Страница 67 из 75
Отпраздновав триумфы, Цезарь занялся распределением военной добычи среди солдат и жителей Рима. Каждый римлянин получил деньги в количестве, которое он мог заработать за четыре месяца напряженной работы, а также по десять мер зерна и оливкового масла. Своим старым легионерам Цезарь выдал деньги в сумме их пятнадцатилетнего жалованья; центурионы получили вдвое большую сумму, а легаты — вдвое больше центурионов. Каждый солдат также получил земельный участок, на котором он мог, уйдя в отставку, трудиться и растить сыновей, будущих солдат римской армии. Участки эти предоставлялись на свободной земле, чтобы не сгонять прежних владельцев.
Цезарь этим не ограничился и устроил для римлян праздничные обеды и различные представления. Один из обедов давался за двадцатью двумя тысячами столов. В Большом цирке демонстрировались доставленные из Африки экзотические животные, а среди них — странное существо, как нашли зрители — помесь верблюда и леопарда, но только с длиннущей шеей; это животное назвали camelopardalis (разумеется, это жираф).
В театре римский всадник и автор мимов Децим Лаберий поставил спектакль своего сочинения, в котором ему, по прихоти Цезаря, досталась жалкая роль раба. В отместку за унижение, Лаберий вставил в речь своего персонажа такие фразы: «Граждане, мы потеряли нашу свободу!» и «Тот, кто устрашил многих, должен многих бояться».
В честь своей давно умершей дочери Юлии Цезарь дал гладиаторские бои. Кроме того, он устроил сражение двух полков, составленных из пленных и уголовных преступников, а также бой на слонах и морскую баталию, для которой вырыли целое озеро. На все эти зрелища отовсюду стекалось столько народу, что приезжие ночевали в палатках, а давка была такая, что многие были задавлены насмерть.
Политические противники Цезаря возмущались, что представления, которые он устраивает, сопровождаются непомерным кровопролитием, а среди его ветеранов-легионеров нашлись такие, которые полагали, что деньгам, идущим на экстравагантные постановки, можно найти лучшее применение: распределить между солдатами. Во время одного представления, когда несколько ветеранов стали громогласно выражать недовольство бессмысленной тратой денег на дорогой шелковый тент (защищавший зрителя от палящего солнца), Цезарь самолично схватил зачинщика непозволительного волнения и приказал его немедля казнить. Смерти не избежали и двое других смутьянов. В Риме, согласно давно установившемуся обычаю, ежегодно 15 октября приносили — за чертой города — в жертву Марсу отборную лошадь, после чего голову и хвост этой лошади выставляли на стене Регии [74]для всеобщего обозрения. Так вот, на этот раз, по повелению Цезаря, вместе с лошадью принесли в жертву Марсу тех самых легионеров, которые выражали явное недовольство бесхозяйственностью своего полководца. Человеческие жертвоприношения в Риме были весьма редки, их практиковали лишь в крайних случаях, когда государству угрожала нешуточная опасность, а Цезарь своим поступком, видимо, просто решил нагнать страху на тех, кто противился его воле.
Римляне во время Гражданской войны понесли столь значительные людские потери, что теперь они были готовы предоставить Цезарю любые полномочия и права, лишь бы он установил мир в государстве. Отчаянно нуждаясь в стабильности — и опасаясь того, что Цезарь может учинить «без присмотра», — сенаторы словно состязались друг с другом в излиянии на Цезаря почестей и привилегий, прежде никому не достававшихся.
Первым из римлян Цезарь был назначен диктатором на беспрецедентный срок — десять лет. Он и раньше занимал эту должность, но совсем недолго, а в ближайшее десятилетие ему предстояло править с неограниченной властью. Сенат наделил его также званием praefectus morum («префект нравственности»), невзирая на то, что про Цезаря распевали фривольные песенки, позволявшие усомниться в его моральных устоях. Кроме того, сенат принял решение провести в Риме в честь побед Цезаря сорокадневный молебен, изваять его статую, изобразив охватывающим глобус, предоставить ему единоличное право подавать сигнал к началу колесничных бегов в Большом цирке, в сенате сидеть в первом ряду, выступать первым по любому вопросу и назначать магистратов по своему усмотрению.
