Страница 15 из 16
Василий стал размышлять.
Сработан поруб добротно, значит, владелец его человек знатный, имеющий холопов, которые и мыкаются здесь, провинившись перед господином. Скорее всего, это застенок тысяцкого или кого-то из его друзей-бояр, а может, и княжеский. Чей бы ни был поруб, куда угодил Василий, в одном он был твердо убежден – к нападению на него причастен тысяцкий и его единомышленники, что собирались у него в доме. Всполошил их Василий своим отказом участвовать в их черных делах, вот и решились они пленить его, дабы он не разболтал лишнего.
С тем и Нифонта к Василию подослали. А он-то, растяпа, поверил байкам Нифонтовым про гнев Ядрилы, про ночевку у свояченицы… Василий горько усмехнулся. Ловко с ним справились, ничего не скажешь!
Долго, очень долго просидел Василий в кромешной тьме и в пронизывающем холоде, не обращая внимания на болевшую голову, забыв о голоде. Спать он не мог. Пытаясь хоть как-то согреться, Василий то и дело двигался, охлопывал себя по плечам.
Наконец откуда-то сверху раздался шорох, настолько явственный, что узник невольно вздрогнул и весь обратился в слух. Послышались еле различимые голоса, стук железа. Со скрипом поднялась крышка люка, и в мрачное подземелье прорвался красноватый свет масляной лампы.
– Ну и вонища! – пробасил чей-то голос. – Эй, соколик, вылезай!
Сверху спустили лестницу.
Василий на негнущихся ногах выбрался наверх и столкнулся лицом к лицу с мельником Жидятой и двумя его сынами, мрачными увальнями.
Василию связали руки и повели его темными переходами неизвестно куда. Втолкнули в какую-то каморку, заперев дверь снаружи.
– До вечера посидит здесь, – долетел до Василия удаляющийся голос мельника.
Один из его сынов спросил о чем-то отца, но ответ Жидяты Василий уже не расслышал.
В каморку доносился глухой шум воды с плотины.
Так, значит, он на мельнице! Василий знал это место. Знал он и Жидяту-нелюдима, которого все в Новгороде обходили стороной, ибо ведали, что не по-христиански живет Жидята. Языческим богам поклоняется. Первую жену схоронил, взял вторую, которая поначалу выходила замуж за старшего Жидятиного сына.
Женщина эта пришла в Новгород откуда-то с Белоозера и слыла волховицей. Про нее рассказывали, будто бы знает она секрет вечной молодости. Сколько лет живет она на мельнице, а все так же молода и хороша собой. Ни морщин у нее нет, ни хворей, но и детей тоже нет. И, вероятно, не будет.
Василий ни разу не видел мельничиху-волховицу, но слышал о ней много раз.
В каморке было тепло, и Василия разморило. Прикорнув в уголке, он не заметил, как крепко уснул. И снился ему сон.
Будто вошли к нему в каморку сыновья мельника, молчаливые, оба в белом, словно призраки. Развязали Василию руки, повели за собой. Вывели на темный двор. От свежих ночных запахов у Василия закружилась голова. Перед ним был дом мельника с лошадиным черепом на коньке крыши. В доме остро пахло полынью и еще какими-то травами.
Сыновья мельника втолкнули Василия в низкие двери, сами остались снаружи.
Взору Василия открылась тесная горенка, освещенная горевшей лучиной. На столе лежал обнаженный по пояс мельник с рассеченной грудью. В его нутре копалась окровавленными руками молодая женщина в темном облегающем платье. Голова ее была низко опущена, поэтому лица женщины не было видно. Изумленный Василий застыл столбом посреди горенки.
Женщина с чавкающим звуком извлекла руки из разверстой человеческой грудины и медленно подняла голову.
Ее косы были уложены венцом. Алебастровой белизны лоб и щеки отливали холодом, как и большие зеленовато-серые глаза, обрамленные густыми ресницами. На бледных губах женщины появилась слабая улыбка, которая, впрочем, нисколько не украсила это холодное лицо. Женщина властно указала Василию на скамью у стены.
Повинуясь жесту окровавленной руки, Василий сел, ощущая трепет во всем теле. Он был бы рад убежать отсюда, но его вдруг обуяло какое-то безволие.
В том, что перед ним волховица, сомнений у Василия не было никаких. Дальнейшее поразило его еще больше.
Женщина уверенными движениями запахнула две части распоротой человеческой плоти, будто полы полушубка, и очень медленно провела по разрезу ладонью, что-то шепча себе под нос. После чего – Василий не верил своим глазам! – от разреза не осталось и следа.
На зов волховицы появились сыновья мельника и унесли своего отца из горенки, причем мельник более походил на бревно. Один из сынов держал его за голову, другой за пятки. Тем не менее тело мельника оставалось вытянутым в струнку, с прижатыми к бедрам руками.
Затем волховица пригласила Василия к столу. Василий повиновался.
Мельничиха погрузила свои обагренные свежей кровью руки в глубокое блюдо с молоком и омыла их неторопливыми заботливыми движениями. Создавалось впечатление, что эта необычная женщина очень любит и лелеет свои руки. Омытые в молоке, они и впрямь поражали своей нежной белизной и перламутровым блеском розоватых ногтей.
Вытираясь рушником, мельничиха искоса наблюдала за Василием. От нее не ускользнуло, с какой пристальностью тот разглядывает кровавые пятна на столешнице.
– Не верь очам своим, – с усмешкой промолвила мельничиха и простерла правую руку с растопыренными пальцами над столом, сделав плавный круг.
На глазах у изумленного Василия кровь вдруг задымилась и исчезла, будто испарилась.
Мельничиха поставила на стол две глиняные кружки, налила из кувшина медовой сыты, себе и Василию. Опустившись на стул, женщина первой осушила свою кружку, высоко подняв согнутый локоть и откинув голову назад. При этом явственно обозначились под облегающим платьем ее упругие груди, стала видна белая нежная шея. На вид волховице было не более двадцати пяти лет.
Она стукнула по столу опорожненной кружкой и повелительно сказала, взглянув на Василия:
– Пей!
Василий несмело пригубил из своей кружки. Медовая сыта пришлась ему по вкусу.
– Ты волховица? – осторожно спросил он.
– А ты как думаешь? – Женщина хитро улыбнулась, сверкнув белыми ровными зубами.
– После увиденного…
– Повторяю тебе, не верь очам своим.
– Чему же верить, как не очам?
– Сердцу верь и вещаниям Судьбы.
– А коль молчат и сердце, и Судьба?
– Все до поры, младень.
– Когда же наступит моя пора?
– Тебе не терпится любить?
– Нет. Хочу знать, что ждет меня впереди.
– А не боишься?
– Не боюсь.
Волховица несколько мгновений пристально глядела в глаза Василию. Она была необычайно серьезна.
– Вижу по очам твоим, младень, дерзости полна душа твоя и не будешь ты знать покоя ни на этом свете, ни на том. В метаниях и поисках проведешь ты дни, отведенные тебе Судьбой.
– Что будет со мной на том свете, мне неинтересно, – нетерпеливо вставил Василий. – Ты скажи, совершу ли я что-нибудь достойное в этой жизни. И много ли дней отмерено мне Богом?
– Дней отмерено тебе немного, не доживешь ты и до тридцати лет, – вздохнула волховица, – а достойные поступки ты уже совершил. И один из них – твой отказ проливать кровь собратьев-новгородцев. Правда, недостойных поступков покуда больше в твоей жизни.
– Я не про это, – отмахнулся Василий. – Пройдет ли обо мне слава по всей земле Русской?
В больших глазах мельничихи промелькнуло удивление.
– Зачем тебе это?
– Каждому свое, – отрезал Василий. – Ты желаешь оставаться молодой до ста лет, а мне хочется славы громкой.
Волховица понимающе покивала красивой головой, затем безмолвно стала распускать свои русые косы.
Василий молча взирал на нее.
Окутавшись пышными волосами, как плащом, волховица достала из-под стола небольшую кадушку, до половины наполненную водой, и водрузила ее на стол. Потом она принесла откуда-то немного золы и бросила в воду. Затем волховица подожгла от лучины сухой березовый веник и, помахивая им перед собой, зашептала какие-то заклинания. Загасив веник в воде, она бросила его на пол. Склонившись над кадушкой, волховица долго вглядывалась в темный круг мутной воды, словно со дна кадушки должно было вынырнуть невесть что.