Начинается ночь

Ее брат

Семья Ребекки фактически представляла собой отдельное государство. Питер женился на обычаях, поверьях и самобытной истории, как бывает, когда берешь в жены уроженку какого-нибудь маленького экзотического народа. Надежно защищенное суровыми горными вершинами от проникновения иноземных захватчиков, иммигрантов и всякого рода посторонних идей и нововведений, королевство Тейлоров было не богатым, но платежеспособным; тут отдавали предпочтение национальной кухне, народным промыслам и не слишком заботились о том, чтобы поезда ходили строго по расписанию. Миззи был у них чем-то вроде местно-чтимого святого, чью бледную статую со стеклянными глазами каждый год торжественно проносят по улицам города на центральную площадь.

А что было до рождения Миззи? Был — да, собственно, и остался — большой старый дом с мансардой, обреченно отсыревающий в наплывах тридцатиградусной банной жары, типичной для ричмондского лета. Были и есть Сайрус (профессор лингвистики, коренастый, невозмутимый, с головой Цицерона) и Беверли (педиатр, порывистая, ироничная, вызывающе равнодушная к ведению домашнего хозяйства). Ну и, конечно, три чудесных дочери: Розмари и затем — с промежутками в пять лет — Джулианна и Ребекка. Роуз в юности была величавая красавица, не то чтобы высокомерная, но и не особо приветливая. Такая девушка, которую всегда ждет юноша постарше с машиной. Джули, тоже красавица, пусть и не такая сногсшибательная, была по-мальчишески шумная, смешливая, чемпионка по гимнастике, откровенно сексуальная. И наконец, Ребекка, знаменитая от рождения благодаря старшим сестрам, миниатюрная, бледненькая, немножко похожая на беспризорницу, самая некрасивая и самая умная, встречавшаяся с восьмого класса с одним и тем же бойфрендом — несколько безучастным мальчиком, играющим на гитаре. Ключ к пониманию ее отроческих лет (во всяком случае, по мнению Питера) давала школьная фотография, на которой Ребекка в короне победительницы, с призовыми розами в руках стоит, смеясь (кто знает, над чем — уж не над абсурдностью ли происходящего?) в коротком сверкающем платье с блестками; справа и слева от нее снисходительно улыбаются в камеру две другие, отставшие, участницы состязания — принцессы, как бы застывшие в своей миловидности, слишком обыкновенные и предсказуемые наследницы полнокровных девиц на выданье,наводивших тоску на Джейн Остин.

А потом… когда Ребекка училась в выпускном классе, Джули — на втором курсе в Барнарде, а Роуз уже подумывала о разводе, появился Миззи.

К тому времени Беверли давно жила с перевязанными трубами. Ей было сорок пять. Сайрусу — пятьдесят. Как многозначительно заметила Беверли: "Ему, должно быть, отчаянно хотелось появиться на свет". К ее словам отнеслись всерьез. В конце концов, Беверли была специалистом по детям, детским врачом,в силу профессии совершенно не склонная к пафосным декларациям и сантиментам.

Питер впервые увидел Миззи, когда Ребекка привезла его в Ричмонд. Знакомиться с семьей. Он испытывал неловкость — в их отношениях с Ребеккой был легкий привкус неправильности, что-то скользковатое: аспирант завел роман со студенткой из своего семинара — пусть даже он честно дождался конца семестра. Ее отец сам был преподавателем, и Питеру — несмотря на ободряющие слова Ребекки — нелегко было поверить, что "папа не имеет ничего против".

— Слушай, прекрати,— сказала она ему, когда самолет пошел на посадку. — Перестань дергаться. Сейчас же!

У нее была заразительная убедительность молодости, плюс этот обаятельно самоуверенный южный акцент. Она бы могла быть медсестрой на войне.

Он обещал постараться.

Затем они спустились по трапу, вышли из тесного зданьица аэропорта и — там, у старенькой семейной "Вольво", их ждала по-фермерски энергичная и дружелюбная Джули.

А потом… потом был дом.

Фотография, которую Ребекка однажды показала Питеру, в какой-то степени подготовила его к дряхлому великолепию самого особняка с глубоким тенистым крыльцом, утопающим в зарослях глициний. Но вот к чему он оказался совершенно не готов, так это к расположению дома в пространстве, к ветхой прелести всего района в целом, череде этих старинных зданий (одно сохранилось чуть получше, другое — чуть похуже), которые никто никогда не ремонтировал и не перестраивал — вероятно, это был не такой район, а Ричмонд — не такой город.

