Страница 31 из 120
— Мы, однако, можем подвергнуться оскорблениям — возразил Рудольф, — через тебя, Артур Филипсон, и через твоего отца.
— Я тебя не понимаю…
— Отец твой — купец и везет с собой товары, занимающие мало места, но дорогой цены.
— Это правда, но что ж нз этого следует?
— А то, — отвечал Рудольф, — что если не остеречься, то цепной пес герцога Бургундского приберет к рукам значительное количество ваших шелковых тканей, атласов и прочих ценностей.
— Шелковые ткани, атласы и драгоценности! — вскричал один из присутствующих. — Такие товары не пройдут без пошлины через город, где начальствует Арчибальд фон-Гагенбах.
— Милостивые государи! — продолжал Артур после минутного размышления. — Эти товары принадлежат моему отцу, а не мне; и потому не я, а он должен решить, какой частью из них можно будет пожертвовать в виде пошлины, чтобы избежать ссоры, которая столько же может повредить его спутникам, принявшим его в свое общество, как и ему самому. Я только могу сказать, что он имеет к Бургундскому двору важные поручения, заставляющие его желать доехать туда, сохранив мир со всеми; и я даже думаю, что скорее, чем подвергнуть себя опасной ссоре с Ла-Феретским гарнизоном, он согласится пожертвовать всеми товарами, которые он при себе имеет. Поэтому я прошу у вас времени, чтобы узнать его мнение относительно этого предмета, причем смею вас уверить, что если он откажется платить Бургундии пошлину, то вы найдете во мне человека, готового сражаться до последней капли крови.
— Хорошо, король Артур, — сказал Рудольф, — ты усердный блюститель пятой заповеди и за это будешь долголетен на земле. Не думай, однако, что мы отказываемся от исполнения этой заповеди, хотя и считаем обязанностью прежде всего смотреть на выгоды нашей родины, которая есть общая мать отцов наших и наша. Но, зная наше глубокое уважение к Бидерману, тебе нечего опасаться, что мы добровольно согласимся огорчить его, заводя безрассудную вражду без вполне уважительных причин; а покушение ограбить его гостя, конечно, понудит его самого воспротивиться этому всеми силами. Впрочем, если отцу твоему заблагорассудится дать себя обстричь Арчибальду Гагенбаху, ножницы которого, как он сам увидит, стригут очень коротко, то нам бесполезно и невежливо было бы вмешиваться в это. Между тем, для тебя выгодно знать, что в случае, если Ла-Феретский губернатор, не удовольствуясь шерстью, захочет содрать с вас кожу, то очень близко от вас есть люди и в большем числе, чем вы думаете, которых вы найдете готовыми и способными тотчас подать вам помощь.
— На таких условиях, — сказал англичанин, — я свидетельствую мою признательность этим базельским господам и готов братски выпить за наше дальнейшее и искреннейшее знакомство.
— Здравие и благоденствие союзным кантонам и друзьям их! — отвечал синий воин. — Смерть и позор всем прочим!
Кубки наполнились, и вместо шумных рукоплесканий молодые люди засвидетельствовали преданность свою подвигу, на который они себя посвятили, пожав друг другу руки и потрясая своим оружием с гордостью, но без всякого шума.
— Так знаменитые наши предки, — сказал Рудольф Донергугель, — основатели швейцарской независимости, собирались на бессмертном Рютлийском поле между Ури и Унтервальденом. Так они клялись друг другу под лазуревым небесным сводом, возвратив свободу угнетенной своей родине, и история свидетельствует о том, как они сдержали свое слово.
— Придет время, когда она скажет, — прибавил синий воин, — и о том, как нынешние швейцарцы умели сохранить свободу, приобретенную их предками. Продолжай свой обход, любезный Рудольф, и будь уверен, что по знаку своего начальника воины не замедлят явиться.
Все устроено, как было сказано прежде, если ты только не намерен дать нам новых приказаний.
