По следам Адама

Знаешь, что это такое? — спросил он.

— Солнце, — ответил я невинно.

Он тяжело вздохнул.

— Это что-то отвратительное, — прошептал он мне на ухо.

— Неужели черт? — тоже шепотом предположил я.

В своей невинности я считал девочек и взрослых женщин существами совершенно отличными от нас, нормальных людей. Как и о чем говорить с ними — казалось неразрешимой загадкой. Один из моих одноклассников назначил девочке свидание. Чтобы быть в состоянии поддерживать беседу с этим таинственным созданием, он весь день перед встречей читал и запоминал спортивные новости.

Мы с Арнольдом пребывали в уверенности, что любовь — нечто совершенно божественное. И как раз тогда мои родители решили разойтись. Они не стали подавать на развод — отец просто продал свою долю в пивоварне и переехал в гостиницу в Осло на то время, которое потребуется нам с мамой, чтобы тоже перебраться в столицу. Шел 1933 год, и я собирался поступать в университет. В те дни я дал себе клятву, что ни за что не разведусь со своей будущей женой.

— И в итоге — ты дважды разведен и так и не прошел обряд конфирмации?

— Да, я прошел через процедуру разводов, но по-прежнему верю в любовь. Меня крестили в младенчестве, а от конфирмации я отказался, потому что не хотел, чтобы окружающие подумали, будто я верю в того мрачного, мстительного Бога, каким Его рисовал ларвикский священник. В отличие от него, я верил в бога Любви и не сомневался, что этот бог пожалеет несчастную женщину, которая бросила своего мертворожденного незаконного ребенка в реку, потому что ей не позволили похоронить его в священной земле кладбища.

Мы с Арнольдом часто говорили о религии и морали и пытались предугадать свою будущую жизнь в нашем крохотном городке, вымиравшем с наступлением темноты. Церковь тогда уже потеряла власть над юными умами, и наши сверстники ходили туда только на конфирмацию, потому что вслед за обрядом следовали обязательные подарки — часы, запонки или первая в жизни пара длинных брюк. Арнольд, как и остальные, принял причастие, чем, вкупе с красивым низким баритоном и умением играть на пианино, снискал расположение священника. Мы оба любили музыку, хотя я и не отличался хорошим слухом. Зато у меня дома имелся внушительных размеров граммофон.

Моей религией постепенно стала вера во всемогущую и всеобъемлющую созидательную силу, породившую природу и все, что растет и движется на нашей планете. Сын садовника, Арнольд любил цветы и охотно слушал мои философствования о том, что цивилизация ступила на неверный путь развития. Когда же я признавался другим людям, что ненавижу машины и моторы и что в конечном итоге эти изобретения не смогут улучшить жизнь человечества, на меня смотрели, как на идиота.

— Но как ты пришел к такому выводу?

Возможно, причина — в инстинктивной вере в природу как творца и хозяина человечества. Если существует некий высший разум, в чьей власти находится все на Земле, то почему он сам не изобрел машины на потребу людям? Я опасался, что когда-нибудь машины окажутся сильнее природы и заменят собой все то, что Господь подарил нам.

— Ты не верил в прогресс?

Верил, но я не считал, что каждый шаг, удаляющий нас от природы, может называться прогрессом. У меня появилось ощущение, будто мы, люди, начали ставить на себе эксперимент на выживание. Вырубаем леса. Как само собой разумеющееся считаем, что прогресс заключается в движении от фермы к заводу. В детстве я любил рисовать. Излюбленной темой моих рисунков было ярко-желтое солнце, сияющее над круглыми африканскими хинами, пальмами и стаями обезьян. Затем я сменил кисти и краски на карандаши, ластики и тушь, из-под которых выходили ироничные чертежи, высмеивавшие слабые стороны цивилизации. Я был непоследователен. Я любил ездить поездом и, как и все, пришел в восторг, когда кто-то из одноклассников принес в школу предмет со странным названием «радио». Мы по очереди одели наушники и с удивлением убедились, что из них действительно доносится далекая музыка.

