Страница 7 из 42
Счастливо избежав служебного расследования по поводу чрезмерного расхода бланков, сеньор Жозе, дабы не растерять новообретенные диалектические завоевания, нафантазировал себе этот новый диалог, из которого, несмотря на иронический и угрожающий тон оппонента, легко вышел победителем, в чем может убедиться каждый, кто внимательно перечтет предыдущий абзац. И сделал это столь убежденно, что даже смог сперва солгать себе самому, а потом и поддержать эту ложь, ибо ему ли было не знать, что на самом-то деле он и в дом вошел, и по лестнице поднялся, и приложил ухо к двери, за которой, если верить формуляру, родилась неизвестная женщина. Сеньор Жозе не осмелился нажать кнопку звонка, тут он правду сказал, однако несколько минут простоял неподвижно на темной площадке, напряженно прислушиваясь и пытаясь уловить, не доносятся ли изнутри какие-нибудь звуки, и так увлекся этим, что как-то даже упустил из виду, что его могут застукать здесь и принять за квартирного вора. Он слышал ноющий плач младенца в колыбели и подумал: Должно быть, сын, и нежное женское баюканье: Наверно, это она, внезапно перебитое мужским голосом: Он, похоже, никогда не угомонится, и в сердце сеньора Жозе толкнулись страх и ожидание, что дверь сейчас распахнется, это вполне вероятно, ибо, по голосу судя, мужчина собирался выходить, и: Вы кто такой, вам что здесь нужно, спросит он, оказавшись на лестничной клетке. И что мне тогда делать, в свою очередь спросил себя сеньор Жозе, оцепенев, бедный, от ужаса, но, на его счастье, отец младенца не придерживался старинного обычая после ужина отправляться в кафе поболтать с приятелями. Когда вновь раздался плач ребенка, наш герой начал медленно спускаться по лестнице, не зажигая света, левой рукой слегка касаясь стены, чтобы не потерять равновесие, и его едва не захлестнула волна панического страха при мысли о том, что произойдет, если, безмолвный и в темноте невидимый, поднимается кто-то в эту минуту по лестнице, правой рукой слегка касаясь стены. Столкновение произойдет, что же еще, и встречный головой ударит его в грудь, и это несравненно хуже, чем стоять на верхней ступеньке стремянки, чувствуя, как поглаживает твое лицо паутина, тем более что встречным вполне может оказаться сослуживец, прокравшийся следом с целью застать его на месте преступления, которое, вполне вероятно, тоже будет предметом служебного расследования. И когда сеньор Жозе вышел наконец на улицу, ноги у него дрожали и лоб был в испарине. Нервы просто никуда, с упреком подумал он о себе. А затем внезапно и неведомо почему, так, словно мысли, сорвавшись с узды, понеслись вразброд и сразу во всех направлениях, а время, сколько ни есть его впереди, сколько ни было позади, так же вдруг ужалось в одну секунду, сеньор Жозе подумал, что младенец, чей плач слышался за дверью, тридцать шесть лет назад был этой неизвестной женщиной, а сам он — четырнадцатилетним подростком, не имевшим ни малейших резонов бродить в поисках неведомо кого, да еще в столь поздний час. Застыв на тротуаре, он смотрел на улицу и будто в первый раз видел ее, тридцать шесть лет назад городские фонари светили тусклее, мостовая была не заасфальтирована, а в самом деле вымощена каменными плитами, а вывеска на углу возвещала о том, что там находится не экспресс-закусочная, а сапожная мастерская. Время стронулось с места, стало растягиваться, сперва потихоньку, а потом все быстрее, казалось, что оно яростно бьется, толкается, будто находится в яйце и рвется сквозь скорлупу наружу, а улицы перетекали друг в друга, накрывали друг друга, и дома то возникали, то исчезали, меняли цвет и очертания, и все вокруг лихорадочно искало свое место, торопясь поспеть, пока свет зари снова все не переворошит. Время пустилось отсчитывать дни с начала, теперь вооружась таблицей умножения, чтобы нагнать отставание, и ему это удалось, и сеньору Жозе, когда он добрался до дому, опять стало пятьдесят. Ну а плаксивый младенец повзрослел всего лишь на час, и, вопреки всему тому, в чем тщатся убедить нас часы стенные и наручные, это доказывает, что время для каждого течет по-разному.
