Страница 57 из 59
Вернувшись домой в изрядном подпитии, Энни ощутила предкоитальную печаль. В общем-то, все ее печали в жизни были предкоитальными, горько подумала она. А куда денешься, если вся жизнь ее, с какой-то точки зрения, прошла в ожидании. Но на сей раз печаль проникла глубже, наверное, потому, что коитус казался вероятнее, чем обычно. Началось с какой-то нервной паники, с неуверенности. Она видела фото Джули Битти и сознавала, что выглядит серым воробышком по сравнению с калифорнийской красоткой. Конечно, той на фото лет двадцать пять, но Энни и в двадцать пять не блистала. Натали тоже куда красивее, хотя и старше Энни. Они все красивее, понимала Энни, и те, о которых она знает, и те, о которых не слыхивала. А сколько их было? Десятки, сотни? Она пыталась утешиться тем, что Такер сейчас наверняка изрядно снизил планку, но это вовсе не утешало. Ей не хотелось стать дотлевающим угольком костра его половой жизни, не хотелось быть нижней отметкой высоты планки. Пока Такер наверху укладывал Джексона, она кипятила чай и разыскивала, чего бы еще выпить. Когда Такер спустился, она наливала в рюмку какой-то столетний банановый ликер и изо всех сил сдерживалась, чтобы не расплакаться. Не думала она о последствиях, когда в музее завела с Такером речь об этом. Ведь все последующее, пусть даже и одна-единственная ночь, уже теперь видится как сквозь запыленное стекло музейной витрины, как осколок давно прожитой жизни.
– Слушай, – сказал Такер озабоченным тоном, – я вот все думаю… – И Энни показалось, что он пришел к неутешительному решению. Да, конечно, он уж не тот, его стандарты снизились, но не настолько же! В общем, лет через десять увидимся снова…
– Я должен сам посмотреть, – завершил фразу Такер.
– Что? Куда?
– Ну, тот материал в Интернете. Убьет меня секс или не убьет.
– Да пожалуйста.
– Понимаешь… Если я вдруг умру, тебе ведь будет неприятно.
– Не иначе.
– Ты будешь мучиться, обвинять себя. А я этого не хочу. Уж если помер, так сам виноват.
– А почему ты обязательно будешь виноват?
– Сразу видно, что у тебя детей нет. Чувство вины – оно всегда со мной.
Энни нашла медицинский веб-сайт, вошла в раздел «восстановительный период».
– Ему можно доверять? – уточнил Такер.
– Авторитетнее не найдешь. Это сайт министерства здравоохранения, а им ты в больнице не нужен, у них ни на что денег не хватает. Впрочем, от больницы тоже пользы никакой.
– Тогда ладно. Ага, у них тут целый раздел про секс. Так… Вот: «Секс не может служить причиной повторения приступа». Что ж, отлично.
– Только тут вот сказано, что лучше всего к сексу возвращаться через четыре недели после сердечного приступа.
– Мне уже лучше всего. Я в норме.
– И вот еще одна заковыка.
Она ткнула пальцем в экран, и Такер прочитал указанные строчки.
– Тридцатипроцентная вероятность отсутствия эрекции. Отлично.
– Почему?
– Потому что если ничего не получится, то тебе не в чем себя винить. Если представить, что тут вообще может быть твоя вина.
– Не будет никакого отсутствия эрекции, – уверенно заявила Энни, разумеется снова залившись краской. Однако на экран они смотрели, не включая свет, в темной комнате, так что Такер ничего не заметил. Ей захотелось пригасить и эффект высказывания: пошутить над собой, шлепнуть ладонью по губам… Но момент прошел, и она решила, что так будет даже лучше для создания атмосферы. Да, соответствующая атмосфера явно налицо. Ранее о создании атмосферы она никогда не заботилась и никогда бы не подумала, что ее можно создать обсуждением вероятного отсутствия эрекции. Все сознательные годы из своих сорока лет она наивно верила: если ничего не делать – не придется раскаиваться в содеянном. А получилось наоборот. Юность ее прошла, но, может быть, не все еще потеряно? Тут же, перед экраном, под бдительным оком веб-сайта министерства здравоохранения, они поцеловались, потом еще и еще раз. Поцелуй затянулся надолго, компьютер «заснул». Энни уже не краснела, однако ощутила такой наплыв эмоций, что боялась заплакать, а тогда Такер подумает, что она слишком многого от него ждет, и откажется от секса. Если он спросит, в чем дело, решила Энни, она скажет, что в дни музейных выставок ее всегда одолевают слезы.
