Страница 72 из 120
— Клянусь моей честью, моей душой, — сказала она, — ты обижаешь Артура — а жестоко обижать его, возводя на него такое подозрение. Поведение его со мной всегда было благородно — как друга с другом, как брата с сестрой. Во всем, что он делал и говорил, невозможно было выказать более почтения, искренности и преданности ко мне. Правда, при наших частых свиданиях и прогулках он казался очень ко мне расположенным и привязанным. Но, хотя я и была иногда готова… снисходительно его выслушать (тут юная красавица закрыла рукой свое личико, между тем как слезы выступили сквозь ее прелестные пальчики), он никогда не говорил мне о любви. Если он и питал это чувство в душе, то, вероятно, какое-нибудь непреодолимое препятствие с его стороны запрещало ему в том признаться.
— Препятствие! — возразила швейцарская девушка. — Верно, какая-нибудь ребяческая застенчивость — какие-нибудь глупые опасения, что вы слишком превосходите его знатностью, — неуместная скромность, заставляющая его думать, что невозможно сокрушить лед, произведенный весенним морозом. Это заблуждение может быть рассеяно несколькими ободряющими словами, и я возьму эту обязанность на себя, чтобы не заставить краснеть вас, любезнейшая Анна!
— Нет, нет, ради Бога, не делай этого, Вейльхен! — отвечала баронесса, для которой Аннета была более подругой, чем служанкой. — Тебе нельзя угадать, какого рода препятствия мешают ему сделать то, к чему ты так сильно желаешь склонить его. Послушай, первоначальное мое воспитание и наставления моего доброго дяди доставили мне больше сведений о чужестранцах и об их обычаях, нежели я могла научиться в нашем счастливом гейерштейнском уединении. Я почти совершенно уверена, по некоторым признакам, которые я успела заметить, что эти Филипсоны гораздо выше того звания, под которым они себя выдают. Отец — человек весьма умный, важный и готовый делать подарки, слишком превышающие своей ценой обыкновенную купеческую щедрость.
— Это правда, — промолвила Аннета, — я и про себя скажу, что серебряная цепь, им мне подаренная, тянет на десять крон, а крест, который Артур подарил мне на другой день после нашей прогулки на Пилатову гору, стоит, как мне говорили, еще дороже, подобного креста нет во всем нашем кантоне. Однако что же из этого следует? Они богаты, вы также. Тем лучше.
— Увы! Аннета, они не только богаты, но и знатны. В этом я уверена, потому что не раз замечала, с каким величавым пренебрежением отец его уклонялся от разговоров, которыми Донергугель или кто-нибудь другой старался завести с ним спор. Когда же сына его оскорбляли каким-либо грубым замечанием или невежливой шуткой, глаза его сверкали, щеки разгорались, и один только отцовский взор был в состоянии обуздать грозный отзыв, готовый сорваться с уст его.
— Вы очень внимательно их рассмотрели, — сказала Аннета. — Все это может быть правдой, только я ничего не заметила. Но в чем же беда? Если Артур носит какое-нибудь знатное имя в своей стране, то разве сами вы не баронесса Арнгейм? И я охотно соглашусь с тем, что этот титул имеет некоторую цену, если он проложит вам дорогу к союзу, который составил бы ваше счастье, как я, по крайней мере, надеюсь и без чего бы не стала одобрять его.
— Верю тебе, милая моя Вейльхен, но увы! Можешь ли ты, воспитанная на лоне природы, знать или только вообразить себе все принуждения, которыми золотая или только позолоченная цепь знатности и дворянства связывает тех, кто больше отягощен, чем украшен ею? Во всех странах высокое звание налагает на людей тяжкие обязанности, которые запрещают им вступать в союзы на чужой стороне и часто не дозволяют им следовать своим склонностям при женитьбе в отечестве. Они заключают браки, в которых сердце никогда не участвует; составляют союзы, задуманные и решенные тогда, когда жених и невеста были еще в колыбели или на помочах, но которые тем не менее исполняются по законам чести и совести. Такое препятствие может существовать и в настоящем случае. Эти союзы часто бывают тесно связаны с государственной политикой, и если выгоды Англии, хотя и мнимые, принудили старого Филипсона заключить такой союз для своего сына, то Артур скорее умрет от печали — и убьет чье-нибудь другое сердце, — чем согласится нарушить слово, данное его отцом.
— Тем стыднее для тех, которые заключают такие обязательства, — сказала Аннета. — Говорят, что Англия страна свободная; но если там отнимают у молодых людей и девушек данное природой право располагать своей рукой и сердцем, то я лучше бы хотела быть германской рабой. Вы, сударыня, всему учены, а я глупа. Но что же нам теперь делать? Я привела сюда этого молодого человека в надежде, в чем Бог свидетель, что это свидание будет иметь счастливейшие последствия. Но теперь ясно, что вы не можете выйти за него замуж прежде, чем он за вас посватается. Признаюсь, что если бы я сочла его способным потерять руку прелестнейшей девушки наших кантонов от недостатка смелости или из уважения к какому-нибудь странному обязательству, заключенному его отцом с каким-либо другим на их благородном острове, то в том и другом случае я бы охотно бросила его в ров; но теперь вопрос состоит в том, должны ли мы отослать его отсюда с тем, чтобы его зарезали рейнграфские солдаты… а иначе я не знаю, каким образом мы от него избавимся.
— Прикажи Вильгельму принять его и позаботься, чтобы он ни в чем не имел недостатка. Лучше будет, если мы с ним не увидимся.
— Очень хорошо, — сказала Аннета, — но что мне сказать ему от вас? По несчастью, я уже уведомила его, что вы здесь.
— Какое безрассудство! Но зачем мне винить тебя, — сказала Анна Гейерштейнская, — когда и я точно так же была неблагоразумна. Не сама ли я, допустив моему воображению слишком заняться этим молодым человеком и его достоинствами, довела себя до такого замешательства? Но я покажу тебе, что я могу преодолеть это заблуждение, и не стану искать в собственной моей ошибке предлога для того, чтобы избегнуть исполнения обязанностей гостеприимства. Ступай, Вейльхен, и вели приготовить ужин. Сядь вместе с нами за стол и не оставляй нас одних. Ты увидишь, что я буду вести себя как прилично немецкой баронессе и швейцарской девушке. Дай мне прежде всего свечку; я должна умыть глаза, уличающие меня в том, что я плакала, и кроме того мне нужно несколько принарядиться.
Все это объяснение показалось Аннете очень удивительным. Усвоив в швейцарских горах простые понятия о любви, она надеялась, что влюбленные воспользуются первым отсутствием надзора, чтобы соединиться навеки; она даже сделала маленькое распоряжение, по которому она и Мартин Шпренгер, ее верный обожатель, должны были поместиться при юной чете в качестве друзей и прислужников. Будучи принуждена замолчать, но не довольствуясь возражениями молодой своей госпожи, усердная Аннета отправилась исполнять ее приказания, ворча про себя:
— Одно только сказанное ею относительно наряда было умно и справедливо из всего, что я слышала; я тотчас возвращусь пособить ей. Одевать мою барышню единственная из всех обязанностей служанки, которая мне нравится. Молодой, пригожей девушке так пристало убирать другую! Тут, по крайней мере, сама выучишься наряжаться.
Сделав это умное замечание, Аннета Вейльхен побежала по лестнице.
ГЛАВА XXII