Самый глупый ангел

Тео щелчком выключил рацию. Одна из проблем жизни в Хвойной Бухте с ее вездесущими монтерейскими соснами втом, что через несколько лет эти новогодние елки перестают быть похожими на новогодние елки и начинают выглядеть как гигантские метелки для пыли, поставленные на попа. На верхушках у них — огромные паруса хвои и шишек, ниже — длинные худощавые стволы, а еще ниже — корневые системы, плоские, как блины. Такое дерево при сильном ветре приспособлено падать, как ничто другое. Поэтому когда по всему побережью рассекает эль-ниньо и тащит за собой подобные ураганы, обесточиваются сначала мобильные и кабельные сети, затем — весь город, и наконец сдаются телефонные компании. Вся связь с внешним миром эффективно обрывается. Подобное Тео наблюдал и раньше, и ему не нравилось, чем это грозит. Еще до рассвета затопит всю Кипарисовую улицу, а к полудню жители будут перемещаться по агентствам недвижимости и художественным галереям на байдарках.

В машину что-то ударилось. Тео зажег фары, но с неба лило так сильно, а стекла так запотели от собачьего дыхания, что констебль не увидел ничего. Наверное, ветка упала. Живодер гавкнул — оглушительно в замкнутом пространстве.

Можно поехать патрулировать центр города, подумал Тео, но Мэвис закрыла «Пену дна» на Рождество, поэтому сложно себе представить, что в салун кто-нибудь попрется. Поехать домой? Проверить, как там Молли? На самом деле ее маленькая полноприводная «хонда» лучше приспособлена для езды в такую погоду, а сама она достаточно сообразительна, чтобы из дому вообще никуда не выходить. Тео пытался не воспринимать лично, что она не появилась на вечеринке. И очень старался не брать близко к сердцу слова летчика: дескать, Тео недостоин такой женщины, как она.

Он опустил голову и в гнездышке консоли, по-прежнему в пузырчатой упаковке, увидел свой стеклохудожественный бонг. Тео взял его, хорошенько осмотрел, из кармана полицейской рубашки вытащил кассету от фотопленки, наполненную клейкими зелеными шишками, и принялся набивать трубку.

Искра от дешевой зажигалки на мгновение ослепила его — и тут же что-то царапнуло снаружи машину. Живодер перепрыгнул на переднее сиденье и залаял на окно. Его мясистый хвост лупил Тео по лицу.

— Лежать, мальчик. Лежать, — скомандовал констебль, но здоровенный пес царапал виниловую обшивку.

Зная, что впоследствии придется иметь дело с сотней фунтов очень мокрой собаки, однако ощущая настоятельную необходимость словить приход в тишине и спокойствии, Тео перегнулся и распахнул пассажирскую дверцу. Живодер одним скачком вымахнул из машины. Дверцу за ним захлопнул ветер.

Снаружи донеслась какая-то суматоха, но Тео ничего не разглядел. Видимо, Живодер просто бесится в грязи. Констебль подпалил бонг и потерялся в акваланговых пузырьках сладкого утешительного дыма.

А снаружи, в каких-то десяти шагах от машины, Живодер злорадно отрывал голову у недомертвой учительницы. Руки и ноги у нее неистово бились, рот открывался и закрывался, но лабрадор уже прокусил почти разложившееся горло насквозь и тряс голову зубами взад и вперед. Умелый чтец по губам смог бы определить, что Эстер говорила: «Я всего лишь собиралась отведать чуточку его мозга. Совершенно необязательно было так обостренно реагировать, молодой человек».

Ох, как же меня за это отплохособакят,думал Живодер.

Тео шагнул из машины в лужу по щиколотку. Несмотря на холод, ветер, дождь и грязь, что, чавкая, переливалась через походные сапоги, Тео вздохнул: до полной досады, до глубочайшей тоски он был обдолбан и уже скользнул в ту уютную ячейку, откуда все, включая ливень, выглядело так, будто виноват в этом он один, а потому со всем этим нужно просто смириться. Не слюнявая жалость к себе, которая наваливается от ирландского виски, не гневливое порицание текилы, не мандражная паранойя спидов — всего-навсего капелюшечка меланхоличного презрения к себе и осознание того, что он абсолютно тотальный обсос и рохля.

— Живодер. Поди сюда. Мальчик, давай забирайся в машину.

Тео едва различал пса в темноте, но собака, судя по всему, каталась по какой-то куче мокрого грязного белья. Вернее, даже не каталась, а ползала взад-вперед, распахнув пасть и болтая по сторонам розовым языком в экстатическом псоргазме.

«Наверное, дохлый енот, — подумал Тео, старательно смаргивая дождь из глаз. — Я никогда не бывал так счастлив. И никогда не буду».

Он оставил пса его собачьим радостям и потрюхал на Одинокое Рождество. Пока он преодолевал двойную дверь церквушки, ему показалось, будто чья-то рука дала ему легкий подзатыльник, а когда дверь за ним наконец захлопнулась, ему послышался чей-то громкий стон, но все это, должно быть, ветер. Хотя на ветер не похоже. Но что ж это еще, если не ветер?

Глава 15

Молниеносная Молли

— Лиловым рогом Ниггота я повелеваю тебе кипеть! — визжала Малютка Воительница.

Что в высшей силе, елки-палки, хорошего, если она не хочет помогать тебе сварить лапшу «рамэн»? Молли стояла над плитой — голая, если не считать широкой перевязи, на которой сзади болтались ножны от ее палаша. Создавалось впечатление, будто она только что выиграла конкурс на звание «Мисс Нагое Насилие Наугад». Вся кожа Молли лоснилась от пота — но не потому, что она тренировалась, а потому, что она сломанным палашом только что изрубила кофейный столик и два кресла из столового гарнитура и сожгла их в очаге. В хижине стояла адская жара. Электричество пока не вырубили, но скоро света не станет, а Малютка Воительница Чужеземья переключалась в режим выживания раньше остальных людей. Это входило в ее должностную инструкцию.

— Канун Рождества,— сказал закадровый голос. — Не поесть ли нам чего-нибудь праздничного? Пьяный гоголь-моголь? Как насчет сахарных печенюшек в форме Ниггота? У тебя есть лиловая карамельная крошка?

— Ничего не получишь и еще рад будешь! Ты — всего лишь бездушный призрак, ты только и можешь, что доставать меня и ворочаться в мозгу пауками. Когда пятого числа придет мой чек, ты будешь изгнан в бездну навсегда.

— А что я сказал? Порубила кофейный столик. Наорала на суп. Мне кажется, энергию можно тратить и позитивнее. Как-нибудь по-праздничному, что ли.

В Малютке Воительнице молниеносно вспыхнула Молли, и Кендра ни с того ни с сего осознала, что можно перейти какую-то грань, где закадровый голос поистине станет голосом разума, а не назойливым занудой, подстрекающим ее выражать подавленные импульсы действиями. Она прикрутила конфорку на среднюю мощность и зашла в спальню.

Там втащила в чулан табуретку и взобралась на нее, чтобы достать до верхней полки. Если выходишь замуж за парня, в котором шесть футов шесть дюймов росту, неизбежно возникает проблема: приходится скакать по столам, чтобы достать вещи, которые он положил так, чтобы удобнее было доставать. И еще нужен паровой пресс, чтобы погладить ему рубашку. Не то чтобы она этим часто занималась, но если найдет стих отутюжить стрелку на сорокадюймовом рукаве, брать в руки обычный утюг, скорее всего, не захочется уже никогда. Она и так чокнутая, еще не хватало выполнять заведомо невыполнимые задачи.

Пошарив по верхней полке и смахнув запасную кобуру для «глока», рука Молли наткнулась на какой-то бархатный сверток. Молли спустилась с табуретки и перенесла длинный предмет на тахту. Уселась сама и медленно развернула подарок.

Ножны были деревянные. Их как-то залакировали слоями черного шелка, и они словно пили из комнаты весь свет. Рукоять обвязана черным шелковым шнурком, а литую бронзовую гарду украшала скань с драконами. С головки эфеса смотрела драконья голова из слоновой кости. Молли вытянула меч из ножен, и у нее перехватило дыхание. Настоящий. Древний. И безмерно дорогой. Прекраснейший клинок из всех, с которыми она была знакома, — к тому же «таси», а не «катана». Тео знал, что для тренировок ей захочется меч подлиннее и потяжелее, она часами будет заниматься с этой древней драгоценностью и не станет запирать ее в стеклянную витрину, чтобы любоваться клинком издали.