью начали прислушиваться к тому, что он говорил. Но я думаю, что будет лучше, если я по порядку расскажу все, что мне известно о происшествии, приключившемся с Моунтеном. Я тотчас сообщу о том, что я слышал насчет этого происшествия из трех источников, но я должен прибавить, что рассказчики, от которых я узнал об этом происшествии, рассказывают о нем каждый по-своему.

Первый мой источник — это письменное изложение торговца Моунтена, весьма умно и, главное, хитро написанное в том смысле, что в нем умалчивается о преступлениях, совершенных шайкой разбойников, с которой он ездил.

Второй мой источник — два разговора, которые я имел с Секундрой Дассом, и третий мой источник — это рассказ самого Моунтена, вполне откровенно сообщившего мне все, что с ним и с его товарищами произошло. По всей вероятности, он смотрел на меня как на сообщника милорда, и поэтому не скрыл от меня ничего.

Компания, отправившаяся вверх по реке Гудзон под начальством капитана Гарриса и мастера Баллантрэ, состояла из девяти человек, из которых все, за исключением Секундры Дасса, ничего не заслуживали, как только чтобы их повесили. Сам Гаррис, а равно и вся его команда были отвратительные люди: все они были кровожадные чудовища; некоторые из них были прежде пиратами, но все они были пьяницы и негодяи, и все, нисколько не стесняясь, хвастались друг перед другом совершенными ими некогда преступлениями. По словам Моунтена, дисциплины на лодке не было никакой. Начали сговариваться насчет того, в какую сторону плыть. Капитан Гаррис и четверо из его команды, два шотландца, Пинкертон и Гасти, сам Моунтен и какой-то пьяный сапожник, по имени Гиккс, принялись шептаться насчет того, куда выгоднее направить путь. Материальных средств у них для путешествия было вполне достаточно, в особенности у мастера Баллантрэ, который захватил с собой порядочный куш.

Но, несмотря на то, что у него были деньги, положение его было крайне незавидное. Спутники его, за исключением Секундры Дасса, смотрели на него, как на дурака, согласившегося пуститься в путь с малоизвестной ему компанией, и как на жертву, обреченную на гибель. Он напрасно надеялся играть роль вожака разбойников, напротив, всякий из его спутников засмеялся бы ему прямо в глаза, если бы он вздумал корчить из себя важное лицо. Когда Моунтен рассказывал мне об этом, мне даже странно было это слышать. Я до такой степени привык к тому, что мастер Баллантрэ был всегда и всюду первое лицо, что мне даже не верилось, что он мог дойти до такого жалкого положения, в котором он находился, и я краснел за него в то время, как слушал повествование Моунтена. Сколько времени Баллантрэ находился в неведении о том, что на него вовсе не смотрят как на вождя, а что, напротив, ему грозит опасность, мне неизвестно, знаю только, что компания заехала довольно далеко в дикую страну, раньше чем он понял, в каком критическом положении он находится.