Страница 30 из 37
Впрочем, мог ли сказать иначе великодушный друг? Более чем вероятно, что в юности будущий персонаж Ростана был редким повесой. И пока судьба вела его по «скользкому пути», наверняка давал окружающим немало поводов для порицания — но это и естественно для провинциала в блистательном Париже. Напротив, уже то обстоятельство, что позже он поостыл и «образумился», можно считать свидетельством чистой души и сильной воли.
В XVII столетии широко распространилось такое понятие, как «либертинаж» (от латинского Libertinus — так называли освобожденных рабов). В либертены «зачислялся» всякий человек независимых взглядов, творец, мыслитель (позже, в XIX веке, так стали говорить просто о сексуально распущенных людях). Сирано де Бержерак в жизни и литературе, в религиозных, научных и общественных взглядах был настоящим либертеном — по целому ряду причин. В начале XVII века Европа стояла на пороге Нового времени. Наука уже безбоязненно спорила с религией, общество — с властью. Передовые люди, приходя в ужас от бессмысленных жертв Тридцатилетней религиозной войны, уже понимали необходимость конфессиональной терпимости, перемен в государственном устройстве. Литература и искусство все еще испытывали барочное влияние, но и они уже научились обращаться к современности, искать новый язык и стиль. Мольер, Расин и Буало уже погрузили свои перья в чернильницы…
Среди друзей Сирано попадались и «гвардейцы кардинала», и «мушкетеры короля», и полковники, и рядовые, и потомки самых знатных семей, и буржуа, и ученые, и поэты, и даже один кондитер, говорят, угощавший де Бержерака за поистине символическую плату — стихи (Рагно в версии Ростана).
Соответственно широк был его кругозор. Он читал и ценил Декарта, разделял взгляды Коперника и Кеплера. Оставив службу, ходил на лекции знаменитого философа Пьера Гассенди, автора трехтомного «Свода философии». А после занятий Бержерак часто шел гулять с молодым поэтом Шапелем и другими либертенами из кружка Гассенди к Новому мосту (сейчас он в Париже — самый старый), в «царство» мелких торговцев, бродячих артистов, бретеров, зубодеров, писарей, судебных стряпчих, прорицателей, газетчиков, букинистов и шарлатанов. Тут Сирано впервые начал потихоньку распространять свои сочинения — полемические письма, сатиры и бурлески. Пока еще — «в свитках»: хотя «эра Гутенберга» уже наступила, рукописные книги и газеты еще более чем на сто лет останутся существенно дешевле печатных. К тому же «самиздат» и тогда легче ускользал от цензуры. Разумеется, авторы мечтали о книге, выпущенной на станке, — такое издание считалось «настоящим», шикарным. И Сирано был уверен, что скоро он и до такого «дорастет».
Чернила для очернения врага
Первые послания Сирано де Бержерака, разошедшиеся по Парижу, были, как нетрудно догадаться, посвящены дуэлям. В письме «Дуэлянт» он признается, что забыл бы, «что такое бумага, если бы на ней не писали картелей», и вопрошает: «Для чего служат чернила, кроме очернения противника?» Впрочем, он посмеивается над собой и одновременно над всеми, для кого поединок — стиль поведения. «Иногда мне кажется, — жалуется автор, — что я превратился в дикобраза: кто ко мне ни подойдет, всяк напарывается на колючку» (в смысле — шпагу). Его хлесткие остроты стали поговорками, но мало кто заметил за остроумной бравадой горькую самоиронию и недовольство собой.
Настоящую же громкую известность приобрели стихотворные сатиры Сирано на всесильного кардинала — так называемые «мазаринады». Джулио Мазарини, любимец и любовник королевы-регентши Анны Австрийской, «унаследовал» должность первого министра от перешедшего в мир иной Ришелье в 1642 году, еще при жизни мужа Анны, Людовика XIII. Долгое время «безродного фаворита» ненавидели решительно все — и за иностранное происхождение, и за тяготы не им начатой войны, и за непосильные налоги. Народная молва приписывала ему все мыслимые грехи. Шутили, что «одна половина Парижа платит другой половине, сочиняющей памфлеты против Мазарини».