После жизни на природе с Уля Бьёрнебю, я стал уделять больше внимания своему физическому развитию. Особенно близко я сдружился с огромным парнем по имени Эрик — он участвовал в наших марафонских забегах по окрестным лесам. Этот весельчак ничем не походил на Арнольда. Они так никогда и не сдружились, потому что Эрик не стал, в отличие от нас, получать высшее образование, а ушел в моряки. Оба они обладали недюжинной силой, но поскольку Арнольд увлекался музыкой и поэзией, с ним мы вели исключительно философские беседы. Эрик же любил путешествия, и в мои последние школьные годы, после общения с Уля Бьёрнебю, мы с ним все свободное время проводили в самых необжитых горах Норвегии.

При первой встрече мы не были готовы понять друг друга. Я в многочисленной компании приятелей направлялся в пригородный лес ловить саламандр, и тут мы столкнулись с Эриком. Во главе целой когорты мальчишек, вооруженных игрушечными пистолетами и деревянными мечами, он шел строить в лесу пиратский корабль. Позже, когда мы начали вместе устраивать марафонские забеги по лесам, я как-то заглянул к нему домой. Сперва меня бросило в дрожь при виде кровожадного пирата, целившегося в меня с картинки на стене его комнаты, но позже я научился ценить его озорные рисунки.

Эрик стал моряком, и мы потеряли друг друга, но спустя много лет именно Эрика Хессельберга я пригласил принять участие в путешествии на «Кон-Тики» в качестве штурмана.

Подобно мне, Арнольд после школы переехал в Осло. Я выбрал биологию и географию, он — искусство и со временем стал профессиональным художником и писателем. Его книга «Это касается и тебя» пользовалась большим успехом. В ней шла речь об единственной в Ларвике еврейской семье. У них было двенадцать детей, и все они, кроме самого младшего, погибли в газовых камерах во время фашистской оккупации. Мы, одноклассники Самуэля, и не задумывались о его национальности — мы только знали, что он никогда не ходит в школу по субботам. Что это за вера в бога Любви, из которой произрастает ненависть? Хотя и друзья, и враги могут верить в Единого Создателя, они порой расходятся во мнении относительно того дня недели, в который он решил отдохнуть.

Я был абсолютно убежден, что наша так называемая «цивилизация» стала опасной для нас самих. Что орудия уничтожения, стоящие наготове во всех уголках Земного шара, неизбежно втянут мир в новую ужасную бойню. Альфред Нобель верил в прогресс и вечный мир, когда изобретал динамит. Количество людей, погибших от динамита во время Первой мировой войны, значительно больше, чем число спасшихся благодаря противогазам. А когда мы учились в школе, нам рассказывали об изобретении гигантских военных машин без колес, способных передвигаться по любой местности. Казалось, с их появлением война потеряет всякий смысл. Мы с Эриком надеялись убраться подальше от Европы, пока люди не придумали и не пустили в ход еще какие-нибудь ужасные механизмы. Эрик мечтал основать идеальное общество где-нибудь в Центральной Африке, подальше от опасностей цивилизации. В то время на карте мира еще оставалось немало белых пятен.

Меня часто спрашивают: что значили для меня великие исследователи времен моего детства, Руаль Амундсен и Фритьоф Нансен. Трудный вопрос. Конечно, мы, мальчишки, видели в них героев — оба они тогда были живы. Еще до нашего рождения Амундсен первым достиг Южного полюса и лидировал в гонке покорителей Северного полюса. Никогда не забуду — в 1928 году я был в лагере скаутов в Андалсенсе. Дирижабль итальянца Нобиле потерпел аварию в районе Северного полюса, а самолет Амундсена, в отчаянной и благородной попытке спасти конкурента, рухнул посреди скованного льдом океана. И тут к нам в лагерь пришло известие, что Амундсена нашли живым. Что тут творилось! Все повыскакивали из палаток, прыгали и кричали, как сумасшедшие. Тем сильнее было наше горе, когда известие оказалось ложным.