— Боже мой, — пробормотал Питер, когда они подъехали.

— Что-то не так? — спросила Джули

— Давайте просто скажем: какая чудесная жизнь!

Джули бросила быстрый взгляд на Ребекку. А, понятно, один из этих очень-очень умных мальчиков.

На самом деле он вовсе не хотел показаться циником или, тем более, умником. Ничего подобного. Он просто влюблялся.

К концу уикенда он потерял счет восторгам. Там был кабинет — кабинет! — Сайруса с фантастически удобным креслом (с плавающей спинкой), в котором, казалось, можно было сидеть и читать целую вечность.

Была встреченная аплодисментами — увы, неудачная — попытка Беверли потрясти Питера пирогом собственного приготовления (впоследствии именовавшимся не иначе как "этот кошмарный несъедобный пирог"). Было окно верхнего этажа, через которое сестры по ночам вылезали на улицу. Были три важные, вечно сонные кошки; были полки, заставленные книгами, старыми настольными играми, морскими ракушками из Флориды и довольно случайными фотографиями в рамках; был аромат лаванды, смешанный с запахом плесени и каминного дыма; были плетеные качели на патио, на которых кто-то оставил — уже успевшую промокнуть под дождем — "Даниэль Деронда" в мягкой обложке.

Был Миззи, которому в том году исполнилось четыре.

Термин "акселерат" никому не нравился. От него веяло обреченностью. Но как бы то ни было, в четыре года Миззи уже умел читать. Он запоминал почти все слова, произнесенные в его присутствии, и впоследствии употреблял их в речи — как правило, к месту.

Это был серьезный и слегка недоверчивый мальчик, подверженный эпизодическим приступам бурного веселья — хотя, что именно и в какой момент могло его рассмешить, оставалось загадкой. Он был красив, довольнокрасив: высокий чистый лоб, влажные глаза, четко очерченный нежный рот, — этакий маленький герцог или — с тем же успехом — новоявленный Людовик Баварский с просторным матовым челом в голубых венах и проницательным взглядом сияющих глаз.

К счастью, наряду со своими немного пугающими вундеркиндскими способностями, он обладал и вполне детскими пристрастиями: например, любовью к поп-року и трогательной преданностью синему цвету. Одним из его любимых персонажей был Авраам Линкольн, президент, и — как утверждал Миззи — феноменальный силач, без труда вырывающий из земли гигантские деревья.

Ночью в постели — похоже, Тейлоры приняли эту ситуацию как должное — Питер сказал Ребекке:

— Как же тут потрясающе прекрасно!

— Что?

— Все! Вообще все: каждый человек, каждая вещь!

— Это просто мое безумное семейство и наш старый разваливающийся дом.

Она не кокетничала, она действительно так думала.

— Ты просто не понимаешь…

— Чего?

— Насколько нормальныбольшинство семей.

— А моя, по-твоему, ненормальна?

— Ну, может быть, "нормальны" — не совсем точное слово. Заурядны. Обыкновенны.

— А мне кажется, что заурядныхлюдей вообще не бывает. Просто есть более странныеи менее странные.

Милуоки, Ребекка, Милуоки! Порядок, умеренность и приверженность к чистоте, буквально разъедающая душу. Достойные люди делают все от них зависящее, чтобы вести достойное существование, их не в чем упрекнуть. Они честно выполняют свой служебный долг, занимаются хозяйством, любят детей (большую часть времени), ездят всей семьей в отпуск, навещают родственников, украшают дом к праздникам, тратятся на одни вещи и копят на другие; они хорошие люди (большинство из них, большую часть времени). Но если бы ты была мной, юным Питом Харрисом, то почувствовала бы, как вся эта размеренность иссушает, убивает тебя. Все радости какие-то слишком незначительные, все какое-то ничтожное, чересчур мелкое: ни героизма, ни гения, ни отчаянного порыва к чему-то невероятному и недостижимому. Если бы ты была Питом Харрисом, прыщавым юнцом с прямыми волосами, ты бы тоже мечтала вырваться из этой тихой гавани, где безраздельно властвуют здравый смысл и протестантское поклонение простоте и обыденности, эта извечная убежденность истинно верующих, что яркость и риск не только небезопасны, но — хуже того — неинтересны.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте