Страница 20 из 31
— Итак, что ты намерена делать с собой дальше, Бронти Лоуренс? — Ее отражение промолчало. Что ж, нечего и ожидать, что это будет легко и просто. Пока она не разберется с проблемами, к которым привело ее глупейшее вмешательство, разве можно думать о собственной жизни?
А сейчас просто необходимо подольше помокнуть в горячей ванне, чтобы избавиться от Брук, от ее духов и косметики. Надо дать шанс Бронти Лоуренс. Она уже не прежнее безымянное существо, сиделка при больной, и не собирается жить дальше в качестве неинтересной сестры Брук Лоуренс. Мозгов у нее хватает, она отдельная, самостоятельная личность, и у нее своя собственная жизнь.
Надо куда-нибудь записаться, пройти какой-то курс обучения. Когда ей было восемнадцать, она была абсолютно готова пойти по стопам Брук и поступить в университет; ничто не мешает сделать это хотя бы теперь. Но три года изучать биологию сейчас ее уже не прельщало. Никто не вспомнит, что она всегда намеревалась заняться этой наукой, все просто подумают, что она пытается подражать сестре — превратитьсяв нее.
Она зевнула и чуть не вывихнула челюсть, потому что внезапный звонок телефона заставил ее вздрогнуть. Она сняла трубку.
— Брук?
— Фиц? Случилось что-нибудь? — Ее сердце заколотилось.
— Нет. Я просто хотел убедиться, что ты благополучно доехала.
— Я вполне в состоянии сесть на поезд сама, даже если никто не держит меня за руку, — резко сказала она.
— Знаю. Я просто…
Просто что?Захотелось поговорить с Брук, матерью своего ребенка?
— Это ты звонил минут пять назад? — спросила она, чтобы только остановить его.
— Нет.
Она озадаченно нахмурилась, глядя на часы. Было почти десять вечера. Кто еще мог звонить так поздно?
— Брук, ты хотя бы подумаешь насчет Франции? Пожалуйста. Ради Люси.
А ты спроси меня,беззвучно простонала Бронти. Спроси меня.
— Я позвоню тебе, Фиц. Спокойной ночи. — И она быстро положила трубку, пока не успела проболтаться о своих чувствах. В сущности, он имел дело с отражением в зеркале. Эти сказанные тихим голосом слова предназначались не ей, и она не хотела слушать того маленького чертенка, который нашептывал ей, что можно поехать во Францию, можно получить эту неделю и все, что сюда прилагается, и Фиц никогда не узнает, что она — не Брук.
Но не до такой же степени у нее помутился разум! Разницу между женщиной, которая была его любовницей, и женщиной, которая не более чем символически лишилась девственности, считая это частью процесса взросления, наверняка заметит любой мужчина. Особенно такой, как Джеймс Фицпатрик.
Завтра она позвонит в офис сестры, узнает, когда та возвращается, и попробует подумать, как объяснить ей свой поступок, а вернее, каким образом уговорить ее продолжить все с того места, где остановилась сама. Фиц явно все еще любит ее, хотя ему очень не хочется в этом признаться. А вдруг все просто встанет на свои места?
Пустой дом, конечно, не разразился гулким хохотом в ответ на эту мысль, но, когда Бронти уронила в раковину банку с моющим средством и треснула раковина, это показалось ей плохим предзнаменованием.
Фиц положил трубку. Он и сам не понял, зачем позвонил; просто никак не мог выкинуть Брук из головы. А его настойчивые уговоры присоединиться к ним во Франции предпринимались не столько ради Люси, сколько из-за собственного желания разобраться в себе и в ней. Дело не в ее спонтанных чарах, которые покоряли публику. Его они не затрагивали — он слишком хорошо ее знал, знал все трюки, которые она использовала. Или думал, что знает.
Он подошел к серванту и налил себе порцию виски не вполне твердой рукой.
В чем тут дело?
Вожделение преходяще. Но это что-то совершенно другое, захватывающее его целиком. Разум, сердце… Он сделал большой глоток виски. Крепкий напиток обжег ему горло, но не притупил душевной боли — не только за Люси, а и за себя тоже.