Цезарь милостиво принимал все назначения и исключительные права, но на публике говорил лишь о своем неустанном желании установить мир и порядок и принести процветание государству. Так, обращаясь к сенаторам, он говорил: «Пусть никто из вас не подумает, что теперь, когда я выиграл войну и могу действовать с развязанными руками, я стану издавать драконовские декреты или тиранствовать» [75].
Многие политики, такие как Цицерон, считали, что Цезарь, утвердившись во власти, вернется к республиканскому управлению государством. Тому были и предпосылки. К своим противникам Цезарь проявил снисхождение: Марка Марцелла, по просьбе Цицерона, простил, Кассия назначил на военную должность, а Марку Бруту, стороннику Цицерона, передал в управление Цизальпинскую Галлию. Однако надежды политиков на возвращение Рима к республиканскому управлению с ведущей ролью сената были напрасны, что видно из высказываний Цезаря:
Республика — ничто, пустое имя без тела и облика.
Сулла не знал и азов, если отказался от диктаторской власти.
Со мной люди должны разговаривать осторожнее и считать мои слова законом [76].
Вскоре после того как Цезарь отпраздновал все свои четыре триумфа, в Рим, по его приглашению, приехала Клеопатра. Она была замужем за тринадцатилетним Птолемеем XIV, своим братом, но у нее был ребенок от Цезаря, и это породило в Риме вопросы. Распространит ли Цезарь свою власть на Египет? Не собирается ли он основать собственную династию? Не попытается ли он, пойдя по стопам Александра Великого, присоединить к Риму Восток и Запад?
Цезарь усилил эти недоумения, возведя храм Венеры (как он считал, своей прародительницы). В этом храме рядом со статуей богини любви он установил статую Клеопатры. Возможно, Цезарь считал, что Клеопатра олицетворяет египетскую богиню Исиду, отождествлявшуюся римлянами с Венерой, но честь, оказанная чужеземной царице, вызвала у римлян явное неприятие.
Сенат официально признал Клеопатру и Птолемея XIV друзьями и союзниками Римского государства. Политическое признание было главным желанием Клеопатры, но не вызывает сомнения, что она также стремилась упрочить свои взаимоотношения с Цезарем. И он шел ей навстречу. Цезарь поселил Клеопатру с Цезарионом в роскошном доме за Тибром и, должно быть, невзирая на свою занятость, часто их навещал. К слову сказать, у Клеопатры не было отбоя от визитеров. Главным образом к ней приходили просители, пытавшиеся с ее помощью добиться благорасположения Цезаря.
А вот Цицерон, несмотря на собственные усилия примириться с Цезарем, так и не сумел свыкнуться с воплощенной богиней из Египта:
Клеопатру я ненавижу… О ее чрезмерном высокомерии не могу вспомнить без гнева. Мои чувства ей безразличны, и я не хочу иметь с ней ничего общего [77].
Неизвестно, какое время Клеопатра провела в Риме, но своих целей она добилась: получила поддержку официальных властей и упрочила свои личные связи с Цезарем. Когда она уезжала, он преподнес ей и Цезариону дорогие подарки. По римским законам, Цезарион не мог сделать себе карьеру на римской государственной службе, но Цезарю, верно, было приятно осознавать, что со временем его сын станет царем Египта.
В последующие несколько месяцев Цезарь занялся социальными и управленческими реформами. Некоторые реформы Цезарь провел еще до того, как перешел Рубикон, но теперь абсолютная власть позволяла ему расширить сферу переустройств и провести их по своему усмотрению. Некоторые люди из высших сословий, такие как Цицерон, нашли мотивы для недовольства. Они считали, что Цезарь нарушает римские традиции и обычаи, хотя выгоды от реформ были неоспоримы. Цезарь же не щадил ни знать, ни своих сторонников из бедноты в стремлении преобразить Рим из ориентированной на себя олигархии в настоящую империю. Он создавал вовсе не современную демократию, однако в 46 году начал подлинную революцию, призванную изменить Рим навсегда.
74
Регия — здание резиденции великого понтифика, находившееся на Форуме. — Примеч. перев.
75
Дион Кассий. 43, 15–18.
76
Светоний. «Цезарь», 77.
77
Цицерон. «Письма к Аттику», 15, 15.