Они поднялись в спальню, разделись, не глядя друг на друга, влезли в холодную постель, встретились руками, прижались бедрами…
– Ты не ошиблась, – шепнул он.
– Пока что да, – согласилась Энни. – Но неизвестно, сколько это продержится.
– Должен тебе сказать, что ты не облегчаешь мне задачу.
– Извини.
– А у тебя есть эти штуки?.. Я ведь не запасался, сама понимаешь. Ты ничего тут такого не держишь?
– Презервативов у меня нет, – призналась Энни, – но это ничего. Не беспокойся, я сейчас сама…
Об этом она уже подумала. Она думала об этом постоянно с момента своего разговора с Кэтлин. Она вышла в ванную, постояла там с минуту и вернулась в постель, чтобы заняться с Такером любовью. Она не убила его, но почувствовала, как части ее организма и сознания пробуждаются от спячки, длившейся десятилетия.
На следующий день Джексон разговаривал по телефону с матерью, расстроился, заплакал, и Такер заказал обратные билеты. В последнюю ночь Такер и Энни спали вместе, но уже без всякого секса.
– Я еще вернусь, – пообещал Такер. – Мне здесь нравится.
– Никто никогда никуда не возвращается.
Разумеется, он не вернется ни в этот город, ни в эту постель, и в голосе Энни прозвучала горечь, о которой она сожалела, но подавить ее не могла.
– Или ты прилетишь в Штаты.
– Я уже отгуляла весь отпуск.
– Можно сменить работу.
– Что-то не припомню, чтобы ты прочел мне курс лекций по новой специальности.
– Отлично. Значит, я не вернусь сюда, ты не собираешься туда… Трудно представить себе место для нашего общего будущего.
– Ты всегда строишь планы после разового пересыпа? – поинтересовалась Энни. – Какое там будущее, о чем ты?
Как Энни ни старалась, ей никак не удавалось соскочить с язвительной интонации. Она вовсе не хотела издеваться – наоборот, ей хотелось найти тропку надежды. Однако в ее распоряжении оставался лишь все тот же набивший оскомину окаянный язык: типичный британский, чтоб его черти драли.
– Даже слушать тебя не хочу, – буркнул Такер.
Она обняла его:
– Я буду скучать. По тебе и по Джексону.
Вот. Хотя бы так. Не слишком много, и совершенно не отражает глубины ее отчаяния, уже рвущегося наружу, но она надеялась, что он услышит в ее словах хотя бы привязанность и симпатию.
– Обязательно пиши, и побольше, – попросил он.
– Да мне и сказать-то особо нечего.
– Я предупрежу тебя, когда мне надоест.
– Бог мой, – засмеялась Энни, – этак я вообще остерегусь тебе что-нибудь писать.
– Черт… К чему ты все усложняешь?
– Я не усложняю. Просто все и так сложно. Потому все и не ладится. Потому ты и разводился, и сбегал тысячу раз. Потому что все сложно.
Ей хотелось сказать нечто совсем другое. Хотелось сказать, что одно из наших главных несчастий – неумение высказать то, что чувствуешь. Пусть это бесполезно, пусть немного, но зато Такер понял бы, как тяжело у нее на душе.
А вместо этого она уколола его, упрекнула в собственных неудачах. Ей казалось, что она пытается удержаться на скале, но пальцы соскальзывают и она летит в пропасть, ощущая лишь песок под ногтями.
Не сводя с нее взгляда, Такер сел на кровати:
– Помирись с Дунканом. Он наверняка будет счастлив, особенно теперь. У тебя на десять лет материала, о котором он и мечтать не смел.
– А мне-то что с того?
– Ничего, конечно. Я просто предложил.
Она попыталась в последний раз:
– Извини. Не знаю, что сказать… Но ведь считается, что любовь преображает. – Энни почувствовала, что это слово развязало ей язык. – И я пытаюсь взглянуть на вещи с этой точки зрения. Р-раз – и я преобразилась, не важно, каким образом. Останешься ты или улетишь – это уже произошло. И я пытаюсь смотреть на тебя как на метафору или вроде того. Но не получается. Ужасно, но факт: без тебя все вокруг соскальзывает в обыденность. И я ничего не могу сделать. Книги не помогут. Потому что, сколько ни читай про любовь, когда кто-то пытается определить ее, все рассуждения и размышления всегда упираются в абстрактное существительное. Так мы и привыкли о ней думать. Но в реальности любовь… Для меня это ты. И когда ты уйдешь, уйдет любовь. Никакой абстракции.