Глядя сегодня на Брук с Люси, он видел совершенно другую женщину, разительно непохожую на ту девчонку, чьи ногти надолго оставили следы у него на руке, когда она во время родов кричала, осыпая ругательствами мужчин вообще и его в частности за то, что он вверг ее в такой кошмар.
Нет, это не было игрой. Она была искренне тронута встречей с Люси, вид любящей матери не был напускным.
Он заглянул к дочери и удостоверился, что после всех треволнений прошедшего дня ей удалось наконец уснуть. Свет с площадки падал на ее кровать, и он увидел, что ожерелье Брук все еще было застегнуто у нее на шее. Он вошел в комнату, расстегнул застежку, подержал украшение несколько секунд на ладони. Потом приложил его к щеке.
Ничего не произошло. Ну а чего он ждал? Звуков хорала Баха? Раскатов грома? Моментального оргазма?
Злясь на себя, он бросил ожерелье на тумбочку рядом с потрепанным конвертом, адрес на котором был написан почерком Люси. Мисс Б. Лоуренс… Должно быть, он от письма, которое Люси послала Брук, а теперь Брук написала на нем номер своего телефона и отдала его обратно.
Фиц положил конверт на место и вернулся к себе в ванную. Закрыл краны, взял стакан и отсалютовал им своему отражению в зеркале. «Единожды дурак — всегда дурак», — пробормотал он, но проглотить виски не успел: влажный от пара стакан выскользнул у него из пальцев и разбился в раковине.
— Проклятье! — С секунду он смотрел на осколки и вдруг, неожиданно для себя, засмеялся. — Похоже, это заразная вещь.
Брон разбудил звонок телефона. Она без сна пролежала полночи, пока все они — Люси, Фиц и Брук — без конца двигались у нее в голове по замкнутому кругу. Первые проблески дневного света уже пробивались из-за штор, когда она в конце концов провалилась в сон — как ей казалось, всего несколько минут назад.
Настойчивые звонки вытащили ее из сонного царства; Брон со стоном перевернулась на живот и посмотрела на часы. Поморгала. Почти десять часов. Десять часов! Она не валялась в постели так долго с тех пор, как… Ей не удалось вспомнить, когда последний раз она валялась утром в постели до такой поздноты. Она откинула покрывало и, даже не надев халат, сбежала вниз по лестнице.
— Алло, — сказала она запыхавшимся голосом, опасаясь, что звонивший уже повесил трубку.
— Мисс Лоуренс?
Это не Фиц. Ей стало почти дурно от разочарования.
— Мисс Брук Лоуренс?
И она вдруг перестала думать о Фице. В приятном голосе было что-то настораживающее.
— Нет. Извините, вы ошиблись номером.
— Тогда вы, должно быть, ее сестра, — быстро продолжала женщина, не давая ей возможности положить трубку. — Вас, кажется, зовут Бронти? У вас обеих такие необычные имена.
Должно быть, это журналистка. Репортеры звонили время от времени, надеясь получить интервью, добыть какую-нибудь «закулисную» информацию о семье Брук. Может, они слышали о смерти мамы… надеялись нарыть чего-нибудь скандального…
— Вы можете уделить мне минутку? Я Энджи Мейкпис из «Сентинел»…
Из этой жуткой газетенки? Ну уж нет.
— Простите, мисс Мейкпис, но сестры здесь нет, и я не знаю, когда она будет. Извините меня, кто-то звонит в дверь. — И она положила трубку. Было время, когда ее покоробила бы необходимость выговорить такую ложь, но оно прошло. Пару лет назад ходили слухи о том, что у Брук роман с кем-то на телевидении, и ее осаждали репортеры, которые, не имея возможности добраться до сестры, были готовы воспользоваться любым способом, чтобы получить желаемое.
В конце концов ей пришлось сменить номер телефона, чтобы обеспечить матери хоть какой-то покой. После такого безобразия Брон перестала ощущать укоры совести во всем, что касалось прессы.
Она позвонила в офис Брук, хотела оставить сообщение на автоответчике, но ей ответила секретарша. Субботним утром? Брон пожала плечами. Откуда ей знать, может быть, они по субботам всегда работают? Она рассказала о звонке Энджи Мейкпис.
— Боже правый, как они узнают?