Сеньор Жозе провел трудную ночь, под стать предыдущим, да и те тоже выдались не лучшими в его жизни. И потому, несмотря на сильнейшие потрясения, пережитые во время его краткой ночной вылазки, он, едва успев, по своему обыкновению, натянуть на ухо угол пододеяльника, провалился в сон, который всякий с первого взгляда определил бы как глубокий и целительный, провалился, но тотчас и вынырнул из него так внезапно, словно кто-то бесцеремонно тряхнул его за плечо. Его разбудила, молниеносно вырвала из забытья, не дав себе самой вплестись в паутинку сновидения, неожиданная мысль, что, быть может, неизвестная женщина, на которую и был выписан формуляр, это и есть мать, укачивавшая за дверью ребенка, жена столь нетерпеливого супруга, и в этом случае поиски сеньора Жозе завершились, да как еще по-дурацки — в тот самый миг, когда им надлежало бы начаться. Внезапная тоска стиснула ему горло и, хотя огорченный разум, еще пытаясь сопротивляться, побуждал казаться безразличным и сказать что-нибудь вроде: Ну и ладно, ну и бог с ней, мороки меньше, не отпускала, а держала все крепче, все крепче и теперь уж сама спрашивала у разума: И что же ему теперь делать, раз он не может осуществить свой замысел. Что и всегда, вырезать из газет фотографии, заметки, интервью, хронику как ни в чем не бывало. Бедняга, я не верю, что он сумеет. Это почему же. Тоска, если уж пришла, так просто не уйдет. Он ведь может другой формуляр выбрать и разыскивать еще кого-нибудь. Случай не выбирают, он сам подвертывается, случай подставил ему ту женщину, только случай и имеет в этой сфере право голоса. Да мало ли в каталоге неизвестных людей. Людей-то много, мотивов мало, мотивов выбрать именно этого, а не того, не любого другого. Нет, не верю я, что можно строить жизнь на разумных началах, руководствуясь случайностями. Можно или нельзя, на разумных или нет, однако же именно случай дал ему в руки этот формуляр. Но если это — та самая женщина. Если это — та самая женщина, значит, так распорядился случай. И — никаких последствий. Да кто мы такие, чтобы рассуждать о последствиях, если из нескончаемой их вереницы, движущейся нам навстречу, способны увидеть лишь первое. Значит ли это, что может произойти еще что-нибудь. Не что-нибудь, а все. Не понимаю. Исключительно из-за того, что мы погружены в размышления, мы и не замечаем, что происходящее с нами каждую секунду оставляет в неприкосновенной целости и сохранности то, что может произойти. Иными словами, то, что может произойти, постоянно возрождается. Да не только возрождается, но и умножается, и, чтобы понять это, достаточно сравнить сегодня и завтра. Никогда ни о чем подобном не думал. Есть на свете такое, что дано понять лишь настигнутым тоской.
Сеньор Жозе меж тем, словно эта беседа не имела к нему отношения, ворочался с боку на бок, не в силах уснуть. Если женщина, повторял он про себя, та же самая, если в конце концов окажется, что это она и есть, я разорву проклятый формуляр и думать о нем забуду. Он знал, что всего лишь пытается скрыть разочарование, потому что уже не сумеет вернуться к прежним мыслям и действиям, и чувствовал себя так, словно готовился отплыть на поиски неведомого острова, а в последний момент, когда уже занес ногу над сходнями, кто-то протянул ему карту и сказал: Никуда не надо плыть, неведомый остров, который ты собрался открывать, уже нанесен на карту, вот он, взгляни, столько то градусов широты, столько-то — долготы, и есть там порты и города, горы и реки, и у каждой имеется свое имя и история, так что лучше тебе смиренно и кротко принять свой удел и остаться тем, кто ты есть. Но сеньор Жозе не желает смиряться, он по-прежнему всматривается в горизонт, кажущийся навсегда потерянным, и вдруг, как если бы раздернулась черная туча, выпуская на небо солнце, понимает, что мысль не только разбудила его, но и ввела в заблуждение, вспоминает, что в формуляр вписаны были номера двух свидетельств — о браке и о разводе, а та женщина за дверью была, без сомнения, замужем, и, будь она тою, не обошлось бы без отметки о заключении нового брака, хотя, конечно, и в Главном Архиве бывают ошибки. Но об этом сеньор Жозе думать не хочет.