Страница 45 из 120
Гагенбах молчал, приискивая средства, как бы удовлетворить свое корыстолюбие, не подвергая себя опасности. Подумав минут пять, он вновь обратился к своему пленнику.
— Ты очень решительно рассказываешь свою историю, любезный друг, но я тем не менее должен держаться данного мне приказания не пропускать из Швейцарии товаров. Что, если я возьму под стражу лошака и багаж твой?
— Я не могу сопротивляться вашей воле; делайте, что вам угодно. В таком случае, я паду к подножию герцогского престола и отдам ему отчет в моей миссии.
— Да, — отвечал Гагенбах, — и вместе с тем принесешь герцогу жалобу на ла-феретского коменданта в том, что он слишком строго исполняет его повеления.
— Клянусь жизнью и моим честным словом, — отвечал англичанин, что я не буду жаловаться… оставьте только мне мои наличные деньги, без чего мне бы трудно было доехать ко двору герцога, и я так же мало буду думать об этих вещах и товарах, как олень о потерянных им в прошлом году рогах.
Арчибальд Гагенбах сомнительно покачал головой:
— Людям, находящимся в таком положении, как ты, — сказал он, — нельзя верить, и неблагоразумно было бы на них полагаться. В чем состоят те товары, которые ты должен вручить самому герцогу?
— Они под печатью, — отвечал англичанин.
— И, верно, дорого стоят?
— Не могу этого сказать, — отвечал Филипсон, — знаю только, что герцог очень высоко их ценит. Но вашей светлости известно, что государи часто платят большие деньги за безделки.
— При тебе ли они? Но берегись, давая мне ответ. Взгляни на окружающие тебя орудия, которые могут даже немого заставить говорить, и не забудь, что я имею власть употребить их против тебя.
— А я буду иметь твердость перенести все муки, — отвечал Филипсон с тем же самым непоколебимым хладнокровием, которое он сохранил в продолжение целого разговора.
— Вспомни также, — продолжал Гагенбах, — что я могу велеть обыскать тебя, равно как твои сундуки и тюки.
— Я отлично понимаю, что я совершенно в твоей власти, — сказал Филипсон, — и чтобы не дать тебе никакого предлога к оправданию насилия против беззащитного путешественника, скажу тебе, что герцогский сверток у меня на груди под подкладкой.
— Вынь его, — отвечал губернатор.
— Руки мои связаны веревками и честью, — сказал англичанин.
— Вырви у него сверток, Килиан, и посмотрим, что это за драгоценность.
— Ах! Если бы я был в состоянии сопротивляться, — вскричал Филипсон, — то вы бы скорее вырвали у меня сердце. Но я прошу всех присутствующих быть свидетелями, что печать на свертке цела и не повреждена в ту минуту, как его у меня насильно отнимают.
Говоря это, он обратился к стоящим тут солдатам, о присутствии которых Арчибальд совершенно забыл.
— Ах ты, собака! — вскричал комендант, вполне отдавшись овладевшему им гневу. — Ты хочешь взбунтовать против меня моих подчиненных. Килиан, выведи отсюда солдат!
Сказав это, он торопливо спрятал себе под платье небольшой, тщательно запечатанный сверток, который Килиан вынул у купца из кармана. Солдаты вышли вон, но медленными шагами и оглядываясь назад, подобно детям, которых уводят от какого-нибудь интересного зрелища раньше его окончания.
— Ну, приятель, — начал опять Гагенбах, — теперь нас здесь поменьше. Хочешь ли ты быть со мной откровенным и сказать мне, что заключается в этом свертке и от кого он?
— Если бы весь ваш гарнизон собрался в эту комнату, то и тогда я бы мог отвечать только то же, что и прежде. Что заключается в этом свертке, я сам точно не знаю, а особу, его посылающую, я решился не называть.
— Может быть, сын твой, — сказал губернатор, — будет сговорчивее?
— Он не в состоянии сказать того, чего он сам не знает, — отвечал купец.
— Пытка, может быть, развяжет вам обоим языки, и мы начнем с этого молодого удальца; многие сдавались, видя выламываемые члены детей своих, между тем как сами они терпеливо перенесли бы все муки над своим старым телом.
