Страница 39 из 40
— И то, и другое, — уступил мистер Батлер.
— Чаевые знакомы нам всем. Удовлетворение зависит от конкретного человека. Чаевые мы по традиции складываем в общий котел. К этому я относился так же педантично, как любой другой. Даже когда какой-нибудь восточный монарх, лишенный своим происхождением понимания ценности денег, задыхаясь, сует мне тысячи долларов за пару доставленных ему услужливых проституток, я кладу эти деньги в общий котел. Таков закон нашей профессии, и я чту его. Но какого рода удовлетворение может вызвать у меня его щедрость? Внутренний жар оттого, что пара бесстыжих девок выделывала унизительные штуки, чтобы довести до экстаза Его Высочество? И все благодаря мне?
— Они сами выбрали свою профессию, — возразил слабым голосом мистер Батлер. — Это их право, вы им сделали добро. Если он мог позволить себе сунуть тысячу вам, они, вероятно, нашли на своей подушке еще больше.
— Поверьте мне. Их использовали только как женщин. Хуже. Как самок. А я, мужчина, был их сообщником, безмолвным заговорщиком. Может ли такая роль принести мне удовлетворение?
Все молчали.
— Вы видите, друзья, Библия права по крайней мере в одном. Семьдесят лет нам отпущено. А потом идет подаренное время. То, что казалось само собой разумеющимся, вдруг начинает вызывать вопросы. В каком-то смысле происходит перерождение. Только на днях я проходил мимо здания суда, предназначено оно для тех несчастных дураков, которые попались. Вся эта массивная структура и все знания, стоящие за ней, никогда не использовались для тех, кто по-настоящему виновен. Акулы и киты промышленности и международных махинаций плещутся в открытом море, а в сети попадается одна мелкая рыбешка. А кто дает хорошие чаевые, мистер Батлер, мелкая рыбешка? Нет, дорогой друг, акулы и киты, которых никогда не ловят, а мы с вами — их сообщники, потому что это они могут позволить себе останавливаться в лучших отелях. Можем ли мы гордиться этим?
Месье Арриго засмеялся, но как-то нервно.
— Не значит ли это, что великий месье Рене, защитник всего консервативного, заделался вдруг революционером?
— Если революционер, по-вашему, это тот, кто, проанализировав все, что считал в жизни правильным, увидел, что на самом деле оно далеко от правды, то я — революционер.
Луи пристроил свой шлем на коленях и зааплодировал.
— Ты слишком молод, чтобы это понять.
— Зачем же тогда вы меня пригласили? — Луи был обижен.
— Ты — вся моя семья. Как ни прискорбно. Луи и его «Мотояма» — все, что останется после меня.
— Если бы ты не прогнал ту девушку, у тебя были бы еще хорошо написанные мемуары.
— Суть дела в следующем, — объявил месье Рене. — Почему я ее прогнал? Потому что она неверно излагала мои мысли? Или меня не устраивал ее стиль? Все это непринципиально. Я стал думать: какой смысл в воспоминаниях событий, утративших всякую актуальность и важность? Если эти воспоминания не рассказывают об известных личностях прошлого, не заслуживают доверия или не реабилитируют каких-нибудь знаменитых мерзавцев нашего столетия, чье существование коснулось наших ушей и карманов?
Эмир Джаббадии, например.
Все, кроме Луи, мрачно улыбнулись при упоминании эмира.
— Если помните, он путешествовал с восемью женами. Всегда была целая проблема найти для него номер из восьми смежных комнат: семи для него и одной для жен. Сначала мы все думали, что жены развлекали его по очереди. Никому и в голову не приходило, что он развлекался сразу с восемью. Его народ страдал от нищеты, пока он вдали от минаретов и постов жил по нескольку лет, как свинья, слишком ленивый или слишком уставший для того, чтобы пользоваться многочисленными туалетами в своем номере, и жарил барашков на веранде отеля. Почему история о нем должна появиться только спустя годы, после нескольких инфарктов, и то в виде забавного анекдота, а не сурового приговора, который он заработал при жизни?
— Вы, конечно, не собираетесь выставлять к позорному столбу тех нескольких эксцентричных безумцев, что встретились нам на пути и только добавили красок в нашу серую жизнь? Очевидно, что большинство эксцентриков — люди богатые. Причуды стоят денег. Восемь жен дороже, чем одна. Его привычки, возможно, были гнусны, но разве стоят выверты старого дурака того, чтоб вы тратили на него свой яд? — спросил месье Алонсо.