— Послушай, Лоренц, — сказал Рудольф синему воину, отводя его в сторону, что, однако, не мешало Артуру слышать, что он говорил, — наблюдай, чтобы не очень усердно пили этот славный рейнвейн; если его здесь слишком много, то разбей несколько бутылок, скажи, что оступился лошак или что-нибудь подобное. Особенно не доверяй в этом Рюдигеру. Он очень пристрастился к вину с тех пор как вступил к нам. Наши сердца и руки должны быть готовы к тому, что нам предстоит завтра.
Тут они начали так тихо шептаться, что Артур не мог ничего больше расслышать из их разговора. Наконец они распрощались, крепко пожав друг другу руки, как бы торжественно подтверждая этим заключенный ими союз.
Рудольф со своим отрядом отправился далее, но едва они потеряли из вида своих новых союзников, как передовой их отряд подал знак тревоги. Сердце Артура сильно забилось: «Это Анна Гейерштейнская!» — подумал он про себя.
— Собака моя спокойна, — сказал Рудольф. — Приближаются, должно быть, товарищи нашего обхода.
Это действительно был Рюдигер со своей частью дозора. Увидя своих товарищей, он остановился и по правилам опросил их; так швейцарцы уже в то время преуспели в воинской дисциплине, еще очень мало известной в других странах Европы. Артур услыхал, что Рудольф дает выговор своему другу Рюдигеру за то, что он вовремя не поспел к назначенному месту.
— Они опять начнут пировать в честь твоего прихода, — сказал он, — а завтрашним днем мы должны быть холодны и тверды.
— Холодны, как лед, благородный гауптман, — отвечал Рюдигер, — и тверды как скала, на которой он лежит.
Рудольф снова убеждал его быть воздержанным, и молодой Бидерман обещался следовать его совету. Оба отряда расстались, дружески, но молча распрощавшись, и вскоре далеко отошли один от другого.
Местность с той стороны замка, где они теперь продолжали свой обход, была более открытой, чем на другом краю, против главных ворот. Лужайки были обширны, на пажитях только изредка стояли деревья и совсем не видно было кустов, рвов и тому подобных предметов, где бы могла скрываться засада, так что глаз при ясном лунном свете мог свободно обозревать всю окрестность.
— Здесь, — сказал Рудольф, — мы можем говорить не опасаясь, и потому я хочу спросить тебя, король Артур, теперь, когда ты видел нас вблизи, какого ты мнения о швейцарской молодежи? Если ты узнал ее меньше, чем бы мне хотелось, то этому причиной твоя собственная холодность, которая помешала нам вполне тебе довериться.
— На большую доверенность я не мог бы отвечать и потому не имел на нее права. Что же касается заключения, которое я мог сделать о швейцарской молодежи, то вот оно вкратце: намерения ваши благородны и возвышенны, как горы ваши; но чужестранец, живший всегда в низменных местах, не приобрел еще навыка к крутым дорожкам, по которым вы на них взбираетесь. Мои ноги привыкли ходить по ровному месту.
— Ты говоришь загадками.
— Нисколько, я только хочу сказать, что, по моему мнению, вам следовало бы открыться вашим начальникам относительно того, что вы ожидаете нападения близ Ла-Ферета и надеетесь на помощь базельских граждан.
— В самом деле, — отвечал Донергугель, — тогда Бидерман, остановясь на дороге, отправил бы посланного к герцогу Бургундскому, чтобы получить от него охранный пропуск, и если бы он был дан, то вся надежда на войну пропала бы.
— Правда, — возразил Артур, — но тогда Бидерман достиг бы своей главной цели и единственного предмета своего посольства, то есть утверждения мира.
— Мира! Мира! — вскричал с живостью Рудольф. — Если бы один только я был не согласен в этом с Арнольдом Бидерманом, поверь, что будучи глубоко уверен в его благородстве и прямодушии и искренно уважая его храбрость и любовь к отечеству, я, по его воле, вложил бы мой меч в ножны, хотя бы злейший враг мой стоял передо мной. Но тут не одни мои желания: весь наш кантон и Золотурнский решились воевать. Войной, благородной войной предки наши свергли с себя иго рабства; войной, удачной и славной войной наш народ, который считали не более заслуживающим внимания, нежели гурт волов, вдруг приобрел свободу, возбудив к себе столько же уважения своим могуществом, сколько его презирали в то время, когда он был не в силах сопротивляться.