Страница 66 из 87
Ветер утих, но море не переставало волноваться. Наш «Нонсеч» так и качался на волнах, и волны играли им словно мячиком; наступил следующий день, и тот прошел, и наступил еще день, но в нашем положении никаких перемен не произошло. По палубе корабля невозможно было ходить, даже такие матросы, которые были опытны и много лет участвовали в плаваниях, не могли устоять на ногах; один из них даже упал и сильно ушибся. Корабль скрипел, все снасти и мачты трещали, а большой колокол, висевший возле битенгов, ни на минуту не переставал звенеть самым печальным образом.
В один из таких дней мы с мастером Баллантрэ сидели на корме совершенно одни. Корма корабля так и поднималась. Вокруг марса были устроены значительных размеров бульварки, которые, спускаясь по обе стороны передней его части, на старинный лад, соединялись со шкафутом. Бульварки эти, на мой взгляд, были устроены скорее с целью украсить корабль, чем с практической целью, хотя, быть может, находясь на самой возвышенной части корабля, на корме, они и приносили известную пользу. Вот в этом месте, где находились бульварки, мы и сидели; ноги мои болтались, и, чтобы не упасть во время качки, я придерживался рукой за решетчатый люк каюты, так как находил, что та позиция, которую мы занимали, была довольно опасная, тем более что, глядя на мастера Баллантрэ, стоявшего между бульварками, я мог наблюдать за тем, как его качало во все стороны. Прямо на него солнце бросало свои лучи, и тень его фигуры падала на другую сторону кормы. Он ежеминутно то поднимался вместе с кормой кверху, то опускался вниз, и волны у корабля высоко поднимались над ним и, казалось, тотчас готовы были смыть его с того места, где он стоял. Я смотрел на то, как он качался, и не спускал с него глаз, подобно тому, как птицы смотрят на красивую змею, извивающуюся перед ними. В то время, как я смотрел на Баллантрэ, до моего слуха доносился различного рода шум. Корабль наш на всех парусах несся по волнам, и мачты трещали и скрипели, а морские волны производили такой шум, что мне казалось, что я нахожусь на фабрике, а не на корабле.
Мы с мастером Баллантрэ разговаривали о мятеже, который чуть-чуть было не устроили матросы, и, как только мы кончили говорить об этом, Баллантрэ предложил мне выслушать весьма интересный рассказ, который он хотел мне сообщить. Рассказ этот снова служил мне доказательством, насколько мастер Баллантрэ был умен и до какой степени он был нравственно испорчен. Рассказ этот произвел на меня очень сильное впечатление. Быть может, это происходило и оттого, что обстановка, при которой он рассказывал, была в высшей степени оригинальна, — ветер выл, корабль скрипел, а сам рассказчик ежеминутно то поднимался над моей головой, то находился у моих ног, но только он произвел на меня сильное и вместе с тем странное впечатление.
— У меня был друг граф, — начал свой рассказ мастер Баллантрэ, — который возненавидел своего знакомого, немецкого барона, проживавшего некоторое время в Риме, равно как и он сам. Не стоит говорить о том, вследствие какой причины граф возненавидел барона, главное дело в том, что граф во что бы то ни стало желал отомстить барону за ту обиду, которую тот ему нанес. Но это намерение он держал в строжайшем секрете, так как отлично знал, что ему только в таком случае удастся исполнить свое намерение, если барон не будет подозревать, что ему грозит опасность. Граф был человек умный и самолюбивый; когда он задавался какой-нибудь целью, то он доводил ее обыкновенно до конца, а когда он брался за какое-нибудь дело, то он исполнял его в совершенстве; никакими средствами для достижения своей цели он обыкновенно не пренебрегал.