— Я согласен, — разумно заметил месье Рене, — что абсолютно нет смысла пинать дохлую собаку. Много лет я имел дело с герцогиней Каламайорской, наследницей семи разных титулов в отличие от своего мужа, герцога всего лишь с четырьмя титулами. Ей нравилось рассказывать мне, что ее брак — неравный. Я смиренно пожимал плечами, поскольку жизнь такова — то падения, то взлеты. Она хвалила мой философский подход, а потом требовала выбрать из ее неистощимого запаса соломинок гармонирующие с ее нарядом.
— Соломинок? — переспросил Луи, заинтригованный до глубины души.
— Вино в больших количествах, иногда воду и даже гаспаччо она пила через соломинку. Она патологически ненавидела следы губной помады на стаканах и ложках и ни за что не хотела грешить таким образом против этикета. Обожаемые ею густые супы она не ела из-за того, что глупые производители потакают вкусам одних взрослых и еще не придумали соломинок такого диаметра, сквозь которые проходили бы кусочки овощей и мяса. Я говорил ей, что у каждого свой крест. Она вздыхала, кивала и благодарила меня за сочувствие. Она была совершенно безобидна, и, конечно, из-за нее не стоит переживать. Каждый из нас знает тысячи подобных историй.
— Помню я лорда Сайплмора, старшего сына графа Айсейского...
— глаза мистера Батлера увлажнились от нахлынувших эмоций.
— Вернемся к делу, — прервал месье Арриго. — Чего же вы хотите, месье Рене, чтобы и мы могли определить свою позицию. Денег?
— Денег? — Месье Рене отпрянул. — Вы удивляете меня, месье Арриго. Разве будет заниматься этим человек, считавший всегда делом принципа складывать чаевые в общий котел, даже когда они гораздо больше зарплаты? Повторяю, разве может у такого человека вдруг развиться охота шантажировать? Могут ли деньги появиться при таких моральных установках? Конечно, нет! Я живу скромно, и мне по душе моя жизнь. Я не имею желания портить все богатством.
Месье Арриго засмеялся.
— Не стоит реагировать так бурно, дорогой друг. Я не хотел нарываться на нравоучения, я просто пытался все уяснить. Лично я совсем не прочь пошантажировать.
— Большой шутник наш месье Арриго, — просипел мистер Батлер, по его щекам градом катились слезы.
— Власть, — спокойно сказал месье Рене, подчеркнув мрачность выбранного слова манерой произнесения.
— Власть? У нас? — недоверчиво откликнулся месье Алонсо.
— Власть. Мы подобострастно отдавали власть другим. И как они ее использовали? Они разрушали мир, — холодно и тихо произнес месье Рене.
— У нас никогда не было власти, — разумно возразил месье Алонсо.
— Послушайте, друзья. Наше время называется веком информации. А почему? Потому что информация — это власть. Весь мир боится секретных сведений, одинаково ценных для внутренней торговли, биржевых спекуляций и международных афер. Каждый пытается разузнать побольше, чтобы получить преимущество в гонке. И я спрашиваю вас, есть ли у кого-нибудь лучший доступ к информации, чем у нас?
— Но как? — Месье Алонсо почувствовал, что у него есть право на вопрос.
Месье Рене подался вперед и заговорил с необычайной решительностью:
— Слушая и подслушивая, делясь информацией так же, как мы когда-то делились чаевыми, запоминая разговоры высокопоставленных особ, когда они смакуют на банкете вторую порцию. За столом государственные деятели наиболее беззащитны. Официанты имеют блестящие возможности для такой работы, но никогда ими не пользуются. У консьержей хорошее положение для разного рода интеллектуальной деятельности, которая, как мне кажется, может стать прекрасным дополнением к работе официантов и метрдотелей. Есть еще камердинеры для мелких улик, оставленных по недосмотру в карманах. Вы возражали, мистер Батлер, когда я поднял этот вопрос, но я настаиваю на своем убеждении, что легкомыслие знаменитостей может послужить важному делу постижения правил игры, созданной ими во вред человеку. Плевать я хотел на занятные анекдоты, которыми мы обменива емся за стаканчиком вина после работы. И плевал я на скандалы. Кто с кем, когда и сколько раз. Власть — это информация о подлостях и продуманных мошенничествах в мире, где каждое отрицание вины есть ее немое доказательство, а каждый вопль оскорбленной невинности подразумевает признание в преступлении. Я хочу знать то, что знают эти люди, и использовать это знание должным образом.