Жестокое милосердие

Богдан Сушинский.

Жестокое милосердие.

Роман

Война — и есть то неминуемое, богами завещанное жертвоприношение, которое человечество во все века и на всех этапах развития возносит на священный жертвенник своего физического, духовного и научно-технического совершенства.

1

Барон фон Штубер вновь переплыл серевшее на краю городка болотистое озеро и, поймав на мели брошенное фельдфебелем Зебольдом полотенце, принялся на ходу растираться.

Холодная вода бодрила его; налетающий из ближайшего леска ветер заставлял крепкое, тренированное тело сопротивляться ему всей горячей упругостью мышц, а появившееся между голубоватыми кронами деревьев багровое пламя солнца вселяло веру в то, что и в этой польской глухомани летний день все же остается… летним.

И вообще, что бы там ни происходило на этой странной войне, какие бы неудачи ни поджидали на ней вермахт, лично для него, гауптштурмфюрера СС Вилли Штубера, командира особой диверсионной группы «Рыцари рейха», это еще не закат. Свое место под солнцем он еще способен отстоять. Пока еще… способен.

— Господин гауптштурмфюрер! — появился из-за ограды старинной графской усадьбы, в которой расположилась армейская разведка, дежурный унтер-офицер. — Вас срочно требуют к телефону!

— Так уж и «требуют», — проворчал барон.

— Из штаба армии.

— И вы, конечно же, поспешили предать меня, Кирдорф, сообщив, что я отправился в ближайший лес, проверять грибные места? — старательно растирал барон фон Штубер усеянную седеющими волосами грудь.

— Никак нет, господин гауптштурмфюрер, я лишь…

— Прав, прав был наш Вечный Фельдфебель Зебольд, — не собирался выслушивать его барон, — предупреждая меня, что на вас, Кирдорф, полагаться не следует.

— Наоборот, я сказал, что вы выехали на место вчерашнего нападения партизан на нашу автоколонну. То есть взял грех на душу. Но в штабе вдруг почему-то занервничали. Ищут вас и начальника разведки.

— Значит, в эти минуты я нахожусь на месте атаки партизан?

— Именно так я и сказал, пытаясь придать важность этому вашему занятию.

— Вот видите, Зебольд, — продолжал ворчать Штубер, принимая из рук фельдфебеля, исполняющего роль ординарца и денщика, свои брюки. — Как можно недооценивать мужественного унтер-офицера только из-за того, что он, видите ли, никогда не был настоящим диверсантом?

— Это же Кирдорф, господин гауптштурмфюрер! — подыграл командиру фельдфебель, настороженно посматривая на чернеющий по ту сторону озерца лесок. — Из него еще можно сделать настоящего «рыцаря рейха».

После этих слов оба рассмеялись. Они хорошо знали, что становиться «настоящим рыцарем рейха» унтер-офицер Кирдорф как раз и не стремился. Романтика войны этого парня не прельщала. Он был горд тем, что стал унтер-офицером, и поскольку дослужиться до офицерских погон, о которых бредил фельдфебель Зебольд, он не мечтал, то его вполне устраивала любая тыловая должность, на которой можно было бы дождаться окончания войны.

Однако шутка не мешала Вечному Фельдфебелю настороженно посматривать на чернеющий по ту сторону озерца лесок.

Конечно, за ним располагались казармы саперного батальона, а потому опасаться вроде бы нечего. Но Зебольд уже давно не доверял не только лесам, но и вообще какой бы то ни было растительности. Зато опыт подольских чащоб приучил его благоговейно относиться ко всякой открытой равнине. Постепенно он становился убежденным степняком, чтобы не сказать — пустынником.

— Странно, что они вспомнили обо мне, Кирдорф, — ворчал тем временем один из лучших диверсантов группы Скорцени, едва сдерживая охватывающую его дрожь. — Ведь, что ни говори, а визитер из меня…

— Что-то там произошло. Что-то, кажется, произошло.

— Только не уверяйте меня, что батальоны Бонапарта опять подходят к Берлину!

— Относительно батальонов майор абвера почему-то умалчивает, — невозмутимо пожал плечами Кирдорф.

