Опаленные войной

Пока мальчишка возился с ремнем, Штубер терпеливо и теперь уже обстоятельнее объяснял, что десантники схватили его вместе с несколькими другими красноармейцами, но те бойцы погибли, а он сумел спастись и сейчас спешит в штаб, чтобы предупредить, что в лесу бандитствуют враги.

Где-то поблизости разорвалась бомба, и от воздушной волны вылетело оконное стекло, осыпав осколками грудь Штубера. Совсем рядом захлебывались огнем спаренные зенитные пулеметы. Мальчишка верил «красноармейцу» и старался изо всех сил, однако старание его казалось гостю слишком медлительным.

Когда же руки наконец оказались свободными, Штубер вырвал у мальчишки нож и, сунув себе за голенище, выглянул в выходящее во двор окно. Он не мог допустить, что офицер и двое солдат, остановившиеся вблизи калитки, ищут именно его, но предстать перед ними без документов, ремня и пилотки было бы самоубийством. С силой оглушив мальчишку кулаком по голове, Штубер метнулся в соседнюю комнату, вышиб стулом остатки стекла и выскочил в сад.

— Браток, рули сюда! Сюда подкатывай! — позвал его в соседнем дворе боец, высунувшись из погреба, что уцелел рядом с разрушенным домом. — Еще минут пять, и они уберутся!

Штубер увидел несшийся прямо на него «мессершмитт» и впервые понял, что для него эти самолеты сейчас не менее опасны, чем для любого русского. Метнувшись к подвалу, он почти скатился по лестничке, чуть не сбив с ног красноармейца-«зазывалу».

— Что носишься как угорелый? — проворчал кто-то из угла подвала. — Приказа не знаешь: во время налета — в укрытие?

— Какое укрытие?! Немец вон прорвался на наш берег.

— Где прорвался?! — враз спохватился тот, что по-командирски ворчал на Штубера.

— Как где? У города! На окраине германцы захватили переправу и прорвались. По мосту не вышло — так они там…

— Неужели? Должны же были задержать… — Офицер уже, очевидно, знал про попытку немцев захватить мост, поэтому сообщение пришельца никакого особого недоверия у него не вызвало. А главное, Штубер отвлек этим советского офицера от лишних расспросов. — Где ж его, фрица, еще останавливать, как не на Днестре?

— Вот и я так мозгую. Да только город наши оставляют.

— Тогда я сбегаю найду старшину и остальных наших, — занервничал красноармеец-«зазывала», вновь поднимаясь по лестнице. — А, товарищ лейтенант?

— Пересиди налет. Не видишь, что ли?

— Да вы здесь побудьте, я по-быстрому, — и Штубер понял, что зазывала явно настроился бежать не только из подвала, но и из города.

— Сейчас все уйдем! — рявкнул на него офицер, тоже не поверивший, что боец вернется. Но тот уже был на поверхности и слов его не слышал.

— Думаю, еще часок их на окраине подержат, — успокоил Штубер лейтенанта, когда они остались вдвоем. — А лес недалеко, уйти всегда успеем.

— Почему сразу «уйти»? — Лейтенанту было под сорок. И с красноармейцами он привык говорить только командирским, не терпящим возражений, тоном. «Из запаса. Очевидно, из руководящих работников», — определил Штубер. Принципы комплектования офицерского корпуса Красной армии из числа «запасников» тайной для него не были. — Вдруг поступит приказ держать город до последней возможности? А поступит — значит будем держать.

— Если поступит — тогда, конечно… Тогда удержим, — вытянулся в струнку Штубер. Но как только, подозрительно смерив его взглядом, уж не насмехается ли над ним этот верзила, лейтенант ступил на лесенку, оберштурмфюрер сбил его оттуда хорошо натренированным ударом в затылок и тотчас же ударил ребром подошвы в глотку.

Минут через пять диверсант осторожно выглянул из подвала. Никого. Уже в форме лейтенанта Красной армии, с кобурой на ремне, Штубер выбрался из этого случайного убежища и, перепрыгнув через полуразрушенную изгородь, пристроился к веренице выходивших из города солдат. А еще через несколько минут один из бойцов потеснился на подводе:

— Присаживайтесь, товарищ лейтенант. Еще натрете мозоли, до самого Буга топая.

— Прекратить панические разговоры! — осадил его Штубер. — Под трибунал захотел, в «пособники врага»?

