Логорея

В «Мольбах о дожде» Лехэйн постоянно все усложняет, нагромождая загадки, которые должны разгадывать детективы, и читать это, конечно, приятно; но это несколько будничное удовольствие, если сравнивать с впечатлениями от «Таинственной реки». Тут Лехэйн заглядывает в глубокую темную дыру, которую оставила в жизнях самых разных людей смерть маленькой девочки. Он пытается отыскать смысл во всем, что находит в этой дыре. У него все получается очень естественно, ничто – или почти ничто – не оставляет ощущения надуманности. Я рад, что у меня есть друзья, которые советуют мне Холлингхёрста, на самом деле рад. Все они прекрасные, умные люди. Но мне бы хотелось, чтобы у меня были и такие друзья, которые рассказали бы мне про «Таинственную реку». Может, вы тот самый человек? Для меня найдется местечко среди ваших приятелей? Если вас пугает дружба с пьяными ночными звонками, слезами и резкими обвинениями, выливающимися в приступы насилия (сразу замечу: за насилием моментально следуют извинения), то, может, вы хотя бы порекомендуете мне пару книг?

Книгу «Как разъяренный слон» Джонатана Коу в США не издавали (по крайней мере, на момент написания этой статьи). Это же нелепость. Похоже, вас отпугнула загадочная личность Джонсона, но ведь и мы ничего о нем не слышали; книга хорошо читается лишь потому, что автор знает о нашем невежестве. А еще потому, что Джонатан Коу, лучший английский автор своего поколения (судьбе было угодно, чтобы и я оказался представителем этого поколения), тщательно продумал форму и внешние очертания книги. Кроме того, это книга о писательстве, причем, быть может, даже в больше мере, чем о самом Джонсоне. Джонсон мог быть каким угодно экспериментатором в 1960-х, он мог дружить с Беккетом и вырезать в его книгах дыры, но все равно это был эгоцентричный, заносчивый и резкий человек, как и все мы. Джонсон страдал от депрессий и в итоге покончил жизнь самоубийством. Вот как выглядела его предсмертная записка:

Это мое последнее слово.

Но и смешным он тоже был. У этого человека была почти диккенсовская страсть к помпезности. Он писал гневные письма издателям, агентам и даже печатникам – а таких писем было много, не в последнюю очередь потому, что он общался со многими издателями, агентами и печатниками, – и, как человек от лишней скромности не страдающий, он всегда вставлял в них одну и ту же строку. «В рецензии на мой роман „Альберт Анджело» в „Санди таймс» меня назвали „одним из лучших английских писателей», а ирландская „Таймс» назвала роман шедевром, поставив меня в один ряд с такими авторами, как Джойс и Беккет», – писал он Аллену Лейну, основателю издательства «Пенгуин», желая узнать, почему тот не захотел купить права на издание его книг. «Газета „Санди таймс» назвала меня „одним из лучших английских писателей», а ирландская „Таймс» назвала мой роман шедевром, поставив меня в один ряд с такими авторами, как Джеймс Джойс и Сэмюэл Беккет», – объяснял он своему агенту, интересуясь, почему его первый роман не опубликовали в Италии. «Вы, американцы, невежды и ничего не смыслите в литературе. Меня от вас тошнит», – признался он Томасу Уоллесу из издательства «Хольт, Ринехарт и Уинстон» после того, как тот его завернул. (Быть может, Коу стоит написать похожее письмо, если невежественные и ничего не смыслящие в литературе американцы будут упорствовать в своем нежелании издавать его книгу.) «К вашему сведению, в рецензии на мой роман „Альберт Анджело» в „Санди таймс» меня назвали „одним из лучших английских писателей», а ирландская „Таймс» назвала роман шедевром, поставив меня в один ряд с такими авторами, как Джойс и Беккет». И вот, наконец, самый блеск:

В рецензии на мой роман «Альберт Анджело» в «Санди таймс» меня назвали «одним из лучших английских писателей», а ирландская «Таймс» назвала роман шедевром, поставив меня в один ряд с такими авторами, как Джойс и Беккет.

Однако я, похоже, буду лишен возможности пережить самые трогательные и волнительные мгновения моей жизни. Я не смогу быть рядом со своей супругой Вирджинией, которая даст жизнь нашему первенцу в вашей больнице 24 июля или около того.