2

Когда партизаны въезжали на шоссе, прямо перед машиной прошла тачанка, запряженная парой холеных пегих лошадей. Сбруя их была разукрашена так, словно они везли к костелу новобрачных, однако вместо жениха и невесты Беркут увидел троих вооруженных карабинами людей в странной военизированной форме, с белыми повязками на рукавах.

Один из них, тот, что сидел на передке, вдруг оглянулся и показал кнутом в сторону машины. Двое других привстали и тоже уставились на кабину.

— Что за войско?! — спросил лейтенант Корбача [1], и только теперь заметил, что тот наклонился к рулю, пытаясь спрятать свое лицо.

— Местная полиция, крёншки-псёншки.

— И ты знаешь этих полицаев?

— Еще как знаю! А главное, они меня узнали, — неохотно приподнял он голову.

— Ну, так уж и узнали!…

— Узнали, пан лейтенант, это точно. Смотрите, как погнали. Хотят предупредить немецкий пост. Он — в ближайшем селе.

— Почему бы и не предупредить, если представится такая возможность? Быстро меняемся местами.

— Но я стреляю хуже вас, — успел предупредить его Корбач.

— Зато я водить умею чуточку лучше тебя. А посему, дай руль и приготовь оружие, — сказал он, садясь на место водителя и срывая машину с места. — Передай наверх, пусть приготовятся. Когда начну догонять, высунься из кабины, приветливо помаши рукой. Словом, отвлеки, чтобы не открыли огонь.

Пропустив несколько встречных машин, Андрей увеличил скорость, но, заметив еще две, идущие сзади, вынужден был пропустить и их, и только тогда снова ринулся в погоню. Он обратил внимание, что полицаи пытались остановить эти машины, однако на их крики и жесты водители-немцы не отреагировали.

Чтобы окончательно не насторожить полицаев, Андрей принял левее и пошел почти по кромке, давая понять, что намерен обогнать тачанку и ехать своей дорогой. А тут еще Корбач высунулся из кабины, и, сняв пилотку, приветливо помахал ею, словно приглашал пересесть в грузовик. Это-то их и удивило.

Кучер притормозил. Задние полицаи привстали и удивленно переглянулись, не зная, как объяснить перевоплощение знакомого им хуторского парня в немецкого солдата. Вот тогда-то, воспользовавшись их замешательством, Беркут и врезался передком машины в тачанку и, словно бульдозер, буквально смел ее с дороги, хотя и машина при этом тоже чуть не завалилась в кювет. В ту же минуту с кузова почти одновременно ударили длинными очередями три автомата.

Беркут так и не расслышал, прозвучал ли в ответ хотя бы один выстрел из полицейской винтовки. Нажимая на педаль газа и все дальше и дальше уходя от места столкновения, лейтенант напряженно вслушивался, не прогремит ли выстрел вдогонку. Пока наконец облегченно не вздохнул: «Не прозвучал!»

— Ну, что там, гренадеры-кавалергарды? — выглянул он из кабины, когда опрокинутая вверх колесами тачанка осталась далеко позади.

— Отберут у тебя права, лейтенант, — ответил за всех Арзамасцев, на этот раз вполне добродушно, без обычного для себя неприятия любой стычки. — Кажется, накрыли всех троих.

— Божественно! Только так и воюем!

— Но ведь и сами могли оказаться в кювете, — запоздало проснулось в ефрейторе прирожденное неприятие какого-либо риска. Беркут уже не раз задавался вопросом: как вообще такой человек может быть солдатом? Но всякий раз сам же и оправдывал Арзамасцева: скольких подобных вояк загнано теперь в солдатский строй!

— Могли, конечно. А как еще следовало повести себя в этой ситуации?

— Можно было просто-напросто расстрелять их… — все еще не мог угомониться этот анти-солдат, наклоняясь к кабинке.

— И получить пару пуль вдогонку. А так наверняка.

— Ну, это всего лишь счастливый случай.

— Тебе, Арзамасцев, не угодишь. Одного не пойму: как ты умудрился стать ефрейтором?

1

Действия, связанные с группой лейтенанта Беркута (бывшего коменданта «дота смертников» Могилевско-Ямпольского укрепрайона Андрея Громова), происходят в 1943 г. Сюжетная линия лейтенанта Беркута и его группы прослеживается в моих романах «Река убиенных», «Живым приказано сражаться», «До последнего солдата» и других, входящих теперь в эпопею «Война империй».