Королева Виктория

К счастью, такие ужины продолжались, как правило, не очень долго. Королева с давних пор выработала привычку есть быстро и поглощала одно блюдо за другим — суп, рыбу, мясо пудинг и большое количество фруктов, таких, например, как апельсины, груши, яблоки, и других. Причем многие фрукты росли в Виндзорском саду, раскинувшемся на четыре акра.

Все блюда были по указанию королевы разделены на четыре группы и готовились каждый день для четырех групп придворных. Отдельно готовили для низшего слоя служащих, для высшей прислуги, для собственно придворных и, наконец, для самой королевы и ее наиболее почетных гостей. Штат поваров состоял из шеф-повара, четырех поваров, двух помощников поваров, двух поваров для жарки, двух подсобных рабочих, шестнадцати учеников и огромного количества пекарей, кондитеров, уборщиц и официантов. Стараниями всех этих людей каждый день составлялось меню, которое Ага-Хан описывал как длинное и чрезвычайно разнообразное.

«Блюдо за блюдом, три или четыре мясных блюда, горячий пудинг и холодный пудинг, огромное количество самых разнообразных салатов и всевозможные фрукты... Королева, несмотря на свой преклонный возраст, жадно поглощает еду и выпивает большое количество напитков, включая и разнообразные вина, которые ей предлагают. Она пьет даже шотландское виски, которое производит Джон Бегг специально для нее, правда, пьет его с содовой или очищенной холодной водой. При этом не пропускает ни единого блюда, включая холодный и горячий пудинги».

Королева отдавала предпочтение простым блюдам, таким, например, как отварная курица, ростбиф, телячий рубец с потрохами и приправой и жареную картошку (под которую неподалеку от Виндзора было отведено двенадцать акров земли). Вместе с тем она обожала самые разнообразные специфические блюда, как, например, виндзорский суп с телячьими ножками, к которому была приучена еще с детских лет. Кроме того, она никогда не отказывалась от сочных пирожных, клубничного торта, шоколадных бисквитов и варенья из самых разнообразных ягод.

Мари Маллет жаловалась в свое время, что те люди, которые ели медленно, как она сама и мистер Гладстон, «никогда не успевали доесть даже самое небольшое блюдо», потому что официанты имели дурную, по словам лорда Рибблздейла, привычку убирать со стола все тарелки, как только королева заканчивала трапезу. Правда, старшие по чину придворные, отличавшиеся благородным происхождением, на это не жаловались и даже возмущались, когда слышали подобные жалобы от других. Однако и их часто лишали возможности доесть свое блюдо. Подобная история приключилась с лордом Хартингтоном, который был приглашен на ужин к королеве.

«Королева с удивительной легкостью расправилась с грушами, — вспоминал лорд Рибблздейл, — и тут же завела разговор с лордом Хартингтоном, заставив его на время отложить еду. Лорд Хартингтон, как и Пиль или герцог Веллингтон, не отличался склонностью к многословию, однако на этот раз разговор у них получился интересным и весьма продолжительным. Он вел себя вполне непринужденно, часто шутил и вообще демонстрировал абсолютную раскованность. В самый разгар их задушевного разговора официант ловким движением подхватил тарелку с его любимой бараниной и хотел было унести ее. Однако не тут-то было. Лорд Хартингтон остановился на полуслове, удивленно посмотрел на него и решительно взмахнул рукой: «Эй, верните мне мою тарелку!» За столом воцарилась мертвая тишина. Все придворные затаили дыхание и ждали, что будет дальше. Лорд Рибблздейл с опаской посмотрел на королеву и вдруг понял, что ничего страшного не произойдет. Королева едва заметно улыбнулась и позволила официанту выполнить требование гостя. «Я понял это по той редкой улыбке, — вспоминал лорд Рибблздейл, — которая свидетельствовала о ее усталости нежелании портить настроение почтенному гостю».

Мари Маллет подтвердила наблюдения других людей, в частности сэра Генри Кэмпбелл-Баннермана, что атмосфера во время ужинов с королевой во многом зависела от настроения хозяйки дома. Иногда ее разговор принимал форму строгого перекрестного допроса, в другое время она была молчаливой, задумчивой и практически не обращала внимания на происходящее. Чаще всего это бывало, когда за столом присутствовал кто-то из нежеланных министров, что случилось, например, с Чарльзом Ритчи, в то время министром внутренних дел. Это был высокий, темноволосый шотландец, который, по словам Мари Маллет, совершенно не напоминал истинного джентльмена и отличался «вульгарными манерами и невоздержанным нравом». Он имел дурную привычку громко разговаривать за столом и почти кричать в ухо королевы. Последний раз, когда Мари Маллет видела его за ужином, он «читал королеве лекцию о социализме, от которой, насколько я могла заметить, она была не в восторге».