Самая талантливая и злая «мазаринада» Бержерака называется «Прогоревший министр». В подзаголовке обозначен жанр: «бурлеск» — то есть комическое смешение высокого и низкого, сатира в возвышенной форме. Сочинитель прошелся по всем личным качествам своего героя, особый акцент сделав на сластолюбии лицемерного святоши: «В искусстве лапать и щипать / Вы, кардинал, большой провора. / Вам глупости не занимать, / Годны вы только покорять / Штаны и юбки без разбора».
Впрочем, о главном, о наболевшем для Франции, Сирано тоже не забывает и тут оставляет шутливый тон:
«Поборы и долги кругом / Исходят горькими слезами; / Надеждой нашим и добром / Распорядились вы с умом…»
Почивший Ришелье (кстати, он высоко ценил политические и дипломатические таланты итальянца и перед смертью сам рекомендовал его королю) наверняка не простил бы подобной дерзости. Мазарини же придерживался другой тактики. Человек эрудированный и далеко не чуждый литературе, он все читал, всех знал и никого не трогал, предпочитая вести борьбу тем же оружием: перекупал авторов и обращал их перья против своих врагов.
А когда через несколько лет Сирано выступил, можно сказать, на стороне кардинала, его шаг многих поставил в тупик. Дело было так. В 1648-м парижский парламент инициировал мощное движение — Фронду («Праща») против Мазарини и его политики. Восстал Париж, его поддержали некоторые провинции. Кардинал вывез малолетнего Людовика XIV за пределы столицы и осадил ее. Фронда, тем временем, нуждалась в вожаках, командирах, известных в войсках, и они тотчас явились — вельможи, «принцы», на деле стремившиеся к переделу высших должностей и привилегий. Демократическое сопротивление переродилось в аристократическое (не потому ли глагол «фрондировать» в современном русском языке означает протестовать, но понарошку). Сирано с самого начала не был активным участником Фронды, но горячо ей сочувствовал. Когда же аристократы «оседлали» ее и он увидел, что страна изнемогает от усобицы, об этом он и написал в послании «Против фрондеров» (1651 год). Получилась косвенная услуга Мазарини, который скоро — в 1653-м — вернулся в столицу и до конца своих дней оставался у власти.
Испытание болезнью
Произошел в жизни Бержерака и такой неприятный поворот. Примерно году в 1645-м он вдруг пропал из поля зрения друзей и единомышленников. Спустя какое-то время вернулся, и даже с новыми текстами. Объяснял, что для вдумчивого творчества нужно одиночество. Однако нельзя было не заметить, насколько сильно писатель изменился: побледнел, осунулся, густые пряди волос поредели.
Анри Лебре потом написал о снедавшем его товарища неназванном недуге. Позднее была обнаружена нотариально заверенная долговая расписка Савиньена Сирано де Бержерака Эли Пигу, «парижскому цирюльнику и хирургу», на 400 ливров (большие деньги!) за «лечение и избавление от тайной болезни».
Тайная болезнь именовалась тогда «grosse verole» (позднее она стала известна в России как «дурная»). Для Европы XVI—XVII веков, кроме полного воздержания, защиты от нее не существовало. Но какое там воздержание! В период неслыханных насилий во время войн Реформации и Тридцатилетней войны самый грубый разврат считался нормой. Армии наемников всюду прирастали отрядами проституток. Призрак сифилиса бродил по Европе гораздо «эффективнее» своего позднейшего коммунистического коллеги. Вспыхивали даже эпидемии.
Лечить это заболевание пытались, и лечение зачастую приносило временное облегчение, снимало симптомы, но причину их, конечно, не побеждало. Широко применялся итальянский рецепт — ртуть в малых дозах. Не исключено, что так пользовал пациента и «парижский цирюльник и хирург» — во всяком случае, страдания на время утихли. До поры. (Кстати, ртуть обезображивала несчастных еще до того момента, как их начинал — на поздних стадиях — уродовать сам сифилис.)
Сирано Неустрашимый сотни раз смотрел в глаза смерти и не боялся ее. Но тогда враг был видим и победим, а теперь он пожирал его изнутри. Впрочем, как все оптимисты, автор «Прогоревшего министра» надеялся на лучшее. Верил, что окончательно выздоровел. Не унывал.