Однажды граф, проезжая верхом по окрестностям Рима, заехал в несколько отдаленную местность и очутился на незнакомой ему дороге. По одну сторону дороги, по которой граф проезжал, была древняя могила римлян, а по другую — стоял пустой дом, окруженный садом из вечнозеленых растений. Вслед затем, проехав немного дальше, граф очутился среди целой груды развалин, посреди которых он увидел большую отворенную дверь, а неподалеку оттуда, у подошвы одного холма, невысокую сосну, вышиной с смородиновый куст. Место это было чрезвычайно пустынное и вполне безлюдное, и какой-то тайный голос подсказывал графу, что он попал сюда не напрасно, и что место может пригодиться ему для достижения той цели, которую он себе задал. Он привязал лошадь к сосне, вынул из кармана кремень и сталь, чтобы зажечь свет, когда понадобится, и вошел в отворенную дверь развалины. Дверь эта вела в длинный каменный коридор, разделившийся затем на два: один из них вел направо, другой — налево. Граф пошел направо и медленно, впотьмах стал пробираться все дальше и дальше вперед, пока наконец на пути у него не встала какая-то преграда вышиной с аршин и занимавшая довольно большое место в коридоре. Граф ногой ощупал камень, а затем, протянув ногу дальше, убедился, что дальше идет пустое пространство. Любопытство его было задето, и он, подняв с полу какую-то наполовину сгнившую палку, зажег ее, чтобы иметь свет.
Как раз перед собой он увидел глубокий колодец. По всей вероятности, из этого колодца некогда брали воду крестьяне, жившие поблизости; и вот колодец и был преградой, не дававшей графу возможности идти дальше.
Граф некоторое время постоял, прислонившись к краю колодца, и смотрел вниз, в глубину. Стоило только взглянуть на этот колодец, чтобы убедиться в том, что его выстроили римляне. Он, казалось, был выстроен так прочно и крепко, что должен был простоять целые века невредимым: бока колодца и края его казались настолько крепкими, что они никогда не разрушатся. Кроме того, он был настолько глубок, что если бы кто-нибудь упал в него, выбраться ему оттуда уже не было никакой возможности.
— Интересно знать, зачем я попал сюда? — подумал граф. — С какой стати? Что я приобрел тем, что очутился здесь? Какой мне интерес рассматривать этот колодец?
Но в ту минуту, как граф подумал это, края колодца вдруг подались вперед, и граф чуть-чуть было не провалился в колодец. Он на секунду был на краю гибели. Сделав шаг назад, чтобы спастись, граф нечаянно потушил свой факел, так что он остался совершенно впотьмах, и потухший факел вместо света распространял лишь один дым.
— Что это, я пришел сюда, чтобы погибнуть? — спросил сам себя граф, содрогнувшись.
Но в ту же минуту весьма удачная мысль пришла ему в голову. Он на коленях подполз к колодцу, трогая руками пол и нарочно не вставая на ноги, боясь провалиться, дополз до самого колодца и начал ощупывать, есть ли на нем края. Как оказалось, только одна часть края колодца подалась вперед и еще не провалилась, а наполовину висела в воздухе. Граф соединил снова края колодца, так что кто не знал, что часть этого края может провалиться, как только к ней прислонишься, мог думать, что края колодца совершенно целы. Соединив края колодца, граф ощупью вышел из катакомб, крайне довольный тем, что выбрался оттуда, где он испытал такой сильный страх.
На следующий день после этого граф, едучи верхом вместе с бароном по Корсо, сделал вид, будто он чем-то крайне встревожен. Барон, как граф и ожидал, тотчас осведомился насчет того, чем граф так сильно расстроен, и тот, как бы после некоторого колебания, сказал, что его расстроил странный сон, который он видел. Граф знал, что барон необыкновенно суеверный человек, хотя он это и отрицал, и на это суеверие граф главным образом и рассчитывал. Он и барон некоторое время болтали и шутили по этому поводу, а затем граф серьезно сказал своему спутнику, чтобы тот был в продолжение некоторого времени осторожен, так как сон, который он, граф, видел, касался его. Вы, Маккеллар, сами человек, и вы, конечно, знаете, что человеку обыкновенно интересно выведать именно то, что от него скрывают, и поэтому вместо того, чтобы прямо рассказать барону сон, граф начал всячески возбуждать его любопытство, но все медлил со своим рассказом.
— Не допытывайтесь знать то, что вам не следует, — сказал граф. — У меня предчувствие, что если вы узнаете мой сон, то для вас это будет худо.