Еще более скучными и тоскливыми были во дворце вечера, когда умирал кто-нибудь из придворных или членов семьи королевы. К примеру, после смерти одной из своих фрейлин королева вошла в столовую в глубоком трауре и «не произнесла ни единого слова» [81]. А когда она узнала о скоропостижной кончине принца Генриха Баттенбергского, который служил в британских войсках в Южной Африке, то села и все остальное время сидела насупившись и не замечая никого вокруг.

Однако в последние годы своей жизни королева чаще бывала веселой и словоохотливой, чем угрюмой и молчаливой. Ага-Хан с удивлением обнаружил, что королева умеет поддерживать веселое настроение за столом, правда, при этом отметил, что содержание разговоров «оставляет желать лучшего». «У нее какой-то странный акцент, - уточнил он, правда, без какой бы то ни было поддержки со стороны других людей, — какая-то причудливая смесь шотландского и немецкого с абсолютно немецкой традицией постоянно вставлять слово «sо» и произносить его на немецкий манер как «tzo» [82].

Иногда королева хохотала до такой степени, что на ее глазах появлялись слезы. В письмах, которые Мари Маллет писала матери и мужу, есть немало упоминаний о веселом настроении королевы. Порой во время посиделок со своими фрейлинами она просто заливалась от смеха, доходя до громового хохота. В письмах Маллет это выражено следующим образом: «Королева много смеялась», «сегодня вечером королева смеялась больше, чем когда бы то ни было», «она была веселой и смеялась до колик в животе», «на концерте она была необыкновенно веселой и часто смеялась», «она была в прекрасном настроении и много шутила».

А Сьюзан Бэринг, еще одна фрейлина королевы, вспоминала позже, что однажды во время ужина королева «пребывала в прекрасном расположении духа и даже очень смешно изображала своих немецких придворных дам. Это было очень забавно!».

Знаменитый комедийный актер Дж. Л. Тул, прославившийся своими забавными подражаниями королеве, был однажды приглашен в Виндзорский дворец, где после ужина королева подозвала его к себе и сказала: «Ну а теперь, мистер Тул, покажите меня». Тул заметно смутился и стал было отнекиваться, но королева продолжала настаивать на своем. После этого любопытного представления она некоторое время напряженно молчала и серьезно хмурила брови, а потом улыбнулась и вскоре стала громко смеяться. «Мистер Тул, — сказала она наконец, — это было очень умно, очень забавно и даже смешно, но вы должны пообещать мне, что никогда больше не будете этого делать».

В последние годы жизни королева по-прежнему любила смотреть домашние спектакли, которые устраивали для нее члены семьи и придворные. Тем более когда из числа участников выбыл Генри Понсонби, который мог испортить любой спектакль тем, что не имел ни времени, ни желания учить свою роль.

Сама же королева в этих спектаклях участия никогда не принимала, хотя всегда присутствовала на репетициях и фактически выполняла роль режиссера, отодвигая на задний план формального руководителя и режиссера Алика Йорка. Более того, она часто меняла текст, исправляла его по своему усмотрению и давала ценные указания актерам по поводу их игры. Она же присматривала за изготовлением соответствующих декораций и всегда настаивала, чтобы членам ее семьи доставались ведущие роли.

81

Через две недели после смерти леди Эли королева отправилась в закрытой карете от Паддингтона до кладбища Кенсал-Грин, чтобы возложить букет цветов на ее могилу. «Там собралась огромная толпа людей, — записала она в дневнике. — Мы не могли понять, почему они собрались, и подумали, что, вероятно, там должно было что-то произойти. Однако вскоре выяснилось, что они специально приехали, чтобы взглянуть на меня... Людей было так много, что мой частный визит туда оказался полностью испорченным. И все же я была чрезвычайно рада, что все они оказались свидетелями моей искренней любви к своей фрейлине и к своему другу» (Queen Victoria's Journal, 27 June 1890).

82

Королева все же сохраняла ясность и четкость в изложении своих мыслей, отчего ее речь всегда отличалась изысканной выразительностью. В октябре 1898 г. недавно назначенный членом Тайного совета сэр Алмерик Фицрой побывал на своем первом заседании и позже отметил в мемуарах: «Это был впечатляющий спектакль. Войдя в небольшую и плохо обставленную комнату, я обнаружил там одинокую, располневшую женщину, которая восхищала и изумляла весь мир, а на врагов нагоняла страх и ненависть. Она действительно излучала какую-то невидимую энергию и совершенно невыразимое достоинство... Она указала едва заметным движением руки на место, которой я должен занять... с необыкновенной ясностью в голосе приступила к рутинной церемонии, повторенной ею уже более шестисот раз» (Sir Almeric Fitzroy, «Memoirs», i, 2).