Забыть все

— Ты знаешь, Дэннис, если ты будешь держать все в себе, ничего хорошего не выйдет. Если ты злишься, так и скажи. Мы разберемся вместе. Я не смогу помочь тебе, если ты не поговоришь со мной.

Он крутанулся на своем стуле, и она увидела его спину. Энн ничего не говорила, не зная, что делать дальше. У нее возникло нехорошее подозрение насчет того, что могло случиться накануне. Она осмелилась противостоять Фрэнку Фарману. Он мог воспринять это как унижение. И выместить свое зло на Дэннисе.

Ее отец никогда не поднимал руку ни на ее мать, ни на нее, зато Энн знала множество других видов наказания, которые мог придумать рассерженный мужчина с уязвленным самолюбием. Сколько раз он своими жестокими словами доводил ее мать до такого состояния, что она превращалась в скорбный рыдающий комок. Сколько раз он проделывал то же самое с ней самой.

Из-за того что Энн абстрагировалась от него еще в детстве, его тирады не действовали на нее так, как на ее мать, которая любила его. Но Энн были хорошо знакомы те гнев и возмущение, которые помогли ей выстроить внутри кирпичную стену. Она нашла способы, как справиться с этим, как спустить пар. Дэннис — нет.

— Ты злишься на меня? — спросила она.

Тело мальчика было напряжено от гнева, как струна. Его начало трясти, когда он попытался сдержать его, но не смог. Он повернулся к ней с широко распахнутыми глазами.

— Я ненавижу вас! — закричал он. — Я ненавижу вас! Чертова сука!

Энн оказалась не готова к такому взрыву эмоций. Она отпрянула, сидя на своем стуле, и ее сердце застучало, словно молот, когда он накричал на нее.

Он обрушивал свои кулаки на стол снова и снова.

— Я ненавижу вас! Я ненавижу вас! Чтоб вы сдохли!

«Ну, что теперь, мисс самозваный детский психолог?»

Она открыла дверь и выпустила демона. Что ей теперь делать? В буквальном смысле схватить его? Дать его ярости вылиться до конца? Сказать, чтобы он перестал говорить гадости, и снова упрятать его назад в футляр с теперь уже сломанными петлями?

Пока Энн размышляла, как поступить, Дэннис обрушился на стол и принялся рыдать взахлеб.

«Ну не сиди же сиднем, идиотка».

— Прости, Дэннис, — сказала она слегка дрожащим голосом. — Прости, что втянула тебя в неприятности. Я не хотела. Я пришла к тебе домой, потому что переживала за тебя.

Она понятия не имела, правильно ли поступает. С другой стороны, она не знала, слышит ли он ее — так сильно он плакал. Несмотря на его словесное нападение, у Энн сжималось сердце. Он был ужасной занозой в заднице, которая мешала ей каждый день, но она понимала, что это не его вина. Прежде всего перед ней был маленький напуганный мальчик, который не знал, как справиться со своими чувствами. И напуган он был не меньше, чем зол.

Энн подалась вперед и протянула руку, чтобы погладить его по голове.

— Прости меня, Дэннис. Ты можешь злиться на меня. Мы справимся с этим. Я помогу тебе, если у меня получится.

И как, интересно? Если даже она и вытянет из него, что произошло, что тогда? Если, как она подозревала, отец избил его так, что он не может спокойно сесть, что тогда? Она заявит о Фрэнке Фармане властям и тем только создаст проблемы Дэннису и его семье.

— Здесь ты в безопасности, Дэннис, — мягко сказала она. — Я хочу, чтобы ты это знал. Ты можешь прийти ко мне и рассказать все, что хочешь, все-все. Я не стану на тебя злиться. Я не стану тебя наказывать. Я только выслушаю, а потом мы вместе подумаем, что можно сделать.

Его рыдания стихли и перешли в икание и сопение. Он вытер нос рукавом своего грязного свитера. Теперь ему было не по себе. В одиннадцать лет — он был годом старше всех остальных ее подопечных — он уже скатывался в эту непонятную ему пропасть между детством и отрочеством, в запутанные, сложные чувства.

— Все в порядке, — успокоила его Энн. — Все останется между нами. Если кто-нибудь спросит тебя, что тут было, когда остальные выходили, скажи, что я накричала на тебя и задала кучу домашней работы. Это похоже на план?