Это письмо адресовано главному акушеру лондонской больницы Святого Варфоломея. Оно было написано после того, как Джонсон узнал, что, согласно правилам больницы, отцам запрещено присутствовать при родах. Слово «однако», которым начинается второй абзац, смотрится там просто потрясающе, еще сильнее обращая внимание на абсурдность противопоставления. «Я понимаю, вы так избавляетесь от всякого сброда, всех этих Флемингов с Эмисами и прочих почитателей примитивных сюжетов, – напирает он. – Но для гения-то вы сделаете исключение?» В итоге получается очередная вариация на тему «Разве вы не знаете, кто я такой?», причем Джонсон – это последний человек, которому стоит задавать этот вопрос. Его никто не знал тогда, не знает и сейчас.

У Джонсона не было ничего, кроме презрения к неослабевающему влиянию Диккенса и викторианской прозы на английскую литературу. Удивительно, но при этом он больше всего напоминает школьного инспектора из «Тяжелых времен» Диккенса. Вот что говорит школьный инспектор: «Придется мне объяснить вам <...> почему вы не стали бы оклеивать комнату изображениями лошади. Вы когда-нибудь видели, чтобы лошади шагали вверх и вниз по стене? Известен вам такой факт? Ну? <...> И вы никогда не должны видеть то, чего не видите на самом деле, и вы никогда не должны думать о том, чего у вас на самом деле нет. Так называемый вкус – это всего-навсего признание факта» [8]. А вот слова Джонсона: «Жизнь не рассказывает историй. Жизнь хаотична и текуча, она не знает закономерностей; жизнь небрежна – мириады ее сюжетных линий уходят в никуда. Писатели могут найти в жизни истории для своих книг, но их придется тщательно отбирать, а это уже фальсификация. На самом деле рассказывать истории – это значит лгать». Подобно коммунистам и фашистам, Джонсон и школьный инспектор идут в разные стороны лишь для того, чтобы обнаружить, что Земля круглая. Я рад их поражению в культурной холодной войне: в нашем мире для всех них есть место, а в их мире нет места для «Таинственной реки». Что же это был бы за мир?

Сентябрь

2004

КУПЛЕННЫЕ КНИГИ:

• Патрик Гамильтон «Двадцать тысяч улиц под небом»

• Неизвестная работа неизвестного автора

• Письма Чарлза Диккенса. I том.

• Найджел Джонс «Сквозь темное стекло: Жизнь Патрика Гамильтона»

ПРОЧИТАННЫЕ КНИГИ:

• Патрик Гамильтон «Полночный колокол»

• Том Шон «Блокбастер»

• Крис Коук «Мы в беде»

• Неизвестное произведение (не дочитал)

• Биография Гамильтона (не дочитал)

Двенадцать месяцев! Целый год! Не припомню, чтобы я задерживался на одной работе так долго. Должен признаться, познакомившись с Комитетом «Беливера», я не верил, что напишу им хотя бы один текст для колонки, не говоря уж о двенадцати. Все восемьдесят четыре члена Комитета живут вместе в Беливер Тауэрс где-то высоко в горах, там они целыми днями читают друг другу эссе Монтеня (и громко смеются над забавными пассажами), стреляют в людей, у которых есть телевизор, и оплакивают смерть всех писателей после рыцаря Гавейна в хронологическом порядке. Когда мы встретились впервые, они оплакивали Джерарда Мэнли Хопкинса. (С ним они, казалось, особенно усердствовали. Наверное, тут не обошлось без иезуитства, родственных связей и всего такого.) Меня впечатлила их серьезность и прогрессивные взгляды на сексуальные отношения, но мне вряд ли было с ними по пути.

Но я пишу. Я начинаю разглядывать под белыми одеждами людей, и они не кажутся такими уж плохими, если не обращать внимания на беспрестанное курение фимиама, строжайшее вегетарианство и общий душ. Кое-чему они меня научили: например, что не стоит мучиться с книгой, которая не нравится, и уж тем более не стоит о ней писать. Теперь я тщательнее выбираю книги, на волю случая почти не полагаясь, а за те, которые мне точно придутся не по душе, я вовсе не берусь.

8

Ч. Диккенс. Тяжелые времена (пер. В. Топер).