— Какой же я «пособник»? — отшатнулся от него красноармеец. — Господь с вами!

— То-то же! Да успокойся, — тот час же решил подружиться с ним лейтенант. — Про «пособника» — это я так, для острастки. Как полагается командиру.

— Спасибо, что всего лишь для острастки, — все еще обиженно поблагодарил красноармеец.

— У нас, в тридцать седьмом, половину села расстреляли да по лагерям пересажали, — проворчал раненый в обе ноги артиллерист, полулежавший за спиной Штубера. — И тоже, видать, «для острастки».

«Ну что ж, — хладнокровно обдумывал свое положение оберштурмфюрер, подергиваясь (еще давала знать о себе боль в брюшине) на тряской повозке. — Выходит, это был не мой мост, не моя судьба, а главное, своего шанса я не упустил».

— Неужели действительно будем отступать до самого Буга? — как бы про себя усомнился седоусый возница в гражданском, не придавший никакого внимания демагогии отступавшего вместе с ними лейтенанта.

— Я же сказал: остановим.

— Как? Вот вы — офицер. А с вами уже ни одного солдата. «Где солдаты?» — спросят вас на Буге.

7

После всего того, что произошло на мосту, дот представал перед Громовым последним и единственным пристанищем для каждого, кто сумел уцелеть в этом растерзанном мире и кто твердо решил, что залитые кровью берега реки — не для него.

В какую-то минуту лейтенант даже показался сам себе сбежавшим с поля боя. Ему не хотелось сейчас ни храбрости, ни победы, ни славы. Забиться в подземелье, затаиться, пересидеть… Хоть сутки, но отсидеться.

— Поберегитесь, лейтенант, — потеснили его на пересечении тропинок вынырнувшие из оврага два безбожно навьюченных металлом пулеметчика. — Последняя надежда фронта идет.

— Похоже, что последняя…

Разорвавшийся на берегу снаряд заставил эту «надежду фронта» на какое-то время остановиться, присесть и так, в полуприсяде, оцепенеть. Второй снаряд взорвался значительно ближе дота. Громов понял: это пристрелка и что самое время скрыться за массивной дверью «Беркута» или хотя бы в окопчике у входа. Однако не сделал этого. Не сделал только потому, что пулеметчики не могли бы нырнуть вслед за ним. А ему не хотелось, чтобы эти двое красноармейцев посмотрели вслед ему с ехидной завистью: «Хорошо им там, за бетонными стенами, отлеживаться!»

Но как только лейтенант все же вошел в дот, сразу же позвонил майор Шелуденко. Он словно поджидал, когда комендант наконец появится в своем подземелье.

— Где это ты пропадаешь, лейтенант?! — набросился на Громова.

— Я здесь, у дота.

— Что «здесь», что «здесь», петрушка — мак зеленый?! Я уже трижды звонил. У тебя что, не нашлось бойца, которого можно было бы послать за санинструктором?! И сколько можно ее везти? Или ты с ней еще и в ресторан заглянул?!

— Именно так все и было, товарищ майор, — невозмутимо ответил Андрей. Он, конечно, мог бы оборвать Шелуденко, заставить его вспомнить, что говорит с офицером и что подобный тон вообще недопустим, но это ли тема для разговора с командиром батальона, когда немцы окапываются у тебя под носом? — Правда, я еще успел заглянуть на мост. Именно в то время, когда там оказался батальон переодетых немцев. Ваш коллега, командир охраны моста, майор, может это подтвердить.

— Постой, постой… — сразу поостыл Шелуденко. — Так ты что, был у самого моста?

— Так уж получилось. Дот, в котором находилась санинструктор…

— Да погоди ты со своим санинструктором! Там что, действительно целый батальон немцев прорывался в нашей форме? А то тут один младшой лейтенант расписал мне целую мостовую баталию. Но я решил, что он что-то напутал. Или приврал.

— Прорывался. Только не удалось. Правда, мост, как вы уже знаете, пришлось взорвать.

— А куда денешься? Пол-Украины в воздух высаживать придется, пока темп наступления собьем.

— Уже сбиваем. Там, у моста.

— Молчи, стратег, — раздосадованно осадил его Шелуденко. И Громов понял, что сожалеет майор не по поводу моста, а потому, что не отвел душу той взбучкой, которую готовил своему новому лейтенанту.