Он не посмотрел на нее, но кивнул. Энн поднялась и задвинула стул за парту Коди.

— Ну и хорошо. А теперь иди в туалет и умойся, а потом на обед.

Его агрессию как рукой сняло. Он сунул свою тетрадь назад в парту и ушел.

Пока она оставит все как есть, решила Энн, наблюдая, как он выходит. Не будет форсировать события. Может быть, он обо всем подумает, решит довериться ей и выдаст всю историю, когда будет готов.

Или это великий план, или она просто трусиха. Она точно не знала. Что, если у нее ничего не вышло, если он ничего не скажет ей в следующий раз, когда отец изобьет его за что-то?

Она хотела, чтобы Мендес ответил на ее звонки. Тогда он мог бы заняться Фрэнком Фарманом, а она умыла бы руки.

Опомнившись, она посмотрела на парту Дэнниса. Ее охватило чувство вины, но она подняла крышку парты и заглянула в тетрадь Дэнниса, все еще открытую на последней странице, на которой он рисовал.

Бумага была закапана слезами, чернила немного размазались на рисунках, похожих на толстые зловещие молнии. Когда она перевернула страницу назад, над которой он трудился все утро, кровь застыла у нее в жилах.

Своей детской рукой он изрисовал почти всю страницу голыми женщинами, в грудь которых воткнуты ножи.

Глава двадцать шестая

— Расскажи мне о заме Фармане, — попросил Винс у Мендеса прежде, чем тот начнет спрашивать о его здоровье.

Они миновали площадь и подошли к машине, припаркованной под тенью дуба. Винс сел и открыл окно, чтобы вдыхать свежий воздух и наслаждаться ароматами Калифорнии.

— Упрямый осел, старая школа, — сказал Мендес.

— У тебя наметанный глаз — схватываешь очевидное на лету. Я, как только он появился, уже мог сказать, что вы с ним проводите не очень много времени за боулингом и пивом. Я хочу знать, что это за человек.

— Служил в армии. Был во Вьетнаме. Работает тут чуть дольше меня. Диксон достал его из окружного офиса в Лос-Анджелесе.

— Значит, бывшие сослуживцы.

— Типа того.

— Если Диксон взял его сюда, он должен быть хорошим копом.

— Ну да. Задницу умеет лизать. Хотя он упрямый. Если превысишь скорость на две мили, он тебя догонит и выпишет штраф. Никакой пощады. Повернут на правилах. Повернут на форме.

— Несгибаемый.

— Как член.

Мендес завел машину и включил кондиционер.

— Я ему не нравлюсь, — признался Мендес. — Он считает меня хреном, который защищает инициативу равноправия подходов, неизвестно откуда пробившимся наверх пищевой цепи только потому, что я поднимался туда не у него на глазах. И — хоть нет нужды говорить — ты ему тоже не нравишься.

— Это я понял, — сказал Винс. — Ничего нового. В любом управлении есть свой Фрэнк Фарман. А в некоторых вообще сплошные Фарманы. Предупрежденный вооружен. Профилирование — это новшество, все субъективно. Людям вроде Фармана надо все пощупать самим. Такие не станут доверять парню, который приходит и говорит, что убийца скорее всего в детстве пытал белок и пришепетывает. Им надо убедиться, что профилирование — полезная вещь. Единственный путь, который я вижу, — хорошо делать свою работу.

Мендес развернул машину и выехал с парковки.

— Я скажу тебе кое-что, сынок, — начал Винс. — Это поможет тебе в жизни и в деле лучше, чем что бы то ни было. Оставляй свое самолюбие дома и работай с теми, кто есть. С другими полицейскими, свидетелями, жертвами, убийцами, со всеми, с кем приходится, — учись быстро узнавать, что им нравится. Если сможешь, то всегда добьешься своего. От любого Фрэнка Фармана в мире. Когда я отправлялся на допрос к серийным убийцам для исследовательского проекта по правосубъектности, ты думаешь, я бы добился чего-нибудь от этих уродов, если бы сказал им в глаза все, что думаю о них? Черта с два! У меня было пять секунд на то, чтобы выяснить, на чем они зациклены, и в соответствии с этим подкорректировать свой подход. Какая разница, если какой-нибудь серийный насильник решит, что я, как и он, думаю, что все бабы — шлюхи? Это его восприятие; это не моя реальность. Понял?