— Вы можете сделать опыт, — сказал Артур, — и Бог даст мне силы перенести его…
— А мне твердость, чтобы быть свидетелем, — прибавил отец.
Между тем, Гагенбах вертел в руках небольшой сверток, досадуя, что восковая печать на тонкой тафтяной оболочке, обтянутой вокруг шелковой нитью, мешала жадным его глазам видеть сокровище, которое, как он догадывался, несомненно заключалось в свертке. Наконец он велел опять кликнуть солдат и отдал им пленников, приказав посадить их в надежную тюрьму порознь и присматривать, в особенности за отцом, как можно строже.
— Будьте все свидетелями, — вскричал Филипсон, несмотря на угрожающие знаки Гагенбаха, — что ваш начальник отнял у меня сверток, назначенный его повелителю и государю, герцогу Бургундскому.
У Гагенбаха от бешенства показалась изо рта пена.
— Разве я не должен был отобрать его? — воскликнул он, задыхаясь от ярости. — Разве не может скрываться какой-нибудь умысел на жизнь нашего всемилостивейшего государя в этом подозрительном свертке, найденном у человека еще более того подозрительного? Разве мы не слыхали о ядах, действующих через одно только обоняние? И должны ли мы, охраняющие, так сказать, вход во владения его величества герцога Бургундского, пропускать тех, которые могут лишить Европу славы ее рыцарства, Бургундию государя, а Фландрию отца? Нет! Солдаты! Ведите этих нечестивцев, заключите их в самую глубокую тюрьму, посадите их врозь и под самую крепкую стражу. Этот вероломный заговор составлен заодно с Берном и Золотурном!
Арчибальд Гагенбах кричал изо всей силы, побагровев от ярости, до тех пор, пока шаги удаляющихся с пленниками солдат и стук их оружия стали уже не слышны. Тогда он побледнел более обыкновенного, брови его нахмурились, лоб избороздился морщинами от беспокойства; он понизил голос и, запинаясь, сказал своему наперснику:
— Килиан! Мы стоим на скользкой доске, и у нас под ногами яростный поток. Что нам делать?
— Идти вперед твердым, но осторожным шагом, — отвечал хитрый Килиан. — Жаль, что солдаты видели этот сверток и слышали сказанное этим неустрашимым купцом. Но так как беда уже сделана и сверток находится в ваших руках, то вас непременно обвинят в самовольном распечатании его, потому что хотя бы вы возвратили его с печатью столь же целой, как в ту минуту, когда она была приложена, то и тогда бы сказали, что вы искусным образом ее подделали. Посмотрим, что в нем содержится, прежде чем решимся, что нам делать. Это, должно быть, какая-нибудь редкая драгоценность, если плут купец соглашался отдать все свои товары, лишь бы только не смотрели этого свертка.
— Может быть, он заключает в себе какие-нибудь важные политические бумаги, которые часто пересылаются между Эдуардом, королем английским, и нашим герцогом.
— Если это важные бумаги к герцогу, — отвечал Килиан, — то мы отправим их в Дижон. А может быть, они такого содержания, что Людовик XI, король французский, заплатит за них чистым золотом.
— Стыдись, Килиан, — сказал Арчибальд, — неужели ты думаешь, что я стану продавать тайны моего государя королю французскому? Скорей я положу свою голову на плаху.
— В самом деле? Однако, ваша светлость, не совеститесь…
Тут Килиан остановился, вероятно, из опасения прогневить своего повелителя, говоря слишком ясно и откровенно о его подвигах.
— Грабить герцога, хочешь ты сказать, дерзкий раб? — прервал его Гагенбах. — Ты очень глуп, если так думаешь. Я беру свою долю из пошлины, взыскиваемой с чужестранцев по воле герцога; и это совершенно справедливо. Даже собака и сокол получают часть свою из приносимой ими добычи, да и притом часть значительную, если охотник или сокольничий не очень от них близко. Эти выгоды предоставлены моему званию, и герцог, поместивший меня сюда для удовлетворения его гнева и поправки моего состояния, не станет укорять в том верного слугу своего. Притом же во всей Ла-Феретской области я полный представитель герцога, поэтому я распечатаю сверток, который, будучи назначен ему, по тем же самым причинам отчасти принадлежит и мне.